Главная
Гороскопы
Несколько поколений жителей бывшего Советского Союза выросли на сказках Корнея Чуковского. «Мойдодыр», «Тараканище», «Муха-цокотуха», «Айболит», «Федорино горе», «Краденое солнце» - кому мамы и бабушки не читали эти книжки?
Но далеко не все знают, что лучшие сказки Чуковского были написаны в течение всего одного десятилетия. Этот творческий взлет писателя был связан с маленькой девочкой, которая была счастьем и болью Корнея Чуковского.
«Долгожданное чадо»
В 1903 году журналист и начинающий писатель женился на Марии Арон-Беровне Гольдфельд, которую впоследствии будут называть Марией Борисовной Чуковской.
К 1910 году в семье было уже трое детей – Коля, Лида и Борис.
Потом началась эпоха потрясений. Первая Мировая война, революция, Гражданская война. Чуковский трудился изо всех сил, чтобы прокормить близких. Он читал лекции, где только было возможно – для моряков Балтийского флота, в Красноармейском университете, в Доме искусств и т.д.
В разгар этой борьбы за существование супруга рожает писателю еще одну дочь. Девочку назвали Марией, но все домашние именовали ее исключительно Мурочкой. Она появилась на свет 24 февраля 1920 года, и Чуковский записал в своем дневнике: «Долгожданное чадо, которое — чёрт его знает — зачем, захотело родиться в 1920 году, в эпоху гороха и тифа».
Чуковский пишет заявление в Наркомпрос, с просьбой о материальной поддержке: «Никто во всём Петрограде не нуждается больше меня. У меня четверо детей. Младшая дочь — грудной младенец. Наркомпрос обязан мне помочь и — немедленно, если он не желает, чтобы писатели умирали с голоду… Помощь должна быть немедленной и не мизерной. Нельзя человеку, у которого такая огромная семья, выдавать пособие в 10-15 рублей».
«Ночь. Пошла вон, ночь»
Со временем жизнь Чуковских стала налаживаться. И писатель неожиданно для себя обнаружил, насколько сильно он привязался к младшей дочери.
Мура познавала мир, а отец следил за ней, все чаще упоминая ее в своем дневнике:
«1923 год. 5 января. Вчера к вечеру я сказал Мурке, что она - кошечка. Она вскочила с необыкн. энергией, кинулась на пол, схватила что-то и в рот. «Митю ам!» (Мышку съем.) Так она делала раз 50. Остановить ее не было возможности. Она только твердила как безумная: «Еще де митя?» (где еще мышь) - и торопливо, торопливо, в большом возбуждении хватала, хватала, хватала. Это испугало меня (самый темп был страшен). Я сказал: кошка отдыхает, спит. Я пробовал показать ей картинки. Я - мяу! - закричала она…
17 января. У Мурки такое воображение во время игры, что, когда потребовалось ловить для медведя на полу рыбу, она потребовала, чтобы ей сняли башмаки. Сейчас она птичка - летает по комнатам и целыми часами машет крыльями…
Мы очутились с Мурой в темной ванной комнате; она закричала: «Пошла вон!» Я спросил: «Кого ты гонишь?» - «Ночь. Пошла вон, ночь».
Мурка плачет: нельзя сказать «туча по небу идет», у тучи ног нету: нельзя, не смей. И плачет».
«Муркина книга»
Сказки, которые Корней Иванович выпускает в этот период, рождаются из игр с дочерью. Он с присказками уговаривает ее покушать, поспать, а затем идет к письменному столу, и записывает то, что придумал. И не только сказки. Работа Чуковского «От двух до пяти», посвященная формированию детской речи, началась с наблюдений за собственной дочерью.
В 1925 году вышла в свет «Муркина книга», в которой Чуковский собрал написанные к тому времени детские произведения. Он посвятил ее дочке, без которой этих сказок и стихов просто не было бы.
Она не просто вдохновительница, но и героиня :
«Мура туфельку снимала,
В огороде закопала:
- Расти, туфелька моя,
Расти, маленькая!
Уж как туфельку мою
Я водичкою полью,
И вырастет дерево,
Чудесное дерево!»
