Эта публикация не претендует на то, чтобы спровоцировать этический и эстетический шок. Жизнь настолько переполнена информацией, что умы и глаза трудно чем–либо удивить. Тем более бомжами. Вероятно, в «лихие 90–е», которые, по сути, расплодили в массовом количестве новый подвид «человека разумного», шок имел место. Но благополучные слои населения быстро выработали правила сосуществования: научились шарахаться в сторону, морщить носы и брезгливо отворачиваться...
Само понятие «бомж» обросло многочисленными ассоциациями — утрата документов, потеря жилья, теплотрасса, чердаки и подвалы, зловоние, алкоголизм... Так, что даже нынешние подростки с умным видом заявляют: решение проблемы бездомных бродяг — 101–й километр. Отношение к обитателям помоек и подворотен вполне определенно. Сколько раз ни повтори: «Это тоже люди!», чище во всех смыслах бомжи не станут. И образ жизни не изменится. Как, увы, и наше к ним отношение. Поэтому единственная цель, преследуя которую мы с фотокорреспондентом на три дня погрузились в мир подворотен и канализационных люков, состояла в том, чтобы самим удостовериться: правда ли, что у «аутсайдеров» нет шансов вернуться к нормальной жизни? И так ли уж справедливо ироничное утверждение, что до бомжей нет дела никому, кроме вшей и милиции?
Холодный «Северный»
В Минске и его окрестностях есть, пожалуй, только два крупных ареала обитания уличных «девиантов»: полигон бытовых отходов «Северный» и дом ночного пребывания для лиц без определенного места жительства. Побывать на обеих территориях не составляет никакого труда. Разница... в личной безопасности.
Раннее утро. Мороз такой, что, кажется, воздух звенит. От колючего ветра на полигоне спрятаться некуда: голые кустарники — ненадежная защита. Вдалеке снуют редкие темные тени. Как муравьи, медленно выползают они из халупок, больше похожих на груду более–менее упорядоченного картонно–деревянного хлама. Признаюсь, двинуться в их сторону мне не хватает решимости. На голом полигоне чувствую себя Дюймовочкой, заброшенной на огромный лист кувшинки. Пугает не атмосфера свалки, а буравящие исподтишка взгляды. То, что до чужаков здесь абсолютно никому нет никакого дела, — лишь видимость. Словно в подтверждение моих догадок за спиной вырастает двухметровый верзила. «Че встала? Не в цирке. Бырло (спиртное. Здесь и далее лексика персонажей сохранена. — Прим. авт.) есть? Тогда проваливай. Без бырла пацаны злые». И скрипя «непереводимой игрой слов», верзила пошаркал в сторону теней, приостановивших свое движение.
Бомжи — категория непостоянная, кочующая. Достоверных сведений о том, сколько из них считают «Северный» своим родным домом, найти не удалось. Единственная весьма приблизительная цифра, зафиксированная набожными благодетелями, которые раз в неделю привозят на полигон горячую еду и кой–какую одежонку, — человек триста. Во всяком случае, столько брикетиков быстрорастворимой лашпи за час расходится в ноль...
Банный день
Санпропускник центра дезинфекции и стерилизации, расположившийся почти в самом центре города, — «бомжацкая» альтернатива коммунальной бане. С той лишь разницей, что денег платить не надо. К тому же здесь не только помоют, но и от вшей и прочей заразы избавят. Водные процедуры расписаны строго по графику. Вторник — мужской день. Среда — женский. И так на протяжении уже 17 лет. Наплыв желающих очиститься такой, что нередко 3 часа, отведенные на помывку, растягиваются до 5.
Без четверти 9 ко входу в санпропускник начинают подтягиваться немытые личности. К открытию их собирается человек 30. Каждому ясно: в первую партию попадут не все. В 16 душевых отсеков впустят максимум 20 — 25 человек. Остальным придется ждать своей очереди не меньше часа. Поэтому они перекидываются угрюмыми взглядами и, оттесняя друг друга, пытаются пробраться поближе к входной двери.
— Тут такие бои иногда разворачиваются за право быть первыми! — отвлекает меня от наблюдений заведующая санпропускником Таисия Плюжинская. — И ругаются, и дерутся. Но мы как–то научились тучи разводить руками.
Как — становится понятно, когда инструктор–дезинфектор Людмила Шкулева открывает входную дверь:
— Так, мальчики, не толпиться. Заходим по одному, — и уже мне в сторону: — Их нужно только по шерстке гладить. Если будем ругаться и командовать, следующего вторника у нас может и не быть...
