Ликвидатор аварии на ЧАЭС о работе на станции: "Осенью уволился. Понял: если останусь - сдохну"

Источник материала:

Иван Витковский из Наровли в этом году впервые попал на акцию «Чернобыльский шлях». Ликвидатор аварии на ЧАЭС объяснил: «А что? Люди там за меня будут ходить, а я буду отсиживаться?» И пошел, и даже выступил. А сначала — рассказал TUT.BY, как выглядела станция после взрыва, как пережил ту трагедию и почему дружба с Родиной должна быть взаимной.

Продвинутый колхозник

«Продвинутый колхозник» — так называет себя Иван Витковский из Наровли. Он выкладывает на YouTube видео о том, как путешествует по Мадагаскару, ловит щуку на блесну и прыгает с моста на тарзанке.

— Люблю экстрим. Даже глаза не закрываю, нарочно. Даю встряску своему организму, мозгу. Может, это самовнушение, но как-то даже со здоровьем легче становится, — рассказывает Иван.

Ему 58 лет, 32 года назад Иван работал в украинском городе Припять — как раз на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной станции, где произошла авария. Сейчас у Ивана третья группа инвалидности и диагноз, который появился вскоре после аварии на ЧАЭС. Но в последние годы он старается брать от жизни столько впечатлений, сколько может.

Когда «продвинутый колхозник» из Наровли говорит про путешествия, на глазах у него появляются слезы радости.

— Видел потухшие вулканы. Был на острове Занзибар (главный остров архипелага Занзибар в Танзании. — TUT.BY)! Представляете: я, Иван из Наровли — на острове Занзибар! (смеется)

Про потухший реактор на Чернобыльской атомной станции он рассказывает совсем с другими эмоциями. Но вспоминать не отказывается — чтобы и другие знали, как это было.

Не город — мечта. Припять в 1986-м

Сам он родом из деревни Грушевка под Наровлей. После школы окончил техникум — выучился на инженера-электрика, и вернулся в родную деревню. Там женился, прожил пару лет, даже вокально-инструментальный ансамбль с друзьями создал — «Вечер удач».

В атомный город Припять ездили за колбасой. Город хорошо снабжался.

Первым на атомную станцию из близких Ивана Витковского устроился шурин. Потом этой работой заинтересовался и Иван. На собеседовании предложили нарисовать электрическую схему. Иван в электрике соображал хорошо, так что задание легко выполнил и устроился на работу. Зарплата подросла: если в деревне получал 90 рублей, то на атомной станции стало 120.

— Тогда в Припяти в течение полугода давали квартиру. Причем общесоюзная норма была семь квадратных метров на человека, а там — 18! Шикарные квартиры! Припять для меня тогда стала пупом земли. Почти наши края. Южнее — уже украинская природа, уже лесопосадки, степи, а у нас еще — леса, грибы! Возьми севернее в Беларусь — виноград, если посадишь, надо укрывать. А тут и виноград укрывать не надо, и лес, и красота. Еще — Припять соединяется с Днепром — райское место. Мы так жили хорошо там, что и представить себе нельзя: 60 километров — мои родители, 18 километров — родители жены.

С 1984 года он работал на Чернобыльской атомной станции электриком четвертого разряда — в цеху тепловой автоматики и измерений четвертого энергоблока. Группа ВСРО — вспомогательных систем реакторного отделения. Как раз на четвертом энергоблоке в 1986 и произошла авария.

«Начальник цеха говорит: блок взорвался! Я не верил. Столько защит!»

25 апреля 1986 года была пятница. Иван Витковский уложил спать двухлетнего сына спать и сам лег. Жена Витковского с братьями уже уехала к родителям на хутор Лес (километров двадцать от города Припять, с белорусской стороны), назавтра туда же должны были отправиться и Иван с сыном — сажать картошку.

— Так вышло нехорошо, — говорит Иван. — В то время ребенок в основном находился у бабушек, а тут как раз был в Припяти — привозили сделать плановую прививку. Ну, а ночью бабахнуло. Я проснулся — но не думаю, что настолько сильный звук от взрыва был, чтоб от этого мог проснуться. Чисто совпадение. Сына поправил на кровати — и дальше сплю. Раненько встал, пошел за билетами. А в городе уже — на выездах, на перекрестках — милиция, военные расставляют посты. Спрашиваешь — ничего не говорят. Прихожу на автостанцию: что такое? Автобусов уже много стоит, а билетов никуда не продают! Единственное, глянул с горбатого моста через железную дорогу на станцию — а она горит! Желтым, синим, бирюзовым.

Мысли о том, что случилась катастрофа, не было. Иван знал, что мелкие происшествия на станции уже случались.

