Недвижимость — штука выгодная, сегодня это все знают. Спекуляции этой самой недвижимостью существовали если не всегда, то последние лет двести — точно. Но мало где оставили такой твердокаменный след в природе и истории, как на горе Лушань, что в китайской провинции Цзянси. Я сейчас именно здесь, так что за слова отвечаю.
Все началось в середине XIX века, когда бывший миссионер Эдвард Литтл понял, что миссионерство (обращение китайцев из буддизма в христианство) — дело, конечно, богоугодное, но трудное (китайцы на всякий случай поклоняются всем богам, но верят только в собственные силы) и ощутимого дохода не приносящее. Совсем другое дело — недвижимость. Господин Литтл начал строить на горе Лушань виллы для китайских европейцев. К тому времени их было немало, и летом все изнывали от жары в городах, построенных в равнине вдоль великой реки Янцзы (эти места и сегодня называют «печками»). Поэтому лушаньские виллы — сплошь европейского стиля, из камня (в основном необработанного, вызывающего в памяти средневековые замки). За европейцами, которые повадились проводить лето в лушаньской прохладе (от километра до полутора над уровнем моря, сосны и гарантия свежего воздуха), потянулись и богатые и влиятельные китайцы. К началу 1930–х летняя вилла на Лушане стала признаком принадлежности к элите (несколько российских бизнесменов по привычке называли свои постройки дачами).
В 1933 году резиденцией здесь обзавелся и тогдашний президент Китайской Республики Чан Кайши. Виллу, которую его жене Сун Мейлин подарила (!) британская подруга, назвали Мейлу — «Красивая Лу» (Лушань переводится — «гора Лу»). До 1948 года летом Китай управлялся именно отсюда. За исключением восьми лет японской оккупации. Японцы разрушили почти 400 вилл: до них было больше тысячи, сегодня сохранилось около 600.
Если бы стены могли говорить, Мейлу поведала бы много любопытных историй, ведь она сама — настоящая китайская история. Здесь плели хитроумные интриги и решали судьбы страны.
После падения Чан Кайши и образования КНР на горе Лушань три раза проводили совещания ЦК КПК. Приезжая на них, Мао Цзэдун останавливался сначала в Мейлу. Может быть, именно поэтому ее интерьеры, мебель и даже картины, написанные мадам Сун, сохранились. Это, кстати, одно из очень немногих мест в Китае с экспозицией, посвященной генералиссимусу. Вот его кабинет, соединенный со спальней: на подоконнике настольная лампа с красным абажуром, комната совещаний — какой она была при Мао. Спальня мадам сохранилась нетронутой — ничего особенного, вполне скромно. Деревянные, покрашенные белой краской двери и оконные рамы вызывают ассоциации с советскими государственными дачами — по крайней мере, теми, что известны по фильмам и фотографиям. Чан Кайши, между прочим, учился в Москве, но вряд ли привез оттуда всю эту дачную эстетику — в его быту (и не только в быту, как утверждают все языки — злые и сочувствующие) бал правила мадам. У нее была шикарная ванная комната — по меркам тридцатых годов, конечно. Среди зеленой сантехники грубым мужланом торчит (пардон, пардон!) черное «очко». Увидев мой недоуменный взгляд, экскурсовод поясняет: «Это сделали специально для Мао Цзэдуна, он не пользовался унитазами». Действительно, к чему эта буржуазная роскошь революционеру?
К третьему совещанию ЦК КПК для Мао построили новую виллу — думали, что в доме поверженного врага ему жить не очень удобно. Теперь на берегу озера недалеко от дома стоит бронзовая фигура Председателя — в этом озере он любил плавать в свободное от тяжелой партийной работы время. Он любил плавать, это вообще любимый вид спорта китайских вождей, Дэн Сяопин тоже им увлекался.
На террасе виллы Мелу в противоположных углах стоят две практически одинаковые композиции: маленький стеклянный столик и два плетеных кресла. Под одним столиком надпись: «Здесь останавливался товарищ Мао Цзэдун в 1959 и 1961 гг.», под вторым: «Здесь жил Чан Кайши с 1934 по 1948 г.» Чтобы сфотографироваться, нужно отстоять очередь: желание китайцев к физическому ощущению своей истории очень сильно.
Уезжая навсегда из Мейлу, Чан Кайши выбил на камне название любимой резиденции. Однажды, возвращаясь с прогулки, Мао Цзэдун заметил, как рабочие пытаются эту надпись выдолбить — ну чтобы ничего не напоминало. Мао сказал тогда: «Это наша история». Всего через полтора десятилетия он затеет «культурную революцию», не оставившую камня на камне от традиционного Китая. Но тот камень, которому Чан Кайши поведал о тоске побежденного, и ныне в Мейлу.
Недвижимость — штука выгодная, сегодня это все знают. Спекуляции этой самой недвижимостью существовали если не всегда, то последние лет двести — точно. Но мало где оставили такой твердокаменный след в природе и истории, как на горе Лушань, что в китайской провинции Цзянси... Письма Инессы ПЛЕСКАЧЕВСКОЙ
Главная
Гороскопы
Недвижимость — штука выгодная, сегодня это все знают. Спекуляции этой самой недвижимостью существовали если не всегда, то последние лет двести — точно. Но мало где оставили такой твердокаменный след в природе и истории, как на горе Лушань, что в китайской провинции Цзянси. Я сейчас именно здесь, так что за слова отвечаю.
После падения Чан Кайши и образования КНР на горе Лушань три раза проводили совещания ЦК КПК. Приезжая на них, Мао Цзэдун останавливался сначала в Мейлу. Может быть, именно поэтому ее интерьеры, мебель и даже картины, написанные мадам Сун, сохранились. Это, кстати, одно из очень немногих мест в Китае с экспозицией, посвященной генералиссимусу. Вот его кабинет, соединенный со спальней: на подоконнике настольная лампа с красным абажуром, комната совещаний — какой она была при Мао. Спальня мадам сохранилась нетронутой — ничего особенного, вполне скромно. Деревянные, покрашенные белой краской двери и оконные рамы вызывают ассоциации с советскими государственными дачами — по крайней мере, теми, что известны по фильмам и фотографиям. Чан Кайши, между прочим, учился в Москве, но вряд ли привез оттуда всю эту дачную эстетику — в его быту (и не только в быту, как утверждают все языки — злые и сочувствующие) бал правила мадам. У нее была шикарная ванная комната — по меркам тридцатых годов, конечно. Среди зеленой сантехники грубым мужланом торчит (пардон, пардон!) черное «очко». Увидев мой недоуменный взгляд, экскурсовод поясняет: «Это сделали специально для Мао Цзэдуна, он не пользовался унитазами». Действительно, к чему эта буржуазная роскошь революционеру?