Близкие вспоминали, что некоторые игры отца и дочери могли погрузить посторонних в шок. Например, Корней Иванович, мог ходить с Мурой на поводке – дочка изображала собаку. При этом оба получали от этого невероятное удовольствие. Для Чуковского общение с Мурой становится отдушиной в жизни, и он торопит время, стараясь как можно раньше научить ее читать и писать, предлагает, помимо сказок, и серьезные произведения.
«1925 год. 24 августа. Понедельник. Муре очень нравится Пушкин. «Он умер? Я выкопаю его из могилы и попрошу, чтобы он писал еще».
А Ленин? Он тоже умер? Как жаль: все хорошие люди умирают…
Мура: - А неужели Гайавату не Пушкин написал?»
«Быстро идут две черные женщины - прямо к Муре, в спальню»
В беседах папы и дочери как-то слишком часто начинает мелькать слово «смерть». Чуковский не отличается крепким здоровьем, и Мура тоже начинает болеть.
«1927 год. 4 июня. Мура больна уже 10 дней. Аппендицит. 8 дней продолжался первый припадок, и вот два дня назад начался новый - почему, не известно. Вчера были доктора: Бичунский и Буш. Приказали ничего не давать есть - и лед. Она лежит худая, как щепочка, красная от жара (38.5) и печальная. Но голова работает неустанно…
То, что она говорит,— результат долгого одинокого думанья. Болезнь переносит героически. Вчера меня страшно испугало одно виденье: я вхожу в столовую, вижу: крадучись, но уверенно и быстро идут две черные женщины - прямо к Муре, в спальню. Я остолбенел. Оказалось, это Татьяна Александровна и Евг. Ис. Сердце у меня перестало биться от этого символа. Как нарочно, я затеял веселые стишки для детей - и мне нужно безмятежное состояние духа…
17 июня. Утро. 5 часов. Почему-то у меня нет надежды. Я уже не гоню от себя мыслей об ее смерти. Эти мысли наполняют всего меня день и ночь. Она еще борется, но ее глаза изо дня в день потухают. Сейчас мне страшно войти в спальню. Сердце человеческое не создано для такой жалости, какую испытываю я, когда гляжу на эту бывшую Муру, превращенную в полутрупик…
18 июня. 3 часа ночи. Пошел к Муре. М. Б. плачет: «Нет нашей Муры». Она проснулась: «Что вы так тихо говорите?» М. Б. впервые уверилась, что Мура умрет. «У нее уже носик как у мертвой... Она уже от еды отказывается». Это верно. Я не гляжу в это лицо, чтобы не плакать».
Опала и болезнь
Отчаяние родителей окажется преждевременным – через девять дней после этой записи Мура будет играть, как ни в чем не бывало, как и положено семилетнему ребенку.
Но Корней Иванович, для которого дочка стала самым близким человеком, словно предчувствовал, что их счастью отмерен очень короткий срок.
В конце 1920-х писатель оказался под огнем жесткой критики. В 1928 году по нему прошлась лично Надежда Константиновна Крупская, написавшая в «Правде» статью «О „Крокодиле“ Чуковского»: «Такая болтовня — неуважение к ребёнку. Сначала его манят пряником — весёлыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдёт бесследно для него. Я думаю, «Крокодила» ребятам нашим давать не надо».
Появится даже новый термин «чуковщина», и Корней Иванович в 1929 году в «Литературной газете» пообещает изменить направление собственного творчества.
На самом деле, сказок вовсе больше не будет. И дело не только в партийной критике. Та беда, которую Чуковский пророчил, пришла.
«1930 год. 7 мая. Про Муру. Мне даже дико писать эти строки: у Муры уже пропал левый глаз, а правый - едва ли спасется. Ножка ее, кажется, тоже погибла».
У дочери Чуковского врачи обнаружили костный туберкулез – тяжелейшее заболевание, средств от которого в тот период почти не было.
Добрый доктор Изергин
Несмотря на то, что писатель оказался в опале, он не лишен возможности обеспечить ребенку лучшее лечение, какое только возможно. Осенью 1930 года Мурочку отвезли в Крым, в детский костно-туберкулезный санаторий, который возглавлял доктор Петр Изергин.
