Зачем гей и ЛГБТ-активист стал публично называть себя п*дором? История о любви, убийстве и белорусской атмосфере

Почему открытый гей и ЛГБТ-активист вызывает белорусское общество на конфликт, с чего все началось и чем закончится? Это большое интервью о любви, убийстве на почве ненависти, политике, языке и белорусской реальности даст ответы на многие вопросы. Но они вам не понравятся.

Андрей публично называет себя п*дором. Он пишет откровенные посты в соцсетях, не скрывая своих слез, и призывает других людей уделять больше внимания своим внутренним переживаниям и чувствам. Его блог в соцсетях – своеобразная «личная» составляющая Кампании «Дело Пи», которая была создана после смерти Миши Пищевского.
 

ГДЕ ИЗБИЛИ МИШУ

Мы встречаемся возле ночного клуба, где после гей-вечеринки 4 года назад бывший физрук Дмитрий Лукашевич избил Михаила Пищевского.  Месяц Миша провел в коме – врачи удалили ему 20% мозга из-за гематомы, образовавшейся после удара. Следующий год парень провел в состоянии, близком к вегетативному. А потом Миша умер.
 

– После избиения организаторы вечеринки никак не прокомментировали ситуацию: не было ни извинений, ни соболезнования родным Миши. На ЛГБТ-вечеринках вопрос безопасности часто стоит очень остро. Ну мы ведь все понимаем, где и в каких условиях живем? Ты отойдешь на 10 метров от клуба, а тебя там ждет «Сафари», – говорит Андрей и закуривает. Сегодня он будет много курить, ругаться матом и делиться тем, как непросто ему далось решение – назвать себя п*дором, а главное – почему это так необходимо.

Иногда кажется, что в клубах, где проходят закрытые вечеринки, с охранниками вообще никак не работают. Часто они относятся к нам как к обезьянам – никакого уважительного отношения или сервиса. Понятно, что работать в заведении, где люди выпивают и развлекаются – сложно, но это же их работа.

Де-факто ЛГБТ-сообщество в Беларуси до сих пор находится под пристальным вниманием наркоконтроля. Они считают нас педофилами, драгдилерами и порнорежиссерами – асоциальными элементами. Все в лучших традициях совка. Например, в 2013 году всех ЛГБТ-активистов вызывали на ковер и требовали «выдать» тех, кто снимает и распространяет порно: «Вы ведь из одной тусовки!»
 

– Когда я узнал про Мишу, у меня был шок, – Андрей делает долгую паузу. Ему приходится заново переживать все то, что он долго пытался забыть, стоя буквально в 10 метрах от лестницы, где Миша лежал с проломленным черепом.

Фото Миши Пищевского до и после избиения.

– Но больше всего эмоций вызывали комментарии в интернете. Даже когда их было немного, все равно каждый глубоко травмировал. Оказывается, что к избиению или убийству человека можно относиться снисходительнее, если это происходит с кем-то, кто для общества «менее ценен».

Андрей докуривает вторую сигарету, мы садимся в машину и едем дальше. Сегодня нас ждет еще несколько важных мест, одно из них – суд, где к 2 годам и 8 месяцам лишения свободы с отбыванием в исправительной колонии приговорили Диму Лукашевича. Из отягчающих вину обстоятельств суд учел только алкогольное опьянение, а мотив гомофобии был проигнорирован. И это несмотря на многочисленные подтверждения мотива из показаний свидетелей, самого подсудимого, места и характера совершения преступления.
 

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Смерть Миши стала толчком к тому, чтобы начать действовать. Так была создана кампания «Дело Пи – народ против гомофобии». Для Андрея это стало Делом жизни. Чтобы лучше понять, что им движет, мы едем на место, где 7 лет назад Андрей предложил руку и сердце своему любимому.

– Это было первое по-настоящему глубокое чувство в моей жизни. Мы сидели на маленьких ступеньках и представляли нашу жизнь вместе, несмотря на то, что я тогда жил и учился в Питере. Позже в этом районе Минска мы жили, гуляли и мечтали вместе. Знаешь, это были отношения, когда в паре люди меняют и развивают друг друга. Идет настоящий взаимообмен опытом и мировоззрением.
 

С этих ступенек начался и наш с ним активизм. Мы оба горели идеей перемен и свободы. Мне до сих пор нравится это ощущение наследия и вклада в общее дело, ощущение причастности к чему-то большому и важному. Правда, теперь я понимаю – для отношений лучше, когда люди работают в разных сферах.