Людмила Викторовна не шутит. Несколько лет назад один из бомжей с ярким криминальным прошлым, не желая час томиться в предвкушении горячего душа, ворвался в кабинет заведующей и приставил нож к горлу. Спасали Таисию Плюжинскую две ее сотрудницы. Ни дежурного милиционера, ни даже тревожной кнопки в санпропускнике не было и нет. Есть только три хрупкие женщины и как средство безопасности их опыт работы с не самыми чистыми во всех смыслах категориями населения...
Вот и редакционному фотокорреспонденту приходится работать в экстремальных условиях, пока «мальчики» исправно называют свои имена–фамилии и «места обитания», разбирают полотенца и мыло.
— Увижу свою фотографию в газете — голову отрежу, — сипит над ухом бородатый «старичок» лет 40.
— Я тебе не актер, чтобы меня щелкать! И вообще, за позерство нужно платить, — недвусмысленно пощелкивая пальцами, лысоватый дядька в длинном замызганном кожухе ловко уворачивается от объектива.
Вход в санпропускник для бомжей — по строгим правилам. Нельзя приходить пьяным, приносить спиртное, колюще–режущие предметы (хотя, судя по чисто выбритым лицам и головам на выходе, бритвы есть практически у каждого). Нельзя на бумаге. На деле — разве проверишь? Работницы санпропускника на досмотр личных вещей не отваживаются. Практически у каждого приходящего сюда — «отягощенный анамнез»: туберкулезом, алкогольными психозами, а главное, крутым нравом. Впрочем, если бомжу есть чем похвастаться, он и сам все покажет. Не любому, понятно. Только «мамкам» (так любовно называют бродяги женский коллектив санпропускника). У деградировавшего маргинала запросто может оказаться мобильный телефон не самой дешевой модели с предусмотрительно пополненным балансом, исправные наручные часы, туалетная вода и собственные банно–ванные принадлежности: от мочалки до... шампуня–кондиционера. Один без обиняков признается, что украл. Другой наврет с три короба про богатых товарищей...
Первые отмывшиеся (и куда только подевались чумазые бомжи?!) потихоньку начинают выходить из раздевалки. Уходят молча, провожаемые завистливыми взглядами. Следом тянется шлейф сильно концентрированного амбре. После помывки дышать в радиусе 10 метров от бомжа просто нечем. Приходится надевать маску.
— Они же не стирают свою одежду, потому что сменки нет, — сочувствующе смотрит на меня Таисия Плюжинская. — Наша дезкамера обрабатывает их одежду горячим паром. Все патогенные микробы уничтожаются, но тряпье от этого чище не становится. Этакий эффект утюжки с паром: грязь как будто запечатывается. Отсюда и запах. Но зато выходят от нас абсолютно безопасными: ни вшей у них нет, ни чесотки, ни микроспории... Жаль, что ненадолго. Они ж куда идут? К немытым товарищам, в свою среду обитания. Так что уже к вечеру могут опять иметь на себе весь арсенал заразы...
Еще в начале 90–х прошлого века шел разговор о том, чтобы расширить штат сотрудников санпропускника. Здесь планировалось открыть флюорографический кабинет и парикмахерскую, ввести ставку дерматолога. Теперь об этих намерениях никто даже не вспоминает.
ДЛЯ СПРАВКИ. Во вторник санпропускник принимает до 150 бомжей. В среду — на порядок меньше. В прошлом году условно было отмыто и отчищено почти 3,5 тысячи человек. Условно, потому что некоторые наведываются сюда пару раз за год. В этом году горячий душ уже приняли 280 бродяг и только 30 бродяжек.
Сытая философия
«Картофель — наш национальный продукт. Из него можно приготовить почти 10 тысяч блюд. Но нет ничего лучше, на мой взгляд, дымящихся драников, облитых сметаной и жиром, зажаренных до хруста шкварок...»
— Такое на голодный желудок писать, наверное, мучительно? — спрашиваю у «бывшего полковника» Леонида Григорьевича, с которым познакомилась еще в санпропускнике. Теперь он бодр, весел и очень–очень напоминает полковника: высокой фигурой, широкими плечами, громким голосом и лысой головой. Исписанную мелким почерком тетрадь, в которой, кроме гастрономических фантазий, я обнаружила еще и заметки об историческом прошлом Беларуси, и анализ политической ситуации в мире, Леонид Григорьевич демонстрирует в качестве главного оружия в борьбе с хандрой и пессимизмом.
