Окопная правда Великой Отечественной

Источник материала:

Недавно отзвучали майские парады в честь Великой Победы, а тема эта становится еще более актуальной. Ведь не за горами ее 70-летие. Этот период весьма плодотворный для историков. Общество ждет от них новых подробностей и материалов, которые помогли бы сегодня подняться над идеологическими штампами и осознать реальную цену нашей Победы.

Российские, белорусские и украинские ученые сегодня совместными усилиями создают общий труд о Великой Отечественной войне. Какое место в нем займут живые свидетельства участников тех событий – об этом мы беседуем с доктором исторических наук, профессором МГИМО Михаилом МЯГКОВЫМ.  

– Михаил Юрьевич, рассказы и воспоминания ветеранов – это совершенно особая часть истории. Их воспоминания субъективны – и вместе с тем пронзительно правдивы. Как учитывает эти рассказы историческая наука?

– Изначально история является субъективной наукой. Весь цикл гуманитарных наук субъективен. Когда-то известный ученый Ландау разделил науки на сверхъестественные, естественные и неестественные. К сверхъестественным он относил свою любимую математику, а гуманитарные науки называл неестественными. Но я думаю, что это не уменьшает значения истории, а говорит о трудности ее изучения в различных общественных кругах. Воспоминания ветеранов для нас являются бесценными – они очень хорошо передают атмосферу тех событий. Но есть еще малознакомые общественности документы – например донесения спецорганов, в которых фиксируются разговоры бойцов, описывается их настроение в разные периоды войны. Это ведь тоже важные исторические документы, которые раньше мало изучались. Например, опросы наших красноармейцев в октябре и ноябре 1941-го, начале 1942-го и 1943-го года показывают, что очень много в окопах между боями они говорили о втором фронте. Будет ли он открыт? Удержимся ли мы, если союзник не откроет второй фронт? Эти высказывания наших красноармейцев были самыми различными. Одни говорили, что «надо держаться, в конце концов они его откроют», а другие – что «союзники привыкли наживаться на беде», «таскать каштаны из огня чужими руками». Есть такие высказывания… В конце 1942-го года, уже после окружения группировки Паулюса под Сталинградом, высказывали мнения, что после войны «колхозы будут распущены»; «война настолько жестокая, что после нее будут послабления, и наше правительство пойдет на роспуск колхозов для того чтобы облегчить жизнь людей». Такие высказывания фиксировались, многие из красноармейцев, которые так говорили, брались на учет. Пока нет сведений, что они были арестованы, но ясно, что взята на учет их переписка и за ними следили. Для нас, историков, такие высказывания простых людей, произнесенные в неформальной обстановке, кажутся наиболее ценными. Они характеризуют нашу армию в целом, они характеризуют ее дух. Ведь в этих же донесениях сообщается об общем настроении в войсках – о ненависти и нетерпимости к врагу. Ненависть к врагу-захватчику, к тому, что он творил на нашей земле, достигла в эти годы пика и предела. Здесь среди русских, белорусов, украинцев, узбеков вырисовывалось общее чувство единения и братства народов, которые воюют против общего врага. Оно стало особенно заметно в период Сталинградской битвы. Изучая 1941 год, я такого не видел в документах, не выявляется такая общая тенденция. А у стен Сталинграда, под Ржевом, в 1942 году такая тенденция в настроениях бойцов уже появилась. Появилось ощущение того, что если враг победит, это будет крах всех народов Советского Союза.

– И каждого человека в отдельности…

– И каждого человека в отдельности. Конечно же солдат думал о семье, о своих родных, близких… Но думал и о большой стране – что с ней будет в случае поражения. Чувство единения возникало на фоне всеобщего горя и лишений. А вот в 1943–1944-м годах мы замечаем другое настроение – единение возникало уже не только на фоне общих потерь, но и на фоне победы, общего достижения, перелома, который был свершен. Возникает гордость за то, что «это мы сделали». А кто мы? Русские, белорусы, украинцы? Вот такого разделения как раз не было. Так не судили. Белорус и украинец мог себя «русским» назвать, а русский – «советским». Национальность в окопах была не нужна. Это было неважно, это «мы сделали», «единый народ». И гордость была общей – это особенно заметно после Сталинграда.