Когда ты живешь в системе угнетения и дискриминации, ты испытываешь постоянное давление. Активистское выгорание – очень серьезная проблема, особенно, когда масштаб проблемы огромен, а ты ощущаешь, как мало можешь изменить. Мы оба с ним жили в этом, и у нас просто не было глотка свежего воздуха, когда люди просто отдыхают, просто идут в кино и не думают о борьбе, дискриминации и ненависти. Это сыграло с нами злую шутку. Сейчас мы оба продолжаем быть активистами, только уже не вместе и по-разному.
 

ПОСТ ПРО ПАПУ: «ТЫ ЧТО ПЕДИК, ЧТО ЛИ?»

Мы проходим вдоль сквера, что возле кинотеатра «Киев». Андрей снова курит, а я спрашиваю его о тех откровениях, которыми он делится на facebook. Он постит детские фотографии с родителями, отмечая на них маму, которая недавно зарегистрировалась в facebook, чтобы лучше понять и поддержать своего сына.

– В моей семье непростая коммуникация. Причина, по которой я очень долго не рассказывал отцу о том, что я гей – просьба моей мамы. Она говорила, что для него это будет сильный стресс, а в его жизни сейчас и так все плохо. Я пошел у нее на поводу, но чем больше я врал, тем сложнее все складывалось дальше. Это выглядело нелепо: я открытый гей, активист, но мой отец думает, что я живу с парнем, который мне просто друг. Удивительно, ведь папа был у нас в гостях и видел, что у нас одна кровать…

Сила самоубеждения – очень мощная штука, человек готов объяснить себе все что угодно, только чтобы не признавать правду. У папы большой скепсис и в отношении активизма. Как и у многих, его позиция: «Не высовывайся, и проблем не будет».
 

После того, как я сказал папе, что я гей, мы стали ближе. Он был правда удивлен и до последнего не верил. Это был короткий разговор на повышенных тонах, где папа повторял: «Кончай заниматься ерундой». Продолжения этого разговора до сих пор не было, и мне доподлинно неизвестны его переживания на этот счет сейчас. Но главное – он сказал, что любит меня, и чтобы я в этом даже не сомневался. Нет ничего важнее этого ощущения принятия и любви, что от тебя не отреклись. Я убежден, что конфликт имеет огромный потенциал для налаживания отношений.

А мама ходит на группы для родителей ЛГБТ, и это ей помогает. Если первое время она винила себя, думала, что допустила ошибку в воспитании, то сейчас я вижу, как ее восприятие меняется в сторону принятия.

С другими родственниками у Андрея отношения более напряженные. Двоюродная сестра не позвала его на свадьбу, потому что понимала – брат придет со своим парнем. В последний раз Андрей виделся с родственниками на похоронах бабушки, где точно ощущал: «Мне здесь не рады, просто выгнать не могут».

СУД. «ПАРЕНЬ ИЗ-ЗА КАКОГО-ТО П*доРА ИСПОРТИЛ СЕБЕ ЖИЗНЬ»

– Когда я был на суде, ощущалась мощная поддержка Лукашевича со стороны его друзей и родственников. В воздухе витало: «Из-за какого-то п*дора испортил себе жизнь». Такое же сочувствие можно было встретить в комментариях в интернете. И когда все выходили курить на перерывах, я видел, как он непринужденно общается, как его приободряют друзья, похлопывая по плечу.
 

Очевидно, что он не осознал своей вины, потому что даже попросить прощения у матери Миши смог только в самом конце. Судья буквально вытаскивала из него клещами эти слова. Я не хочу демонизировать Лукашевича как человека. Он, как и все мы, лишь продукт этого общества. Он правда не хотел убить Мишу – он хотел проучить п*дора, что вполне поощряется в кругу «настоящих мужчин».

Статистика такова – в половине известных нам случаев пострадавшие от гомофобных нападений не обращаются в милицию. Никто не хочет испытать на себе насмешки, оскорбления и обвинения от тех людей, которые должны тебя защищать. А случаев, которые неизвестны даже правозащитникам – в разы больше. Создана такая система, в который ты на каждом этапе будешь проходить через унижение. Поэтому проще пытаться жить дальше, не рассказывая о преступлении вообще никому.

Гомофобия как мотив была признана судом лишь однажды, и это не дает надежды на справедливое рассмотрение дела.
 