— Почему же «на голодный»? Я вот сейчас поем и снова писать буду. Знаете ли, книгу хочу издать. Уже и название есть: «Моя жизнь в ретроспективе исторических событий».
— Не слишком ли заумно?
— А я что, для дураков пишу? — не растерялся «литератор».
Пользуясь хорошим расположением духа, напрашиваемся с Леонидом Григорьевичем в «кафе», где для него «уже заказан столик». Ехать нужно на троллейбусе. Кондуктору наш бомж уверенно заявляет о наличии проездного. Та верит. И я бы поверила. После «баньки», в почти опрятном кожушке и с минимальными признаками деградации на лице, он вполне может сойти за приличного гражданина. По дороге Леонид Григорьевич всячески старается обходить стороной разговоры о его бродяжьем настоящем, предпочитая рассказывать о богатом событиями прошлом: учебе в политехе, армии, ранениях в Афганистане, контузии, женитьбе, рождении двух сыновей, разводе, потере работы и жилья. В подвешенном состоянии (так характеризует свое теперешнее положение наш новый знакомый) — лет 5. Еще в троллейбусе Леонид Григорьевич, дабы сменить тему, начинает декламировать любимых Есенина и Бродского. Заканчивает только у дверей «кафе».
Горячих драников со сметаной и шкварками, однако, в меню нет. Церковь христиан веры евангельской (ХВЕ) «Гефсимания» кормит бездомных на пожертвования прихожан. Поэтому и продукты закупаются бюджетные. Обед в основном — миска гречневой каши, сосиски, чай или компот из сухофруктов. Мы же попали на праздничный крещенский обед, поэтому бродяг ждут еще бутерброды с доброй лустой сала, салат из свежей капусты и десерт — кусок рулета с повидлом. Пока одни уплетают за обе щеки (зал–столовая вмещает всего полсотни человек), другие толпятся в маленьком холле церкви. Кухонные ароматы мгновенно перебиваются уже знакомым тошнотворным запахом нечистой одежды, мусорных баков и пыльных подвалов...
— Уже больше 10 лет мы кормим бездомных. Начинали с детской столовой, но сейчас беспризорников, слава Богу, нет. Остались только беспризорные взрослые. Позаботиться о них, не только накормить, но и попытаться наставить на путь истинный — прерогатива церкви, — уверен организатор пункта питания при церкви Александр Черницкий. — У нас же ведь тоже довольно строгие правила: приходить надо трезвым — здесь не закусочная. Иметь справку санпропускника, чтобы избежать проблем с распространением инфекций. Бывают, конечно, разные случаи: и пьяные приходили, и грязные. Их тоже кормим. Но выставляем «штрафы»: со следующего дня на неделю–две, месяц не разрешаем приходить на обед.
Поначалу бездомные жестким правилам противились. Пытались скандалить, вытребовать добавку или кусок побольше. «Но в церкви атмосфера особенная, — загадочно улыбается Александр Черницкий. — Быстро остепенились».
...А некоторые даже чудесным образом через церковь смогли вернуться обратно к нормальной жизни. Вот хромой «брат Миша» (так он сам себя назвал). 10 лет бомжевал в Минске и окрестностях, пропил родной дом, поселился на «Северном» полигоне. Ни семьи, ни детей. И с голоду умирал, и замерзал (хромота — последствия обморожения), и вши заедали, и пил, не просыхая, все, что лилось, капало и горело... Попал однажды на бесплатный обед. Так в церкви и остался. Живет здесь и работает дневным сторожем и дворником. Не пьет. В Бога верит.
ДЛЯ СПРАВКИ. До недавних пор в одной из столовых Минска лиц без определенного места жительства бесплатными горячими обедами кормило Белорусское общество Красного Креста. Лишившись помещения, Красный Крест теперь организует выезды с раздачей бомжам сухих пайков, одежды, одеял. Верующие церкви ХВЕ организуют по будням горячие обеды для бездомных в двух столичных церквах. Как правило, подкрепиться туда приходят до 200 человек в день.
«Дом, милый дом»
Именно так называют дом ночного пребывания для лиц без определенного места жительства его постояльцы. Не «ночлежкой», как мы, благополучные. «Милый дом» — более правильно и емко во всех смыслах. Кто–то находит здесь пристанище на месяц, кто–то на год. Это одно из немногих мест, где на бомжа смотрят как на человека. Опустившегося, потерявшего, как это принято говорить, все социальные связи. Но все–таки человека. И стараются ему помочь: восстановить документы, подлечить, найти родственников, устроить обратно в семью, получить работу и жилье. Дело остается за малым: обеими руками держаться бомжу за свое второе рождение. Увы, этой самой малости, как правило, всегда и не хватает.
