Почему девочка, потерявшая двух мам, шагнула в окно. Мнение о трагедии в Гомеле

Источник материала:

Для детей, которые потеряли мать в возрасте до трех лет, работает заложенная природой программа «нет мамы — нет ребенка». В большинстве случаев обществу удается ослабить эту разрушительную установку, передав ребенка в другие любящие и заботливые руки. Но что, если и вторую маму малыш теряет… Специалист по семейному неблагополучию Наталья Поспелова размышляет о трагедии в Гомеле, где 5-летняя девочка выпала из окна.

Наталья Поспелова — специалист по семейному неблагополучию и устройству детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. 28 лет работала в органах охраны детства Беларуси, из них 12 — в Национальном центре усыновления. Автор более 100 методических и публицистических работ по проблемам социального сиротства и семейного неблагополучия. Одна из основателей республиканского портала по поиску семей для детей-сирот www.dadomu.by и единственного в СНГ ежемесячного издания для замещающих родителей и специалистов органов опеки и попечительства — газеты «Домой!». Референт Белорусского общественного объединения замещающих семей «С надеждой». Профессиональная специализация: альтернативные формы жизнеустройства детей-сирот; споры родителей о воспитании детей; сопровождение семей, желающих принять или уже принявших детей-сирот на воспитание.

E-mail автора nastapos@mail.ru

Рассказывает минчанка Марина, мама-усыновительница 9-летней девочки: «Дочка вдруг ни с того ни с сего уходит. Вот играла во дворе — и вот сошла. Идет как бы в беспамятстве. А когда остановится и придет в себя, обязательно подходит к милиционеру или другому человеку в форме. Говорит, что заблудилась, что не знает, где ее дом, не понимает, как она сюда попала.

Семья наша состоит на учете в КДН. Нас считают неблагополучными родителями. Отец ушел с работы, чтобы постоянно быть рядом и контролировать дочку. Мы поменяли две школы, сейчас учимся в третьей. Педагоги считают, что мы не умеем найти подход к ребенку. А когда узнали, что удочеренная — предлагали сдать обратно.

В семье еще двое детей: своерожденная и усыновленный. С ними проблем нет. С дочкой состоим на учете у психиатра. Социализированное расстройство поведения. Говорят, со временем пройдет. К нам в семью дочь попала в 6-летнем возрасте, до этого несколько лет провела в одном из детдомов Витебской области. Мне удалось разыскать ее маму, даже контакт между ними я установила. Но не помогло. Дочь как уходила из дома, так и уходит. Очень волнуюсь: всякое может случиться. Как уследить? И из школы уходила, и из дома, и с игровой площадки…"

Я видела девочку, общалась. Прекрасно рисует, нестандартно видит и чувствует. Очень заботливо относится к родителям, любит сестру с братом. Мягкая, нежная, теплая девочка.

СМИ сообщили, что в семье гомельского усыновителя произошла трагедия. Пятилетняя девочка шагнула в окно. Следствие во всем разберется, разумеется. В голове не укладывается, как пятилетний ребенок мог пойти на суицид? А если это не суицид — что тогда? Доведение до самоубийства, недосмотр, насилие, пренебрежение ребенком и его потребностями?

Усыновитель, по словам соседей по дому, вполне благополучный: вдовец, работал, не пил, не нарушал. Заботился («всегда с пакетами фруктов и йогуртов»), сам и ребенок ухожены, в доме порядок («ремонт, обстановка, шторочки чистенькие»). Зачем при таких условиях шагать в окно? Что не так? Кто виноват и что можно было сделать, чтобы не допустить?

Представим ситуацию: дремучий лес, никаких социальных институтов. По лесу бредет беременная, на сносях, женщина. Наступает время родов. Женщина рожает здорового младенца. Сама вскоре после родов умирает. Что будет с ребенком? Глупый вопрос, согласитесь. Разумеется, ребенок погибнет. Вопрос 20 или 40−50 минут. Погибнет от холода, к примеру, или чуть позднее от голода.

Вернемся в лес. Теперь представим, что в лесу находится женщина с годовалым или двухлетним ребенком на руках. Что-то произошло, и мама погибла. Каковы перспективы ребенка? Тоже печальные: ребенок обречен на смерть. Вопрос суток, от силы пары-тройки дней.

По законам природы потеря матери ребенком до трех лет ведет к неминуемой гибели самого ребенка. Природа как бы говорит малышу: «Извини, детка. В мире все устроено очень просто: есть мама — будет жить ребенок. Нет мамы — нет ребенка. Упс, тебе не повезло». Это — по законам природы. По ее природной программе.

А по законам социальным ребенка, потерявшего маму, обязательно спасут медики, опека, социальные службы. Спасут и передадут в другие любящие и заботливые руки. И что, вопрос решен? Пропавшую маму заменили — и все проблемы позади? Отнюдь. Деструктивный вектор, нацеленный на саморазрушение и заданный программой потери матери продолжает работать: «нет мамы — нет ребенка». И совершенно неважно для детки, что мама его не героически погибла в схватке с саблезубым тигром, а просто после родов вылезла в окно обсервационного отделения и пропала или написала отказную расписку, или, отмечая выписку из роддома, забыла на неделю, что родила. Неважно: нет мамы — нет ребенка.

