"Зачем я включаю жертву, которой не являюсь?": почему мы манипулируем чувствами близких

Источник материала:

Откуда у женщин, даже самых «сильных и независимых», появляется требовательное желание, чтобы их пожалели? И почему режим манипулятора включить гораздо легче, чем прямо сказать о том, чего хочешь — рассуждает блогер Ольга Савельева:

Про жалость. Я не люблю жалость. Но психологи говорят, что любые эмоции, живущие внутри, это маркеры: это вы сами себе что-то хотите сказать. И эти эмоции не надо подавлять, с ними надо разбираться и дружить.

Моя мама больше 20 лет манипулировала жалостью к себе.

— Что-то голова болит, — говорила мама.

Для меня это фраза-задача. Болит? Значит, надо пойти — и вылечить. Любовь и забота — это действия, а не слова. Можно сказать: «Болит? Ну пройдёт!», а можно записать к врачу.

Для мамы это фраза-проблема. Она сказала её, чтобы получить жалость.

— Я запишу тебя к врачу.

— Не надо, — мама старательно морщится от боли.

— Если болит, значит надо.

— Не надо. Я не пойду к твоим врачам.

— Почему?

Я лет 15 не могла понять почему. Почему не надо. И почему не пойдешь.

А потом поняла. Потому что если вылечить, не дай Бог, головную боль, то не будет источника манипуляции.

Жалость — это внимание и любовь, полученные обманом. Рикошетом.

Когда ты подключился к трубе, по которой любовь летит к другому потребителю, и воруешь немного для себя. Или много. Зависит от совести.

Почему нельзя просто сказать: «Обними меня?». Почему нельзя просто сказать: «Мне не хватает твоего внимания». Зачем эти серые схемы, запутанные, почти незаконные?

Я не хочу поступать так же, как мама.

Не хочу, но поступаю. И самое страшное — часто не замечаю этого.

Однажды мы случайно в поликлинике встретились с подругой. Я в ту ночь дописывала текст и спала совсем мало. Плюс насморк.

— Ты выглядишь усталой, — сказала подруга.

— Это потому что я устала, — саркастично пояснила я. В этот момент мне казалось, что я шучу, а не жалуюсь.

У подруги тоже двое детей и своя мастерская, она не понаслышке знает, что такое бешеный ритм жизни.

— Ты когда в последний раз отдыхала?

— В мезозое, — пошутила я. Шутница.

— Ой, а мы с мужем оставили детей бабушкам и на выходные в дом отдыха уехали. Это очень здорово было.

— Оооо, класс. Да, если бы у меня было два дня тишины, ну вот чтоб совсем одна, это было бы даже круче отпуска, — сказала я.

И удивилась. Что я несу? Зачем это нагнетание собственной «участи»? Если бы мне нужны были два дня тишины, я бы их себе организовала. Но я не организовала, значит, не хочу. Но вру, что хочу. Зачем?

Все ясно. Это моё желание выкачать жалость. Я его прячу, избавляюсь, а оно опять топорщится.

Я боюсь манипуляции жалостью. Я обожглась. Я не хочу. Но срываюсь.

То ною. То многозначительно вздыхаю. То пройду мимо с заплаканными глазами.

— Ты плакала?

— Нет.

Какой там нет. Я плакала. Много и безутешно.

У меня воспалилось и оглохло левое ухо. А правое стало плохо слышать. Мне прописали капли, которые не помогали. Закапывая их, я минут на 15 глохла на два уха сразу.

Говорю мужу, мол, мне так плохо, так страшно, я оглохла.

— Ничего, — шутит муж. — Сделаем тебе, как дочери, кохлеарную имплантацию. Сурдопедагог будет к вам обеим ходить, спрашивать: как говорит киска, как собачка…

Смешно. Помню, что я оскорбилась. Шутит он. Я ждала другого. Мол, бедная ты, бееееедная, давай пожалеееееюююю.

Я констатирую: мне все равно нужна жалость. И иногда это желание, несмотря на заслоны здравого смысла, пробирается наружу. Редко, но метко.

Значит, надо перестать давить это в себе. Надо понять, что мой организм, моя психика хотят этим сказать.

Зачем я иногда «включаю жертву», которой не являюсь? Зачем?

Помимо того что это безусловно выгодно любому человеку? Ибо как только на сцену выходит жертва, все окружающие, более-менее сердобольные люди, вынуждены сопереживать и сочувствовать.

А если рядом есть другая жертва, то начинается соревнование, кто несчастнее. Можно, например, мериться уровнем стресса. Ты сколько ночью спишь? Шесть часов? Да ты счастливчик! А я — три! Бебебе.

И вот я стала думать, вспоминать, когда во мне эти «игры в жертву» появились. И поняла.

Примерно в тот момент, когда все вокруг решили, что я сильная. Да-да.

С одной стороны, это круто. И это правда. Я сильная.

Но потом случались какие-то моменты в жизни, когда хотелось быть слабой, беззащитной, не сильной, но все говорили: «Да чтобы ты не справилась? Да в жизни не поверю!». Моя сила бежала впереди меня.

Люди вокруг отказывали мне в слабости. Даже муж не принимал мое нытье всерьез, вышучивал. Понимал: я справлюсь.

И я справлюсь. Я, в принципе, умею. У меня уже нет паттерна думать, кто мне может помочь преодолеть ту или иную проблему. Есть паттерн думать: «Как Я могу ее решить?».

Только это не отменяет того факта, что любой, самой сильной, женщине иногда просто необходимо побыть слабой.

Сильные — самые ранимые. Они уже умеют сами справляться, и свои душевные дыры латают помощью другим, но именно это и рождает страх, что если вдруг что-то сломается настолько, что самостоятельно уже не починить, и они придут за помощью, никто не воспримет это всерьез.

Скажут: «Да что бы ты и не справилась? Да я в жизни не поверю»…

И эти всплески жалости, наверное — это такая подсознательная проверка, когда я вытаскиваю из кармашка слабость и говорю: «Знаешь, а мне плохо».

«Соберись», «да не придумывай, у меня вон сосед вообще раком болен четвертой стадии», «да, мне тоже плохо, и даже хуже, чем тебе» — это не совсем то, что хочется слышать в ответ.

«Да ты моя хорошая, дай обниму» — вот что-то такое хочется.

На самом деле иногда хочется согреться профилактически. Даже когда еще не замёрзла. Просто потому что девочка. Просто потому что «сильная» — это ваша характеристика, которой очень сложно соответствовать ежедневно.

Поэтому жалость — это хороший маркер холода и дефицита объятий.

К чему это я.

К тому, что себя надо слушать и слышать. Любить и принимать. А ещё…

Если кто-то рядом сегодня ныл и жаловался на жизнь, дождь, мозоль, холодный кофе — подойдите и обнимите его, пожалуйста. Чуть-чуть согрейте. Пусть просто знает, что он не один.