— Сами посудите, мы можем принять 92 человека, а сейчас живет только 81. Очередь к нам не выстраивается. Почему? — в растерянности директор дома ночного пребывания Николай Веркеев. — А посмотрите, какие люди у нас живут: три четверти из них трудоспособного возраста от 20 до 60. И так всегда было.
За 9 лет работы в доме ночного пребывания директор сам до сих пор не понял: осуждать этих людей или сочувствовать им?
— Это ж какая сила нужна, чтобы со дна выкарабкаться! А откуда у них сила, если они даже родственникам своим не нужны? Не редкость, когда приводят к нам бомжа его же родные — сестры, братья, дети, бывшие жены... Представляются вымышленными именами, всячески от родства открещиваются. Кого стыдятся? Самих себя, выходит. Своей способности переступить через человека. За время работы могу вспомнить лишь единичные случаи, когда бездомные во всех своих бедах винили только себя. Большинству же есть на кого кивать. Самому молодому бродяге, который у нас побывал, всего 18 исполнилось. Оказалось, что его мать в свое время тоже была нашей клиенткой. И что, разве у этого парня был выбор?
Об изломанных судьбах Веркеев может говорить бесконечно. О спасенных — только 5 минут.
— Я всю жизнь в системе МВД проработал. Был у меня один воспитанник. Особо хулиганистый. Я его потом здесь же и встретил. Парню 33, а уже бомж. За спиной несколько судимостей. Здесь же с женщиной познакомился. Мы им документы сделали. Они уехали в деревню, где у нее от бабки дом остался. Работают в колхозе. Ребенок родился. Звоню иногда, справляюсь. Ничего плохого о них не слышал, — Николай Михайлович суеверно сплевывает через левое плечо и стучит по дереву. — У второго парня все не так хорошо сложилось. Она вполне благополучная была. Встретились где–то в городе. Она его здесь даже навещала. Я не раз у нее спрашивал: «Хорошо понимаешь, что делаешь? Он же бомж!» Она в ответ: не бомж, а человек. Поженились. Ребенок должен был родиться. Но что–то не так пошло. Спасая мать, врачи потеряли ребенка. А через пару месяцев они в автокатастрофу попали. Жена погибла, он неделю в коме лежал. Другой бы, наоборот, сломался, все под откос пустил. Этот нет. Не курит, не пьет, в Бога верит. Работает в обувной мастерской... Тут не угадаешь. Я вот своих красавцев и красавиц от алкоголизма не могу заставить лечиться: говорят, без нашего желания, нарушаете права человека... Может, вы их уговорите.
Немногочисленная женская часть обитателей «ночлежки» лишь жаловалась на несчастную судьбу и застарелые болячки. Уговаривать пришлось только одного Сергея Ивановича Ивендикова, перед этим вежливо выслушав и его историю о славном прошлом, в котором было место и службе во флоте, и частному бизнесу, и квартире в центре Минска, и двум неблагодарным дочерям.
— Наверное, выпивать изволите, Сергей Иванович? — робко поинтересовалась я.
— Никак нет! — отчеканил тот. — Я вообще здесь случайно. Решил перекантоваться, пока документы сделают. А потом метнусь к друзьям в Россию. Дело свое открою. У меня там такие связи, — выразительно сверкнул глазами Ивендиков.
— А жить где будете? — решаюсь поколебать мечты собеседника. Вместо ответа Ивендиков затянул:
— Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз...
Из–за недостающих передних зубов выходило грустно и невыразительно...
ДЛЯ СПРАВКИ. С момента открытия дома ночного пребывания в 2001 году здесь побывали почти 1.400 граждан без определенного места жительства. 153 человека получили путевки в дома–интернаты, 27 — социальное жилье, 395 человек трудоустроено. В прошлом году 2 человека удалось вернуть в семью.
Сложнее всего приходится тем бездомным, кто уже достиг пенсионного возраста, но не попал в число счастливчиков, определенных в дома–интернаты для престарелых и инвалидов. Спустя год (максимальный срок для проживания в доме ночного пребывания) они снова оказываются на улице. Если повезет, могут вернуться в «ночлежку» во второй раз.
Из 255 человек, побывавших в «ночлежке» в прошлом году, 158 имели среднее и среднее специальное образование, 33 человека — высшее.
