Пункт обогрева в Раубичах. Рыбак, дервиш и знатный фарцовщик

Источник материала:

Записки начальника армейского караула, странным образом приставленного к чемпионату мира по биатлону 1982 года. Продолжение. Предыдущая часть здесь.

Когда я распахнул полог палатки, то увидел, как гвардии сержант Арви Лапмаа выскребает над котелком жестянку сгущенного кофе с молоком. За этим процессом наблюдал, держа, словно маршальский жезл, надгрызенный батон финского сервелата, его вечный спутник гвардии рядовой Аббас Аббасов.

Точно такая колбаса была на завтраке в гостиничном ресторане Раубичей. Ага! Значит, не я один пристроился к кормушке советских спортсменов. Банки с заграничной ветчиной и иные харчи громоздились под койкой, на которой спал Венька Клячев.

— Кушать путете, товарищ старший лейтенант? — приветливо спросил Арви — уроженец острова Хийумаа, потомок вольных балтийских рыбаков и контрабандистов-бутлегеров.

Ишь ты! А я им — коржики…

Внешность и телесные размеры у Арви были, как у… Вот если бы у лося спилить рога, а морде придать некоторые человеческие черты, то как раз получился бы лучший снайпер нашей роты. Хобби у него было рубить дрова и есть кильку в томате. Парню элементарно не хватало рыбного питания, и он ежедневно покупал в военторговском магазине банку консервов. Еще Арви обладал свойством засыпать, когда не было работы, в любом месте, в любой позе и при любой температуре.

Вот зима, полигон, ротные тактические учения. И именно ночью в двадцатиградусный мороз запрещают вдруг жечь костры. Согласно поступившей из полкового штаба вводной палатку также нельзя ставить. Рота спит в куче-мале на еловом лапнике под брезентом. Каждый час мы, командиры, пинками поднимаем людей, пересчитываем, устраиваем пятиминутную пробежку и снова запускаем под брезент. После очередной такой пробежки Арви решил не валиться в «колхозную» кучу, а отойти якобы по нужде. И… потеряла рота на ночном привале сержанта.

Ужас! Прочесываем лес, ищем Арви. Наконец, вот он: сидит в обнимку с автоматом в сугробе под сосной. Плотно сидит этот «хуторянин», потому что уже присыпан инеем. Глаза закрыты, дыхания не слышно. Блин! — замерз человек! Пинаем валенками, лупим по щекам. Открывает глаза.

— Чего деретес?

— Ах ты, !!! !!! !!!

Куда бы начальство ни посылало Арви Лапмаа, ему всегда под начало давали Аббаса Аббасова. Я догадывался, что идет эксперимент: путем «наложения» представителей далеких народов получают среднестатистического советского воина.

Заклятый друг Аббас занимал внештатную должность ротного талисмана, а кличку имел Дервиш.

Обидеть Аббаса вне службы считалось тяжким грехом: божий человек! Комбат здоровался с ним за руку и громко спрашивал о здоровье. Командир полка, проходя раз мимо батальонного строя, специально остановился, пошарил в карманах и вручил Аббасу конфету. Я же особенно запомнил то, как, задумчиво глядя на подчиненного, высказался ротный командир Михаил Барков:

— Кажется, мне известен способ, как остановить мировую гонку вооружений. Надо доставить Аббаса на переговоры в Женеву и показать представителям НАТО: вот это — солдат лучшей в СССР 120-й гвардейской стрелковой Рогачевской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова дивизии. И все на этом!

Посмотреть на Аббаса в бане приходил народ из соседних полков. Под впалой грудью на худеньком, непропорционально вытянутом тельце мячиком выдавалось пузцо. Свободно опущенные руки доставали ровно до колен. Коротенькие кривенькие ножки завершались ступнями размером с посылочный ящик. Все это покрывала черная шерсть — настолько свирепая, что в ней, как у обезьяньего самца, скрывались гениталии. И на узких приподнятых плечиках покоилась голова размером с ведро.

Как Аббаса взяли в армию, оставалось загадкой для большинства из нас. Печень, почки, сердце, желудок, селезенка, легкие… человек беспрерывно и громко страдал от хронических болезней всех без исключения внутренних органов. К тому же, как только температура воздуха опускалась ниже нулевой отметки, несчастный Аббас, подобно тушканчику, впадал в анабиозное состояние.

Вне казармы его жизнедеятельность могла поддерживаться только в радиусе двух-трех метров от искусственных источников тепла. Поэтому многократно прожженный бушлат Аббаса выглядел как летопись страданий: на полевых пунктах боепитания и в блиндажах его владелец вечно терся и засыпал у печей-буржуек и электрических «козлов». По засохшим наслоениям на груди и рукавах бушлата можно было узнать, что накануне в полку варили рассольник, а ранее — гороховый суп. Дополняла облик воина-гвардейца вечная сопля под носом.

Перед выходом роты на стрельбище всякий раз случался спектакль: Аббас прятался в сушилке под грудой бушлатов второй категории. Извлекать его из норы посылали сержанта Лапмаа. Тот под аплодисменты выносил на руках плачущего Аббаса на общее построение, а затем гнал позади ротного строя, пиная валенком под зад.