Этот врач был настоящей легендой. Во времена Гражданской войны он каким-то немыслимым образом сумел спасти санаторий от разорения. Его пациенты никогда не голодали. В самые трудные периоды он ездил по полуострову в поисках продовольствия. Возвращаясь с продуктами назад, не раз доктор Изергин сталкивался с грабителями. Тогда он просто говорил: «Свое отдал бы, но это не мое, а детское, поэтому не отдам!» Удивительно, но даже у самых лютых бандитов просыпалось что-то человеческое – врача отпускали.
Свежий крымский воздух, закаливание, усиленное питание – вот чем лечили в санатории доктора Изергина. И таких образом были спасены сотни и тысячи детских жизней.
Надеялся на чудо и Корней Чуковский. Но сотрудники санатория вспоминали – Мурочку Чуковскую к ним привезли в уже очень запущенном состоянии.
Строгие порядки санатория исключали пребывание родителей. Считалось, что дети должны были вырабатывать характер и не раскисать, борясь с недугом. Но Корней Иванович все равно пробирался к дочери как журналист – он взялся писать очерк о санатории.
«Так и не докончила Мура рассказывать мне свой сон»
Борьба с болезнью шла с переменным успехом. Зимой показалось, что недуг отступил, но весной 1931 года у Муры заболела вторая нога. С каждым месяцем надежд оставалось все меньше.
«1931 год. 2 сентября. Мура вчера вдруг затвердила Козьму Пруткова:
Если мать иль дочь какая
У начальника умрет…
Старается быть веселой - но надежды на выздоровление уже нет никакой. Туберкулез легких растет. Личико стало крошечное, его цвет ужасен - серая земля. И при этом великолепная память, тонкое понимание поэзии».
В последние недели родители забрали Мурочку на крымскую дачу, которую снимали. Там они могли находиться рядом с ней, чтобы хоть немного облегчить ее страдания. Дочь держала отца за руку, и как в самом юном возрасте просила его читать стихи, рассказывать о поэзии, и только не останавливаться.
«Ночь на 11 ноября. 2½ часа тому назад ровно в 11 часов умерла Мурочка. Вчера ночью я дежурил у ее постели, и она сказала:
- Лег бы… ведь ты устал… ездил в Ялту…
Сегодня она улыбнулась - странно было видеть ее улыбку на таком измученном лице.
Так и не докончила Мура рассказывать мне свой сон. Лежит ровненькая, серьезная и очень чужая. Но руки изящные, благородные, одухотворенные. Никогда ни у кого я не видел таких. Федор Ильич Будников, столяр из Цустраха, сделал из кипарисного сундука Ольги Николаевны Овсянниковой (того, на к-ром Мура однажды лежала) гроб. И сейчас я, услав М. Б. на кладбище сговориться с могильщиками, вместе с Ал-дрой Николаевной положил Мурочку в этот гробик. Своими руками. Легонькая».
Мурочке Чуковской было 11 лет. Ее похоронили на старом кладбище Алупки.
«Именно ее смерть и сделала меня таким»
Корней Иванович с тех пор не любил Крым. В 1932 году он писал в дневнике: «С тошнотою гляжу на этот омерзительный берег. И чуть я вступил на него, начались опять мои безмерные страдания. Могила. Страдания усугубляются апатией. Ничего не делаю, не думаю, не хочу. Живу в долг, без завтрашнего дня, живу в злобе, в мелочах, чувствую, что я не имею права быть таким пошлым и дрянненьким рядом с ее могилой — но именно ее смерть и сделала меня таким. Теперь только вижу, каким поэтичным, серьезным и светлым я был благодаря ей. Все это отлетело, и остался… да в сущности ничего не осталось».
Оправиться от смерти Мурочки он так никогда и не сможет. Пройдет опала, придут признание, почитание, уважение, но все это не сможет заглушить вечную боль.
Жизнь этой девочки была короткой, но благодаря ей были написаны сказки, согревшие миллионы детских сердец.
И миллионы детей, воспитанные на творчестве Чуковского, могут сказать: «спасибо тебе, Мурочка».