Компетентно
Александр Ластовский, руководитель пресс–службы ГУВД Мингорисполкома:
— В современных условиях мегаполис без бомжей быть не может. Но в чистом виде лиц без определенного места жительства не так уж и много. Гораздо больше тех, кто, имея в собственности квартиру и прописку, предпочитает жить на улице и шарить по помойкам. Сейчас, например, в центре изоляции правонарушителей 11 бродяг. Но уже к вечеру цифра может кардинально измениться или в одну, или в другую сторону. Ежедневно наши сотрудники выявляют и задерживают до 10 лиц без определенного места жительства. Одних мы отправляем по месту последней прописки, если удается установить личность. Других — в дом ночного пребывания. Регулярно проводится спецоперация «Бомж». Работа колоссальная. Но миграция среди бомжей неистребима. И всех их рано или поздно тянет в Минск: здесь больше возможностей выжить...
Кто они?
Штрихи к социологическому портрету
Оказались на улице из–за: 78% — утери документов; 51% — потери жилья, пока сидели в тюрьме; 49% — потери работы; 36% — конфликтов с семьей; 22% — алкоголизма.
Прописка: 62% — ранее имели минскую прописку; 22% — прибыли из Минской области; остальные — из других областей.
«Уличный» стаж: 51% — от 1 до 3 лет; 25% — от 4 до 6 лет; остальные — 7 — 10 лет.
Обитают: 13% — в подсобках жилых домов, 30% — в подвалах, 30% — у друзей, 22% — на лестничных клетках, 19% — на чердаках, 11% — в пустующих домах, 8% — в коллекторах теплосетей, 6% — скитаются в частном секторе.
Главная
Гороскопы
Эта публикация не претендует на то, чтобы спровоцировать этический и эстетический шок. Жизнь настолько переполнена информацией, что умы и глаза трудно чем–либо удивить. Тем более бомжами. Вероятно, в «лихие 90–е», которые, по сути, расплодили в массовом количестве новый подвид «человека разумного», шок имел место. Но благополучные слои населения быстро выработали правила сосуществования: научились шарахаться в сторону, морщить носы и брезгливо отворачиваться...
Раннее утро. Мороз такой, что, кажется, воздух звенит. От колючего ветра на полигоне спрятаться некуда: голые кустарники — ненадежная защита. Вдалеке снуют редкие темные тени. Как муравьи, медленно выползают они из халупок, больше похожих на груду более–менее упорядоченного картонно–деревянного хлама. Признаюсь, двинуться в их сторону мне не хватает решимости. На голом полигоне чувствую себя Дюймовочкой, заброшенной на огромный лист кувшинки. Пугает не атмосфера свалки, а буравящие исподтишка взгляды. То, что до чужаков здесь абсолютно никому нет никакого дела, — лишь видимость. Словно в подтверждение моих догадок за спиной вырастает двухметровый верзила. «Че встала? Не в цирке. Бырло (спиртное. Здесь и далее лексика персонажей сохранена. — Прим. авт.) есть? Тогда проваливай. Без бырла пацаны злые». И скрипя «непереводимой игрой слов», верзила пошаркал в сторону теней, приостановивших свое движение.
Санпропускник центра дезинфекции и стерилизации, расположившийся почти в самом центре города, — «бомжацкая» альтернатива коммунальной бане. С той лишь разницей, что денег платить не надо. К тому же здесь не только помоют, но и от вшей и прочей заразы избавят. Водные процедуры расписаны строго по графику. Вторник — мужской день. Среда — женский. И так на протяжении уже 17 лет. Наплыв желающих очиститься такой, что нередко 3 часа, отведенные на помывку, растягиваются до 5.
Вот и редакционному фотокорреспонденту приходится работать в экстремальных условиях, пока «мальчики» исправно называют свои имена–фамилии и «места обитания», разбирают полотенца и мыло.
— Почему же «на голодный»? Я вот сейчас поем и снова писать буду. Знаете ли, книгу хочу издать. Уже и название есть: «Моя жизнь в ретроспективе исторических событий».
Именно так называют дом ночного пребывания для лиц без определенного места жительства его постояльцы. Не «ночлежкой», как мы, благополучные. «Милый дом» — более правильно и емко во всех смыслах. Кто–то находит здесь пристанище на месяц, кто–то на год. Это одно из немногих мест, где на бомжа смотрят как на человека. Опустившегося, потерявшего, как это принято говорить, все социальные связи. Но все–таки человека. И стараются ему помочь: восстановить документы, подлечить, найти родственников, устроить обратно в семью, получить работу и жилье. Дело остается за малым: обеими руками держаться бомжу за свое второе рождение. Увы, этой самой малости, как правило, всегда и не хватает.