Главная проблема, которую я вижу –  это игнорирование истинного положения вещей, отсутствие конфликта в публичном пространстве, его замалчивание. ЛГБТ-люди постоянно находятся в травматичной среде, поэтому для многих из нас самый эффективный способ защиты – избегание и отрицание. Принять ситуацию такой, какая она есть – очень сложно. Сознание пытается отгородить себя от стресса, и мы часто закрываем глаза на то, что с нами происходит. Такая же ситуация применима и по отношению к домашнему насилию: женщина может жить с агрессором долгие годы и не осознавать всей чудовищности той реальности, в которой находится.

Та же схема работала и у меня. Я постоянно говорил себе, что недостаточно пострадал, меня же не избили и не убили. Ведь открытой травли, которую показывают в страшных передачах, – не было. Пока люди не видят проблемы, значит, проблемы нет.  А значит, ничего не изменится. Такая самоподдерживающаяся сбалансированная система: мы боимся признать гомофобию, потому что это больно, а гомофобная система пользуется этим.

То, что произошло с Мишей – это его отчаянная попытка защитить себя, свое человеческое достоинство. Ему крикнули вслед: «О, п*доры идут!», но в ответ он успел спросить только: «Кто здесь п*дор?» Этот конфликт реализовался молниеносно: именно в этот момент, в этом конкретном месте, после этой чертовой вечеринки. И это тот самый конфликт, который мы все пытаемся игнорировать, отрицать, избегать каждый день. Он нашел свою жертву, ей стал Миша. В этой трагической истории одного конкретного человека симптоматично проявляется вся наша жизнь.
 

«МАНИФЕСТ П*ДОРА»

Если ситуация в Беларуси так и останется «безветренной», мы все снова погрязнем в рутине, где продолжим закрывать глаза на гомофобные шутки, косые, но молчаливые взгляды. Это будет длиться до тех пор, пока история Миши не повторится с кем-нибудь еще.
 

– Мы живем во время, когда уже «не комильфо» быть убежденным гомофобом. Даже в Беларуси, изолированной от многих социальных трендов современного мира, это не принято. Наша ситуация очень отличается от ситуации в Украине или России. В России есть Милонов – ярый и агрессивный гомофоб, в Украине есть праворадикальные движения. А в Беларуси якобы нет никого: ни пострадавшей стороны, ни нападавших – судом и государством гомофобия не признается. Мы привыкли все списывать на единичные не связанные между собой случаи, на личную неприязнь и стечение обстоятельств. Из-за этого теряется причинно-следственная связь: сначала ты шутишь про п*доров, а потом кого-то убивают, потому что он п*дор.

Когда я понял, что хочу что-то изменить, у меня было много сомнений. Ведь я живу в белорусском контексте, а у нас своя атмосфера... И когда я общаюсь с активистами из других стран, я вижу ошеломленные глаза, потому что такого как у нас, нет нигде. Даже в России, которая сейчас начала принимать гомофобные законы, всегда были официально зарегистрированные ЛГБТ-организации, а в Украине их более сорока.

Но в Беларуси все неосязаемо и невидимо, нас как будто не существует. ЛГБТ-сообществу часто говорят: «Где же ваши голоса, вас не слышно!» А мы даже официально зарегистрировать организацию не можем. В 2013 году Верховный суд поставил жирную точку в вопросе получения легального статуса в Беларуси: «Ваша проблема не актуальна для белорусского общества, создание такой организации не является целесообразным». То есть самого факта, что есть люди, которым такая организация нужна, недостаточно. Имеем то, что имеем: все белорусы уже давно потеряли свои голоса, а с ЛГБТ-сообществом особо и церемониться не нужно – самые бесправные в стране бесправных.
 

ПРО ЛЕКСИКУ: «Я ВЫРОС В МИРЕ, ГДЕ П*ДОРОМ БЫТЬ УНИЗИТЕЛЬНО»

– Главный вопрос, который стоит передо мной сейчас: как достичь сердец людей? Я пытаюсь сломать шаблон, разорвать порочный круг. Для меня, как для человека из постсоветского контекста, слово «квир» (queer*) является чем-то эфемерным, потому у нас отсутствует понимание его хронологического, исторического развития. Сейчас это слово стало идентичностью, хотя изначально в англоязычном контексте оно носило ярко негативный, оскорбительный характер.

Тоже самое справедливо и для слова «гей» (gay*). Такова история, и она повторялась в разных странах – сообщество переставало убегать от травмирующих слов и присваивало их себе. В Германии есть «schwul», в Турции – «ibne», а у нас есть свой локальный контекст, и его нужно учитывать.  И мне ничего не остается кроме того, как принять все тяжелое и травматичное содержание слова «п*дор» и работать с ним.
 