К счастью, в жизни не все так уж совпадает с заданными природой векторами. В большинстве случаев разрушительные установки удается ослабить. Однако праздновать окончательную победу над природой не позволяют случаи неуспешного замещающего семейного воспитания, когда «одна очень хорошая семья усыновила ребенка совсем маленьким и дала ему всё-всё-всё! А он вырос и … (дальше следует перечисление девиаций выросшего дитяти, среди которых первым признаком саморазрушения является банальное «пить-курить-колоться»).

Годовалую девочку, потерявшую маму, удочерили хорошие люди. Полная и благополучная семья. А вскоре в семье случилась катастрофа. Второй мамы не стало. Дубль два: «нет мамы — нет ребенка». Программа на саморазрушение продолжает работать с неотвратимостью библейского Молоха. Соседи по дому, переживающие шок от происшествия, свидетельствуют, что девочка не раз уже уходила из дома, якобы искала маму. Просто уходила без предупреждения. Поэтому отец ее часто закрывал в комнате.

У дочки с папой были замечательные отношения, трогательные обнимашки в лифте, всегда с папой вместе и за ручку… «Папочка, я тебя так люблю, так люблю!», но ничего не могу с собой поделать: нет мамы — нет ребенка. «Так природа захотела, почему — не наше дело, для чего — не нам судить…».

Оставаться безучастным к такой трагедии просто невозможно. Слишком больно. Можно ли было что-то сделать? Могу предположить, что следственные и надзорные органы в дополнение к стандартной проверке по признакам ст. 145 УК РБ «Доведение до самоубийства» выдвинут обвинения в недостаточных психолого-педагогических услугах сопровождения семьи на местном уровне. И будут неправы.

Во-первых, услуги сопровождения насильно не причинишь. Папа имел право думать, что справится сам. Имел полное право самостоятельно переживать боль от безвременной потери супруги. Опять же «шторочки чистенькие и полные пакеты детской еды» свидетельствовали об отцовской ответственности за воспитание ребенка, в силу чего формальный повод «прикопаться» и заставить папу получить услуги сопровождения отсутствует. Ни для кого не секрет, что интервенции в семью специалисты начинают, лишь доподлинно зная о задолженности за коммунальные платежи, вызовах милиции на семейные скандалы, нарушениях прав ребенка в семье.

Во-вторых, а есть ли компетенции и инструменты у специалистов, оказывающих услуги сопровождения, полезные взрослым и детям в переживании таких глобальных потерь? Инструменты такие есть, но владеют ли ими специалисты местного уровня? Общие основы кризисной психологии, преподаваемые в педвузах, не дают достаточных компетенций. Проще и понятнее работать с нормативными детьми из нормативной среды. Такие дети матерей в раннем детстве не теряли, зачинались и росли в любви и постоянстве базовых взрослых. А что делать с детьми, рожденными не жить, — вопрос архисложный и неоднозначный. И специалистам школьной СППС явно «не по Сеньке шапка». И еще один немаловажный вопрос — доверие. Доверяет ли родитель специалистам, чтобы поделиться своей внутренней болью?

Усыновитель — это не обычный родитель, даже если усыновленный ребенок нисколько не отличается от домашних детей. Усыновитель — психотерапевт своему ребенку. А это соответствующие компетенции: понять, простить, принять (в первую очередь свою беду, будь то боль от невозможности иметь своих детей или боль от потери любимого человека), а потом все, что трагичного и травматичного есть в жизни принятого ребенка. Задача непростая — помочь своему ребенку пережить две потери. Легко сказать. А сделать как? Особенно если сам при этом погружен в болезненные переживания… Возможно, у папы просто не хватило времени и ресурса, чтобы помочь дочке справиться с захлестывающей и непередаваемой безысходностью, которая могла гнать её куда глаза глядят, искать двух подряд потерянных мам?

В анализе этой трагичной ситуации непродуктивно будет отрицать право ребенка переживать потерю мам. Жаль, но некоторые взрослые могут рассуждать примерно так: «Какие такие горевания у пятилетнего дитяти? Чем там особо горевать? Тоже мне, придумают! Да не помнит ребенок ни потери первой, ни потери второй мамы, тем более вторая — неродная была вовсе, а первая — неблагополучная, чего ее помнить-то!». Вот эта позиция наиболее опасная. Она выведет на «доведение до самоубийства». А здесь, рискну предположить, было не доведение, а самостоятельное, запрограммированное дохождение до самоубийства.

Как ни парадоксально, но ребенок, переживающий такие недетские потери, внешне может совсем не отличаться от своих благополучных сверстников. Ну разве что иногда уйдет куда без разрешения, несмотря на строгие запреты. В этом тоже большая проблема. В силу возраста и недостатка опыта не имея возможности и не умея пережить, перегоревать и перемучиться своей болью от разрыва привязанностей с мамами, ребенок может считать себя единственно виноватым в том, что у него нет мамы.

И, чувствуя вину, сказать: «Я тогда тоже уйду»…

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции TUT.BY.

Теги: Гомель