Цифры на сердце

Источник материала:

Цифры на сердце

За окном город. Площадь Победы видна, детский парк, Купаловский сквер, заснеженный купол цирка, полосатая телевышка, неподвижное колесо обозрения. Солнце. Иней. Все блестит. На градуснике минус десять, но иней и яркое солнце панораму делают сверкающей, феерической и немного сказочной. Странно, что, глядя на эту красоту, я думаю совсем о другом.

* * * * *

Александр Востряков: «Территория нашего лагеря была огорожена колючей проволокой. Охранялась патрулями, а на вышках по периметру стояли дозорные. Жило нас в комнате 16 человек. Клопы и тараканы не давали покоя. Когда в доме был покойник, появлялись крысы. Умирали многие, особенно в конце 1941 и в начале 1942 годов. Хлеба давали по 100 граммов в день и по 300 граммов картофеля. Одежда и обувь изнашивались до такой степени, что люди ходили босыми и полураздетыми. Годы детства для нас были не просто трудными, а мучительно–унизительными. Детей к работам привлекали с 12 лет и, как могли, унижали...»

Вера Гаврилина: «Иногда у меня спрашивают, в какие игры вы там играли? И я неизменно отвечаю, что в лагере у нас не было детства. Мы были маленькими старичками и старушками, и у нас была единственная «игра» — прятки от охранников и надзирателей».

Галина Чапурина: «Мои две старшие сестры 14 и 17 лет умерли в лагере от истощения. Я же каким–то чудом выжила. Наверное, мне отдавали последние крохи и ценой своей жизни спасли мою. Впоследствии мама не раз вспоминала, как я постоянно просила есть. В заточении за колючей проволокой я оказалась трехлетним ребенком в петрозаводском 2–м лагере...»

* * * * *

В 2011 году будет 70 лет с начала Великой Отечественной войны. 70 лет — большой срок. Многих, кто тогда был детьми, уже нет. Они не любили вспоминать свое детство и войну. Знаю это по своим родителям, да и друзья–одногодки о своих «стариках» такое же говорили. Даже своим внукам дети войны и то старались не рассказывать о прошлом, скрывали. А может, берегли, пугать не хотели...

Детские лагеря, как правило, находились в нескольких километрах от заводов, куда узников гоняли на работу. В лагере детей фотографировали и присваивали номер, заменявший имя. Называли их по номерам, и во всех документах стояли номера. Так заставляли отказываться от имен, оставалось лишь пустое «245», «31827», «36549»... Нумеровали всех, даже грудных младенцев. Вот как это было.

Надежда Адамова: «В предбаннике каждый должен был пройти болезненную процедуру выкалывания номера на руке. Когда повели в баню и тушь начала размываться, я закричала: «Ой, мама, смоются циферки, и мне снова сделают больно!» Не смылись. Так и остались до сих пор».

На одежду нашивался знак «OST», означающий, что узник — человек с востока, достойный только унижения и презрения. После приезда в лагерь детей разлучали с матерями, тех, кто противился, били плетьми. Малолетние дети были для фашистов чем–то вроде нежелательного довеска к рабочей силе (работать наравне со взрослыми заставляли с 13 — 15 лет).

Одна из узниц вспоминает, что видеться с мамами дети могли только во время учебной тревоги: гасили свет — и тогда бежали на родные голоса. Тех, кто не успевал вернуться, сажали в карцер. Узники жили в холодных бараках, куда иногда помещалось до 2.000 человек. Люди лежали на двух– или трехъярусных деревянных нарах, зачастую вдвоем на одних. Без лекарств и врачебного обслуживания медленно и мучительно умирали тысячами. Фашисты очень боялись болезней и вшей и поэтому требовали чистоты тела. Многие с ужасом вспоминают о так называемых «банях», где их «прожаривали» нередко до потери сознания.

Тамара Попова: «А мне приходилось туда в день ходить по два раза, когда совершались эти «помывки». Один раз за себя, а второй, когда чуть отлежишься, — за сестру. Она была куда слабее меня и не выдержала бы. Мама не раз в похвалу говорила мне: «Ты, Тамара, у нас железная».