– Хотя наверняка подшучивали друг над другом – и белорусы, и украинцы, и татары?

– Конечно, шутили и поддевали друг друга, но никакого межэтнического конфликта в этом не было. Если шутили, то очень тепло и с душой. В «Правде» в начале 1943-го года часто публиковались рапорты или письма тех или иных народов СССР из тыла – как бы отчет Верховному главнокомандованию. То рапорт узбекского, то калмыцкого, то татарского народа. Очень интересно читать, как татары рапортовали своим братьям, которые находились на фронте, как они трудятся в тылу: что они сделали, сколько собрали денег, сколько полушубков. Даже такие трогательные истории, которые вызывали улыбку у бойцов, – что «жена со слезами отпускает своего суженого татарина на фронт и завещает ему: лучше умереть на фронте батыром, чем в тылу прозябнуть в безызвестности, лучше смерть героя, чем трусость». Тогда это было присуще всем народам – пафос, как будто заимствованный из эпоса героических подвигов. Армяне часто вспоминали слова своего земляка-академика о том, что «немецкую гадюку нужно не только убить, но и закопать голову отдельно от тела, чтобы она никогда не срослась». Похожие образы использовали и дагестанцы. Вот это чувство «единой стихии ненависти к врагу» было присуще представителям всех народов. И в то время ни у кого не было сомнений, что семья братских народов должна существовать вечно.

– Коли вы уж вспомнили дагестанцев, я вас отвлеку от темы войны и задам вопрос как военному человеку. Не считаете ли вы ошибкой то, что мы сейчас не берем дагестанцев в армию? Может быть, такими шагами мы как раз сами выталкиваем кавказские народы из нашей единой семьи?

– Я убежден, что если у нас единое государство, то представители всех национальностей должны служить в единой армии. А если вас интересует мой взгляд на строительство современных вооруженных сил – безусловно, это должна быть служба по призыву. Профессиональная армия имеет свои достоинства и недостатки. У нас должен быть призыв, контингент людей, которые прошли военную службу.

– Выиграли бы мы Сталинградскую битву, если бы у нас армия была контрактной?

– Конечно же нет. Я убежден, что в 1941 году многие наши поражения случились из-за того, что в 1930-е годы, вплоть до 1939 года, у нас армия носила смешанный характер, и большая ее часть была призвана по так называемой милиционной системе. Люди проходили несколько месяцев службы вблизи своих домов, занимаясь сбором урожая в колхозах, а не собственно военной службой. Кто-то за них что-то делал, кто-то ремонтировал технику… Они не только не были причастны к технике, а толком не могли собрать и разобрать винтовку. Из призывного контингента только одна треть поколения 25-летних  прошли воинскую службу. А две трети их ровесников, призванных в 1941 году, вообще не знали воинской службы. В начале войны мы и столкнулись с этой проблемой. Многие наши поражения зависели от того, что не был обучен контингент пополнения нашей Красной армии. Не дай Бог сегодня случится то же самое! Не дай Бог сегодня наш танкист, которого научили только водить этот танк, не будет разбираться в его техническом оснащении. А если бой? Если война? А где мы будем потом эту техническую службу искать? Война – это очень быстрое развитие событий, никто не будет ждать. Противник не будет ждать, пока ты отремонтируешь свой танк. На самом деле в армии должны сегодня служить все национальности. Да, понятно, что существуют различные предрассудки между теми или иными этническими группировками. Но армия как институт даже в советское время во многом сглаживала эти противоречия, как раз давала им самый лучший урок интернационализма.

– Учила жить вместе?

– Жить вместе. А как иначе уживаться на нашем многонациональном пространстве? Если замкнуться по национальным квартирам – вы в Москве, вы в Дагестане, вы в Татарстане, тогда у нас вообще никакого опыта не будет. Если мы хотим жить в едином государстве, нам все равно надо идти на контакт, взаимодействовать, искать какие-то точки соприкосновения. В конце концов даже тяжелые условия службы в современной армии объединяют. Возникает эта спайка между людьми, которые дружат уже и после службы. Эта дружба, зародившаяся в армейском коллективе, потом остается на всю жизнь. Как мне представляется, одним из двигателей интернационализма тоже является армейская дружба.