Диссидент в Китае

Источник материала:

Почему режим, который кажется столь прочным, страшится всего лишь мнений или даже мирных петиций? Возможно, потому, что он не чувствует себя так уверенно, как это кажется.

2009-й был хорошим годом для Китая. В разгар всемирной рецессии китайская экономика еще стремилась вперед. Американский президент Барак Обама приезжал в Китай скорее как проситель к императорскому двору, чем как лидер величайшей сверхдержавы. Даже саммит в Копенгагене по изменению климата завершился так, как этого хотел Китай: попытки обязать Китай или любую другую индустриальную страну значительно сократить выбросы углекислого газа провалились, и при этом все шишки достались Соединенным Штатам.

Китайское правительство под властью коммунистической партии имеет все основания чувствовать себя вольготно. Тогда зачем нужно было приговаривать к 11 годам тюрьмы тихого экс-профессора литературы Лю Сяобо, который лишь публично выступал за свободу слова и призывал положить конец однопартийной системе правления?

Лю был соавтором составленной в 2008 году петиции, «Хартии 08», которую подписали тысячи китайцев и которая призывают к уважению коренных прав человека. Лю — не мятежник, зовущий к насилию. Его идеи, публично изложенные в статьях в интернете, совершенно миролюбивы. Тем не менее его посадили в тюрьму за «подстрекательство к подрыву государственной власти».

Совершенный абсурд предполагать, будто Лю способен подорвать колоссальную власть коммунистической партии Китая. Тем не менее власти сочли необходимым сделать его пример показательным, чтобы другим было неповадно выражать подобные мысли.

Почему режим, который кажется столь прочным, страшится всего лишь мнений или даже мирных петиций? Возможно, потому, что он не чувствует себя так уверенно, как это кажется.

Без легитимности ни одно правительство не может править с чувством уверенности. Есть много способов легитимизировать политическое устройство. Либеральная демократия — это лишь недавнее изобретение. В прошлом работала система наследственной монархии, часто подкрепляемая духовным авторитетом. А некоторые современные деспоты, как Роберт Мугабе, использовали как опору свое прежнее реноме борцов за национальное освобождение.

Китай в минувшем веке сильно изменился, но остался неизменным в одном: им по-прежнему управляет религиозная концепция политики. В ней легитимность не опирается на взаимные услуги, необходимые компромиссы, хитрость и изворотливость, составляющие основу экономической концепции политики, на которой зиждется, например, либеральная демократия. Основа религиозной политики — это насажденная сверху единая вера, идеологическая ортодоксия.

В имперском Китае это означало конфуцианскую ортодоксию. Идеал конфуцианского государства — это «гармония». Если все будут придерживаться определенного набора взглядов, включая моральные нормы поведения, то конфликты исчезнут. Подданные в этой идеальной системе будут естественным образом подчиняться правителям, как сыновья подчиняются отцам.

После череды революций в первых десятилетиях ХХ века конфуцианство заменено китайской версией коммунизма. Марксизм притягивал китайских интеллектуалов, потому что был наукообразен, вводил современную моральную ортодоксию и, как конфуцианство, был основан на обещании совершенной гармонии. В конце концов в коммунистической утопии конфликты интересов должны были раствориться. Правление Мао сочетало элементы китайской имперской системы с коммунистическим тоталитаризмом.

Тем не менее и этой ортодоксии суждено было поблекнуть. Уже мало кто из китайцев, даже среди высших чинов компартии, остался убежденным марксистом. Из-за этого возник идеологический вакуум, быстро заполненный в 1980-х годах алчностью, цинизмом и коррупцией. Этот кризис породил прокатившиеся по всему Китаю выступления, известные в совокупности как «Тяньаньмынь». Лю Сяобо был в 1989 году активным выразителем позиции студентов в протестном движении против коррупции в официальных кругах, за расширение свободы.

Вскоре после кровавой расправы на площади Тяньаньмынь китайский марксизм сменила новая ортодоксия: китайский национализм. Только однопартийное правление сможет гарантировать устойчивый подъем Китая и положить конец столетиям национального унижения. Коммунистическая партия выступала носителем судьбы Китая как великой державы. Сомневаться в этом не только ошибочно, но и непатриотично, и даже антикитайски.

С этой точки зрения критические взгляды Лю Сяобо были действительно подрывными. Они бросали тень сомнения на официальную ортодоксию и, следовательно, на легитимность государства. Удивляться подобно многим, почему китайский режим не пошел на переговоры со студентами в 1989 году, или в какой-то мере соглашаться с его сегодняшними критиками — значит неправильно понимать природу религиозной политики. Переговоры, компромиссы и соглашения — это элементы экономической политики, в которой каждая сделка имеет свою цену. Напротив, те, кто правит единством веры, не могут себе позволить торга, ибо это подорвало бы саму веру.

Я не хочу сказать, что экономическая концепция политики совершенно чужда китайцам или что религиозное понятие политики неизвестно на демократическом Западе. Но привязанность к ортодоксии все еще достаточно сильна в Китае, чтобы оставаться пассивным щитом от политической критики.

Такое положение дел может измениться. В других конфуцианских обществах, например, в Южной Корее, на Тайване и в Японии, сегодня процветают либеральные демократии, и нет оснований полагать, что подобный переход невозможен в Китае.

Но маловероятно, что это произойдет под внешним давлением. Многие некитайцы, в том числе и я, подписали письмо протеста против заключения в тюрьму Лю Сяобо. Мы надеемся, что это ободрит его, морально поддержит тех китайцев, которые разделяют его взгляды. Но вряд ли впечатлит тех, кто верит в нынешнюю ортодоксию китайского национализма. Пока Китай не освободится из тисков религиозной политики, идеалы Лю вряд ли пустят корни, и это не сулит ничего хорошего Китаю и, конечно же, остальному миру.