«Я стала злая». Мать осужденного чиновника – об отчаянии, надежде и борьбе с правосудием за правосудие

Я – коррупционер

– У меня 45 лет педагогического стажа. Я 15 лет веду курсы подготовки к тестированию по русскому языку в барановичском Доме школьника (ДДТ). Работаю шесть дней в неделю, это меня спасает. Только когда встаю перед детьми читать лекцию, я забываю все. Больше никогда не забываю.

Теперь добавилась работа в «Справедливом приговоре».

Помогаю редактировать обращения, собираю подписи, публикую посты в соцсетях. Я лично собрала 202 подписи. Моя жизнь наполнилась не тем, чем хотелось бы.

Нас воодушевило то, что сделали Матери-328. Они даже добились того, что теперь в борщ их детям ложку сметаны кладут. Дискриминация же была полная. Сейчас по-другому. Это достижение матерей.

В «Справедливом приговоре» женщины называют себя по статье, по которой осужден их родственник. «Мы – убийцы. Мы – насильники. Мы – наркоманы». Перед вашим приходом «убийцы» звонили.

А я – коррупционер. Это так. Это кошмар.

Даже «убийцы», «наркоманы» и «насильники» сегодня считают, что самое ужасное – это быть коррупционером. Наши статьи самые страшные.

Коррупционерам нет амнистии, их не выпускают по удо, им меньше положено звонков, по скайпу им нельзя разговаривать, а уже даже наркоманам где-то можно. Теперь у нас самые изгои – это коррупционеры.

Тридцать седьмой

– Я вам скажу, какое настроение было у меня, у моей семьи после ареста Андрея. Ощущение было, что могут прийти и расстрелять.

Вы не верите? А это так было. Мне, бабушке, звонили по телефону из КГБ и говорили, что мой телефон вчера в такое-то время засветился на месте преступления. Соседка рассказывала, что двое молодых людей стояли поздно под моими окнами и говорили: вот светятся окна Доморацкой.

Обыски были даже у друзей, не то что у родни. Прослушка везде стояла. Газовики все ходили и ходили. Они разговорчивые очень. Они тебя все расспрашивают. А потом пришла женщина проверять. Я говорю: что это вы каждую неделю ходите. А она: «Как каждую неделю? Я у вас полгода назад была».

Когда Андрея взяли, было столько арестов и столько задержанных, что очередь адвокату родственники занимали с вечера, чтобы он мог попасть в СИЗО. Надо было мне, например, целую ночь дежурить около СИЗО КГБ, чтобы наутро мой адвокат попал к Андрею.

Это было движение к тридцать седьмому. Я вот это уловила. И это нарастало, пока Лукашенко не выступил 20 августа 2019 года.

Они

– Эти следователи… Они уже стали нам чуть ли не родные. Один Андрей. Симпатичный молодой человек. А другой Кирилл. Он более наглый. Они такие роли играли. Сколько арестовывали машину, столько Кирилл угрожал моему племяннику, который помогал с машиной: «И за тебя возьмемся». Все в их руках. Они могут взяться за любого.

Знаете, у них на каждое действие есть свое противодействие. Андрей уже, может, сидит в ШИЗО за то, что я тут делаю… У них есть возможность давить. Могут не приходить письма, звонки запретят, свидания отменят.

Поэтому Андрей просит: мама, молчите, молчите. А я не молчу. Чтобы знали, что наша страна погрязла в беззаконии, что нигде не соблюдается презумпция невиновности. От первого шага – задержания – и до последнего. Взяли за пропавшие деньги, а деньги были! И я уверена, тот, кто арестовывал, видел, что эти деньги не пропали. Но доказать ничего невозможно. Да они тебя и не слушают.

Надежда

– Надежда была на каждом этапе. И всякий раз она разбивалась. Когда Андрея задержали, я была в Минске и ждала, что через три дня его выпустят. Наш адвокат – хороший, опытный, известный – он говорил: это дело ни о чем. Это его крылатое выражение. Дело ни о чем. Он так был уверен. На третий день мы узнали, что задержание продлили. Потом продлили на три месяца…

Только мы узнали, что дела Доморацкого и Барисевича не связаны, выступает Вакульчик [председатель КГБ]. И понеслось.

Как было пережить тот момент, когда каждый говорил, что сегодня он видел по БТ, ОНТ, читал в газете о коррупционере Доморацком, который съел детское питание. Каждый же ненавидел, потому что у каждого из нас дети и внуки. Это было страшно. Я едва привыкла к тому, что было в интернете. Руки дрожали, однако, по крайней мере, до истерики не доходило. Но после Вакульчика я себя не сдерживала. Каждое слово там была клевета.

На восьмом месяце Андрей узнал, что у него, оказывается, есть взятка. Это убило полностью.

