"Не каждая девушка может быть соратницей политзаключенного". Беседа с Настей Гусевой и Димой Полиенко

Но это вовсе не помеха – пару объединяют общие идеалы и активизм. В беседе для «Нашего дома» будущие молодожены рассказали о предательстве, планах на будущее и беларуском активизме.

Дмитрия Полиенко признали виновным в особо злостном хулиганстве. Ему в три года домашней химии,  год сократили по амнистии, а также  назначили принудительное лечение от алкоголизма. Неделю назад стало известно, что прокуратура Минска обжаловала решение Минского городского суда в Верховный суд. В апелляционном протесте говорилось, что приговор в отношении Полиенко якобы является незаконным и должен быть изменен в связи с несуадносностью назначенного судом наказания тяжести преступления.

19 ноября Дмитрий получил письмо из Минского городского суда, в котором сообщалось, что «11.11.2019 года государственным обвинителем-старшим прокурором отдела прокуратуры г. Минска королем А. был отозван апелляционный протест, который подан 4.11.2019 года на приговор Минского городского суда от 25.10.2019 г. по уголовному делу по обвинению Полиенко Дмитрия Александровича в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст.339 УК».

Дима: Потому что мой приговор на обжаловании, паспорт в вещдоках сейчас. Мы хотели расписаться сразу же, но не можем. А вернут мне паспорт нескоро, ведь процесс обжалования небыстрый. Но, пока приговор не вступил в силу, я могу спокойно передвигаться по стране и не придерживаться никакого графика.

Дима: Все решает инспектор, вариантов графиков много. Именно инспектор решает, могу ли я ходить в магазин или не могу, могу ли ходить в театр…

Настя: Может быть назначен комендантский час, и он может быть до десяти или до восьми. Могут проверить, дома ли Дима в это время находится. А может быть такая химия, что разрешат только поход на работу и домой. И будут отслеживать, сколько по времени занимает путь. Пока никто ничего не знает, даже примерного графика. В приговоре об этом ни слова.

Дима: Пока приговор на обжаловании, мы хотим сыграть неофициальную свадьбу.

Настя: Для нас все эти  дела – формальность. Для нас штамп – не главное. У нас есть друг, который нас поженит, а ЗАГС – это ерунда.

Дима: Он будет у нас в роли пастыря. Думаю, будет классно. В этом месяце и планируем свадьбу.

Настя: (улыбается) Потому что мы не успели познакомиться. До посадки не успели. С мамой уже вот познакомились, с папой – впереди.

Дима: Ничего не изменится. В нашей стране правосудия не существует – все повязано между собой. Суды, следствие – все один клубок.

Дима: Самое тяжелое – это письма. Например, пишу письмо какое-нибудь откровенное, делаю рисунок, открытки делаю. А в итоге получается, что письмо уходит в пустоту – в мусорку или на стол оперативника, который решает, что с ним делать. Многие письма мне тоже не доходили. Каждый раз, когда писал письмо, не знал, дойдет ли оно до адресата. И от этого было не по себе.

Шестьдесят девять писем по нумерации (ребята специально нумеровали письма), но из них пришло три письма с номером 68. Получается, чуть больше семидесяти

Администрация СИЗО составляли часто липовые рапорта. Якобы я курил в неположенном месте, спал днем, небритый ходил. Писали такую ложь, чтобы навешать мне нарушений. Безосновательно  поставили на профучет, что я якобы склонен к экстремизму. Представляешь, я еще не осужден, а меня уже на профучет поставили. Такой вот маразм. Меня закрыли в ШИЗО по липовому рапорту, якобы я спал днем. Это было ложью, с которой конечно был не согласен. И сделали это накануне суда, к которому я не мог толком подготовиться, написать те же показания. У меня не было другого выхода, как уйти на голодовку.

Дима: Прокурор запросил шесть лет. В Беларуси такая практика, что прокурор запрашивает больше, а судья чуть поменьше дает. Я рассчитывал на худшее,  вообще стараюсь настраиваться на худшее, когда нахожусь в таких местах как СИЗО. Потому что потом переживать легче все это. Мне могли и десять лет дать, как Илье Воловику, тут не угадаешь. Когда услышал от прокурора про шесть лет, конечно стало горько. Для меня все равно это было ударом.