У советских и постсоветских людей есть восприятие, что все ценности прав человека, в том числе равенство ЛГБТ, – западный конструкт и политическая манипуляция. И те слова, которые мы сейчас употребляем – «гей», «квир» – это слова, заимствованные «под копирку», что только подчеркивает такое восприятие. Но приоритет для меня – это локальный контекст. И если у нас не получится трансформировать слово «п*дор», присвоить его себе, мы вечно будем жить по чужой схеме, равняться на других и обесценивать свой собственный опыт.
 

П*ДОР КАК СТРАТЕГИЯ ДЛЯ ВЫЖИВАНИЯ

– Я все тестирую на себе, и мне потребовалось много времени и сил, чтобы самого себя назвать п*дором. Но как только это произошло, кое-что во мне изменилось радикально: больше нет удивления, сопротивления и вопросов. Раньше я мог искренне не понимать и обижаться на то, что люди относятся ко мне неуважительно, косо смотрят, пытаются унизить и задеть.

Я вечно жил в маскировке: менял голос, делая его более низким, старался меньше жестикулировать и запрещал смеяться в голос. Теперь, когда я замечаю косые взгляды в метро, я пожимаю плечами и говорю сам себе: «Конечно, они на меня смотрят, ведь я же п*дор, я просто другой». У меня пропало желание всем нравиться и быть хорошим.  

Как сказала Мэри Шир: «Феминизм — это радикальное мнение, что женщина — человек». Так вот, в нашем случае быть п*дором – значит находиться на патриархальной лестнице еще ниже, чем женщина. И нам нужно осознавать истинное положение вещей.
 

Самое важное в любой даже самой большой и глобальной идее – личный опыт, личная история. Принятие себя как п*дора сработало в моем случае, эмансипировало и усилило меня, а значит, есть шанс, что эта же схема сработает и у кого-то еще.
 

СТЫД – ЭТО ПРО ВСЕХ БЕЛОРУСОВ

Даже во времена криминализации гомосексуальности самым большим страхом для ЛГБТ людей была не тюрьма или психушка, а порицание и гнев близких, насилие и осуждение посторонних. Этот всеобъемлющий стыд стал частью нашей идентичности, и преодоление его является ключевым моментом. В принципе, можно сказать, что стыд – это объединяющая черта всех белорусов. Нас всю жизнь клюют со всех сторон, пристыживают и запугивают. Общественное порицание – самый страшный инструмент давления.

Благодаря концепту гордости, который был поставлен в противовес стыду, шествия в защиту гражданских прав ЛГБТ-людей превратились в Прайды («Pride» по-английски – гордость). А что еще остается, когда ты живешь в мире, где тебя ненавидят? Гордиться тем, что ты смог преодолеть все это, пройти через этот ад и остаться человеком.

Прогулка по городу с Андреем заняла больше трех часов. Шел дождь, потом выглядывало солнце, затем снова шел дождь. Мы успели поговорить о многом, затронули вопросы политики, культурного кода и опыта других стран. К концу прогулки у нас тоже получилось привыкнуть к слову п*дор, которое всё еще является оскорбительным. Но у нас по плану оставалось последнее место – место, где умер Миша.
 

БОЛЬНИЦА. «ВОЗВРАЩЕНИЕ СЕБЯ САМОГО»

В своих постах Андрей делится эмоциями и чувствами,  не скрывая слез. Так он пытается развивать эмпатию у себя и других: «Люди должны учиться принимать самих себя в разных состояниях. Грустить или испытывать злость – это нормально. Плакать, горевать и временами чувствовать упадок – это так же важно, как испытывать любовь и радость. Позволяя себе испытывать весь спектр чувств, мы перестаем запрещать другим быть самими собой. Эмпатия – это умение, с которым не рождаются, а которое развивают, и оно является критически важным для функционирования общества, в котором есть место взаимоуважению и принятию».

– Предъявление себя окружающим – для меня до сих пор очень сложная задача. Когда тебе всю жизнь говорят, что ты говно, ты начинаешь в это верить. В детстве я был очень харизматичным и обаятельным ребенком. А к 17 годам начал считать себя инопланетянином и извращенцем, я ненавидел себя, а потом закрылся и ушел во «внутреннюю эмиграцию».

Поэтому то, что я делаю сейчас в соцсетях, мой блог – все это возвращение себя самого, возвращение права высказываться и просто быть. Это глубинные вопросы, через них я рефлексирую и пытаюсь понять, как должна дальше развиваться Кампания.
 

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.

   Фото: CityDog.by.