Столько было свидетелей. Они устали читать эту ерунду. Была очень плохая слышимость. Я прислушивалась и каждому в рот глядела. А меня дочка толкнула: «А ты понаблюдай за судьей». Она не слушала. Она рисовала. Она зевала, широко, красиво. Она перебирала свои кольца – она недавно вышла замуж. Она просто страдала от того, что может уснуть. Она мучилась от этого. На последнем заседании было заметно, что судья знает, сколько она даст и что остальное ей неинтересно.

Апелляция

– Когда дали 12 лет, было понятно, что такого не может быть. Я не могла оценить эти 12 лет, только посчитала, сколько мне будет к тому времени – 80 лет, что могу не дождаться. Но пережить то, что «скостили» пять лет, а не оправдали, было труднее всего. Никому пять лет не снимают – дело разваливалось.

Когда читали апелляцию, казалось, там сто процентов оправдания, что Андрей убедил любого. Просто услышьте, разберитесь! Но, в принципе, никто и не требует никаких доказательств. Понятно, что это – заказ и, пока кто-то держит за горло, Андрея не выпустят.

После апелляции никаких сил жить ни у меня, ни у сына не осталось.

Жалобы

– Некоторые люди постоянно пишут жалобы. Я тоже писала. Совет Безопасности, ОАЦ, генпрокуратура, главе администрации, председателю Верховного Суда… Я писала всем. У меня около 50 ответов отовсюду. Маленьких пустых ответов. Как мне потом пояснили, таких людей пишущих заносят в черный список. И уже что от них ни приходит, больше не читают. Единственное, что читают, фамилию. Ага, Доморацкая. В готовый бланк фамилию вносят и посылают ответ. Для этого существует целый штат людей, которые не допустят, чтобы тот, кому адресовано, прочитал. Никто не прочитает, никогда. Ни президент, ни та же Кочанова. Пока я это не поняла, я писала.

Деньги

– Андрею дали штраф огромнейший – около 40 тысяч долларов. За деньги, которые не уворованы. В колонии жмут на то, чтобы он встал на путь исправления. Путь исправления – это признание вины, а второе – выплата штрафа. Вины он не признает. И деньги, какие у нас были, мы потратили. Ничего у нас уже нет.

Когда Андрея арестовали, я приехала со своей карточкой… У меня тогда экономия была. Я собирала на спальню Андрею, потому что в новой квартире в Малиновке он спал на диване прогнутом. Ремонт почти закончил, а мебели еще не было. Все его деньги ушли на строительство квартиры, сестре постоянно был должен – такой коррупционер. Я насобирала 900 рублей. Я думала, я такая богатая. Но оказалось, у меня денег только на несколько походов адвоката в СИЗО. И все.

Денег бороться надо столько, что моя подруга сказала, она даже и не рыпалась бы.

От них тоже мало что зависит.

Унижение

– Одна женщина писала в соцсетях, как она приехала на свидание к сыну наркоману, а ее заставили раздеться, отправили на женское кресло. И она не пошла на свидание, потому что это ее унизило. Она сидела под колонией и целую ночь плакала. Пойду ли я на кресло? Наверное, да. Мне же сына важнее увидеть. Хотя это и унизительно, без сомнения.

Но надо сказать, система построена так, что тебя унижают на каждом шагу. На каждом.

Злость

– Как я изменилась? Я стала злая. И не всегда людям, которые как-то Андрея обидели, желаю добра. Он просит, мама, не ругайте никого, не проклинайте. А мне хочется сказать не очень хорошо. Мне так хотелось сказать судье, которая еще не имеет детей, что она никогда не попадет в такую ситуацию, потому что у нее никогда не будет сына. Чтоб у нее его и не было. Мне вот так хотелось сказать, что я едва сдерживалась.

Да, отчаяние меня охватывает. Что я тогда делаю? Хожу по комнате и вою. Обняв голову, хожу и вою.

Как только чуть-чуть успокаиваешься, болезни начинают вылезать. Иногда болят все зубы до одного, головная боль сумасшедшая. Но по-другому у матери быть не может. И не обо мне речь. Меня больше интересует здоровье Андрея. У него камни в почках. И в первое лето, когда он еще был в СИЗО, эти камни шли.

У него было обострение. Представить, что это такое, без нужной помощи, без таблеток, страшно.

Что успокаивает

– Приходит осознание того, что он в колонии. Он дышит свежим воздухом. Он из колонии написал: я видел деревья, видел небо, видел звезды. Он же полтора года просидел в СИЗО, не видел ни неба, ни травы. Он очень хотел увидеть зеленую траву. Но когда он в Витьбу приехал, зеленой травы уже не было. Были только голые деревья. Но он деревья увидел. И звезды видел. Вот это как-то немного успокаивает.

Текст: Анжела БЕЛУШ 
Фото, видео: Андрей БОЛКО
Дизайн: Петр КАРАСЮК
Использованы фото «Радыё Свабода»