Кормили один или два раза в день, но пищей это назвать нельзя. Хлеб содержал какие–то добавки. Многие вспоминают, что туда добавляли костную муку и даже древесные опилки. Изголодавшиеся дети принимали сладковатый запах, доносившийся из крематориев, за запах пекущегося хлеба.

Дети работали в лагерях нередко по 12 часов в сутки. Тех, кто постарше, сгоняли на строительство водонапорных башен и подобных сооружений. Ребята помладше работали на заводах, а совсем малыши были часто просто предоставлены самим себе.

Прасковья Чертова: «Иногда детей из концлагеря на повозках возили в госпиталь. Там купали, переодевали, в течение 7 — 10 дней усиленно кормили, а потом брали кровь для немецких солдат. После этого клеймили: клеймо в виде двух соединенных колец ставили на правой лопатке. Затем ребят снова отправляли в концлагерь, где они спали на соломе, кишевшей паразитами. Насекомые разъедали рану, она долго кровоточила и не заживала...».

Надежда Адамова: «Я очнулась только в 1945 году, когда лагерь освободили. Чем–то близким и родным, давно забытым повеяло, когда заросший дядька поднял мое худенькое тело, прижал к гимнастерке и плакал, что–то говоря на родном белорусском языке...».

* * * * *

Зачем я пишу об этом и привожу жуткие воспоминания? Уже выросло после войны не одно поколение. Иногда раздаются голоса, что хватит, что не надо перелистывать мрачные страницы истории. Достаточно и сегодняшних проблем.

На Гомельщине, в деревне Красный Берег Жлобинского района, во время войны фашисты создали сборный пункт для детей, которых насильно отнимали у родителей. У тех детей забирали кровь для раненых немецких офицеров. В Красном Береге они проходили медицинской осмотр, после чего их отправляли в Германию как доноров. Всего для этой цели немцы увезли 1.990 детей. Установлены имена и фамилии только 15, остальные 1.975 истории пока неизвестны.

Я не осуждаю, тех, кто не хочет думать и вспоминать о прошлом. Но я уверен, что война и память целого поколения требуют нового осмысления. Именно там, в деревне Красный Берег Жлобинского района Гомельской области, 28 июня 2007 года был торжественно открыт мемориальный комплекс, посвященный детям — жертвам Великой Отечественной войны. Спроектировала его творческая мастерская заслуженного архитектора Республики Беларусь, лауреата Ленинской премии Леонида Левина. Мемориал открывает бронзовая скульптура одиноко стоящей девочки со вскинутыми над головой руками. Центром композиции является «Площадь Солнца». По высаженному яблоневому саду расходятся «лучи» (аллеи). Один из них черного цвета — «Луч Памяти» — является главным входом в комплекс и ведет через «мертвый класс» из белых бетонных парт и школьной доски, за которой располагаются витражи, выполненные по детским рисункам. Неподалеку застыл белый бетонный кораблик. Каждый ребенок такой может сделать, только маленький...

«У нас не было памятника детям — жертвам войны. Идея появилась у меня давно, еще много лет назад. Я сделал макет, но от идеи до выполнения длинный путь. Очень длинный... Не хочу вспоминать о трудностях и проблемах, с которыми столкнулись, — говорит Леонид Левин. — Было много разговоров, споров и встреч. Подобных памятников нет нигде в Европе. Скульптуру девочки сделал Александр Финский, а картоны к витражам — художница Светлана Каткова. Свою лепту в работу над проектом также внесли Галина Левина, Александр Копылов и Максим Петров. Мы работали одной командой. Дружно работали. Прошло уже три года как мемориал открылся, и он совсем не устарел. Это не мое мнение...»

...Белый снег. Белые бетонные парты. Белый яблоневый сад. Сверкающий иней. Тишина. На снегу, у ног бронзовой девочки, конфеты в ярких фантиках. И на белых партах — конфеты. А что еще могут дети оставить детям?

Автор публикации: Владимир СТЕПАНЕНКО