— Я тепя научу слушпе, Дервиш куев!

Впрочем, Лапмаа уже привык к тому, что, кроме своего автомата, он носит гранатомет Аббасова…

Однажды Саша Авраменко, наш мудрый ротный замполит, который успел послужить в южных краях, сказал мне:

— Никому не проболтайся о догадке. Похоже, что Дервиш — совсем не тот Аббасов, которого должны были призвать в Красную Армию.

— Ну!

— По документам он значится как имеющий гражданскую специальность мастера по обслуживанию холодильных установок. Следовательно, должен был окончить какое-то профтехучилище. Но ты же видишь, что наш Аббас не то что электрические клеммы соединить не умеет — он сам себе ширинку застегнуть не способен. Теперь другое. Опять-таки по документам значится он как имеющий девятнадцать годков от роду. А наш фельдшер после осмотра тихо сказал, что лет ему, примерно, двадцать пять.

— Кто же он такой?

— Думаю, сирота. Или байстрюк-подкидыш, что в его краях еще хуже. Я исподволь выведал у Аббаса, что сколько он себя помнит — всегда жил с дедушкой в шалаше при плантации. Дедушка у местного бая сторожем служит. Вот он-то его, убогого, и вырастил. А потом Аббаса продали каким-то сильным и богатым людям. Продали как замену для их собственного наследника, которому настала пора служить в армии. И тот с документами нашего реального Аббаса, которого, я уверен, когда-то вчистую комиссовали по здоровью, сейчас кайфует под мандаринами. А служит вместо него несчастный заморыш, сельский дурачок.

— Но надо же что-то делать! В военную прокуратуру…

— Ничего не надо делать! Того байского наследника взять к ногтю никогда никакой прокуратуре не удастся. Все равно на месте откупятся. Он, может быть, вообще свалил куда-нибудь в Иран или Турцию… Думать надо про нашего Аббаса. И я лично думаю, что в армии ему лучше, чем «там». Он за год службы поправился на восемь килограммов, потому что съедает нормальную пайку, а не довольствуется прежней лепешкой с чаем. Его врачи смотрят. Он спит на простынях, а не на охапке кукурузных листьев. У него здесь на людях речь начала развиваться, а то ведь был зверенышем. Помнишь, когда рота была на картошке в Хойниках, Аббаса в Доме культуры «Мелиоратор» пригласила на белый танец какая-то местная деваха? Наши козлы, конечно, ржали, а я за него порадовался: впервые в жизни такое случилось с человеком!

— И что с ним будет потом?

— Произойдет с ним после армии главное: он уже не вернется в шалаш при плантации. Получит какие-то «премиальные», начнет обитать среди людей. Понимаешь, в глазах земляков это будет уже не маугли, а совершенно иной человек: он служил в армии и — не где-нибудь, а в самом Минске…

Запах смолистых поленьев в палатке перемешивался с ароматами жареной ветчины.

— Сергей Сергеевич, вы таки присоединяйтесь к нашему скромному солдатскому столу, — это спустил ноги с койки Венька Клячев, сосланный в нашу роту бывший полковой разведчик. — Мы вас душевно просим.

Наглец! Его манеру обращаться к младшим офицерам по имени-отчеству не мог перешибить никто. Веселый был малый. Само появление Клячева в нашей роте было задокументировано как анекдот.

Ротный писарь, внося данные в книгу учета личного состава, спросил Веньку о его гражданской профессии. Тот потянулся и мечтательно произнес:

— Э-эх, был я в городе Питере знатным фарцовщиком. Помню, выйду на галерею Гостиного Двора…

Писарь, хлопец неискушенно-простодушный, решив, что существует такая рабочая специальность, вроде фрезеровщика, взял да и начертал в ротном журнале: «Клячев В. В., гражданская профессия — фарцовщик».

По призванию это был авантюрист. По способу жизнедеятельности — диверсант-одиночка. Прославился он в армии впервые тем, что, еще не приняв присягу, находясь в глухом карантине, изловчился подхватить гонорею. Такой лихой новобранец достоин был того, чтобы попасть в разведроту!

Но, увы, там он не прижился. Армейская разведка предполагает коллективистский образ жизни, а Клячев был ярым индивидуалистом. В том числе и в самоволки в пригородный люмпен-поселок за забором части он ходил сугубо автономно.

Последний раз его нашли в обитой рубероидом халупе, спящим на раздолбанной тахте в обнимку с двумя жуткими бабищами. Пол был усеян бутылками из-под ликера и коньяка.

Допрос Клячева производил сам начальник штаба полка Михайленко — куратор разведчиков. Он первым делом уточнил, в которой из поселковых малин взяли Клячева. Затем присвистнул и выдал Веньке жестокую укоризну:

— Ну к кому ты ходишь! Да этих … еще немцы … !

Деньги у Веньки водились постоянно, и он не считал рублей и трешек, которыми ссуживал солдат. Хуже было другое: у него регулярно одалживались червонцем до получки некоторые командиры… Очевидным было то, что в нынешний хитрый наряд он попал не случайно.

(Продолжение следует.)