Я вообще готовилась к десятке. Когда по факту слышишь речь прокурора – это другое, чем когда настраиваешь себя. Когда такие вещи говорят в суде – это жутко. Но вообще, я была злая. Не то, что я была испуганная, была именно зла на систему, на людей, готовых оболгать невинного человека, как тот же потерпевший. Это же лжец! Все эти клоуны в судейских и прокурорских костюмах. Был единственный раз, когда я плакала – это ночью, перед приговором Димы. Плакала как раз от злости, что никак не могу повлиять на несправедливость. Готовилась к худшему. Когда Дима находился в СИЗО, меня очень раздражали люди, которые говорили, мол да не переживай, сейчас все переквалифицируют и отпустят. Легко сидеть на диване и рассуждать.

Да, много. Вообще, мне очень поломало сознание восприятие моей активистской деятельности и моих идеалов. Я стала анархисткой (улыбается). Многие люди, которых я считала духовно близкими людьми, проявили злобу и свой цинизм. А люди, к которым относилась с настороженностью и скептически, оказались самыми близкими и теми, кто сильно поддержал. Это перевернуло мой мир с ног на голову. Было много и в сети комментариев, было много в жизни неприятных ситуаций, от которых я отходила по несколько дней. Знакомые даже замечали это по мне.

Дима: Я вообще не спал. Для меня самое главное было – прийти и успеть сказать Насте пару слов. Мне конвоиры, кстати, перед судом уже сказали, мол забирай свои вещи и сильно не беги. Сказали: нужно расписаться в бланках. Я же сразу в верхней одежде и пришел.

Настя: Я тоже, кстати, заметила.

Дима: Поверил конечно. Такое же было и в прошлый раз, когда проходил по уголовке. Только это я знал еще на Володарке, находясь в тюрьме. Даже администрация Володарки тогда знали. Вот и весь пример нашего правосудия. Это очередной раз показывает, что решают там, наверху.

Дима: Очень много, учитывая, что не все доходили. Писали из Украины, Польши, из Финляндии. Говорили, что пьют за мое здоровье. Когда вышел, смотрел на все акции солидарности. Это очень бодрит и помогает быть верным своим убеждениям. Есть люди, которые меня поддерживают и это очень классно.

Дима: День проходил очень скучно, в камере было немного человек. Были там люди по наркотическим статьям, по кражам, за неуплату алиментов. Даже были люди из России, которые приехали с депортации. Все разные, и у всех различные статьи. Приручил мышку даже, назвал ласково Шунькой. Многие поймут.

Дима: Я хочу заниматься ремеслом, но пока мне нужна официальная работа, для отчетности.

Настя: Не каждая девушка может быть соратницей политзаключенного. Девушки политзаключенных сами давно варятся в политике и активизме. Я была готова  к задержаниям и сама была готова оказаться на Володарке. Мне было морально тяжело от того, что Дима в неволе, что репрессивный аппарат пытается загнать его в тюрьму надолго, хотя Дима – один из самых активных людей в этой стране. Это несправедливо, но меня это только подталкивает к дальнейшей борьбе. У меня были авторитетами разные люди, мне хотелось ориентироваться на них. Сейчас я могу ориентироваться только на себя. Раньше я искала для себя иерархию, а сейчас у нас равное сотрудничество с товарищами.  Количество людей на судах показывает, что интернет-бойцы ничего не могут сделать. Их не было, когда мы, небольшое количество человек, физически открывали дверь в зал суда. Заметь, сразу же отмелись три статьи из четырех. Только благодаря этому небольшому количеству людей удалось Диму выпустить. Ни петиции, ни посты в интернете, а только солидарность и люди. Никакого смысла нет в активизме, если ты сидишь в фэйсбуке и ничего не делаешь. Удали фэйсбук и не позорься.

Дима: Это правда. Небольшое количество смелых  и отважных людей делали великие вещи. И только благодаря им я здесь рядом с Настей.