— Горели кабельные полуэтажи, ниши. Это было в 1984, наверное, но еще не при мне. И знаете, о чем я думал, когда видел пожар на станции? Потом эти горелые кабели, думаю, придется вытаскивать, потом драить, все переподключать, а зарплату небось никто не поднимет. На самом деле оказалось, что на станции все и близко не так, как я думал.

Суббота прошла в ожидании. В город стягивалась техника, людей из него не выпускали, Иван Витковский проводил время с сыном, помнит, что играли в песочнице.

Только в полдень воскресенья в городе объявили о временной эвакуации, говорит мужчина.

— Все это время автобусы стояли в Припяти, накапливали радиацию. А надо было сразу: только приехал автобус — загрузил людей, уехал. Садись — и тикай кто куда!

В воскресенье, 27 апреля, в Припяти Ивана разыскал шурин.

— До них уже, снаружи, дошло, что бабахнуло что-то на станции, а нам ничего не говорили. Его не пускали через пост, так он бросил мотоцикл и пешком пришел к нам. Потом встретились с начальником нашего цеха — систем управления защитой реактора. Он нам говорит: блок взорвался. Я не верил. Столько ж защит стоит! Помню, спрашиваю: так, а что нам делать в понедельник? Нам на работу или нет?

Когда проводили массовую эвакуацию, Иван Витковский с шурином и сыном дошли до мотоцикла и поехали на хутор к родным жены.

— Помню, кашель скоро стал мучить — аж внутренности вылазили. Я трошки знал и заставлял своих пить йод и сам пил. Но мало кто это делал, а надо было. Цель такова была: насытиться нейтральным йодом, чтобы организм уже не усваивал радиоактивный.

После майских праздников жителей хутора Лес отселили в деревню Головчицы, что в Наровлянском районе. Людей из Грушевки, родной деревни Ивана Витковского, принудительно не отселяли.

«Меня никто не заставлял идти и ликвидировать. Мы ж на станции работали — нам и расхлебывать»

— Я никогда себя сам не называю именно ликвидатором аварии, — говорит Иван Витковский. — Ликвидировал аварию тот, кто тушил, кто сразу там был. Вот в Наровле у нас живет еще один Иван — он ликвидатор аварии. А я ликвидатор последствий аварии. Я помогал станцию в порядок приводить, как только все потушили. Чтобы не станция нами управляла, а мы ей.

Штаб для работников Чернобыльской атомной станции был организован в Полесском — поселке городского типа в Киевской области. Иван с шурином приехали туда сами.

— Меня ж никто не заставлял, — объясняет Иван Витковский. — Просто у нас мысли не возникало, что можно по-другому. Мы ж работники станции. Получается, это мы ее взорвали. Не инопланетяне ж прилетели и не мирные люди довели до того, что она взорвалась. Нам и расхлебывать.

На первую вахту на станции после аварии Иван Витковский попал примерно в середине мая.

— Когда на автобусе ехали, увидел полуразрушенный энергоблок — не верил своим глазам! Ёжкин сват! Разворочено все.

Чтобы выполнить какую-то работу на четвертом блоке, приходилось добираться до него через первый и второй.

— Станция — это ж муравейник. Первый раз придешь — заблудишься, а если работал там, то видишь эту схему помещений и понимаешь, куда бежать, какой инструмент с собой взять, какая работа предстоит. А делали примерно то же самое, что и до аварии. Сначала, правда, надо было замерить уровни радиации на станции, чтобы понимать, что делается на четвертом блоке. А потом надо было отсоединить четвертый блок от системы. Устанавливали оборудование, чтобы дистанционно можно было какими-то процессами управлять — вот такая была задача. На первом блоке мы себе сделали помещение для отдыха — там, где меньше загрязнено. Выдраили полы специальным моющим средством, тонким свинцом зашили окна. Побежим, сделаем что-то на своем блоке, а потом тут отдыхаем.

В помещениях с очень большим радиационным фоном в какой-то момент начинало казаться, что теряешь сознание.

— Мы знали, сколько минут там можно находиться, чтобы не начались необратимые последствия в организме. Но перебирали дозу. Потому что если я долго дорогу искал, нашел, почти сделал работу, а время кончилось — разве ж я брошу? Брошу, да побегу назад, чтобы мой напарник с трудом искал, где я там был и что не успел закончить? Ясно, что я закончу дело сам. Но тогда уже, бывало, сознание начинало уходить, да.

И все равно, Иван Витковский считает, что ему повезло в разы больше, чем «партизанам» — военнообязанным, которых призвали на ликвидацию на ЧАЭС. Иван работал на станции вахтами, каждые 15 дней уезжал, к тому же, ночевка была в чистой зоне.

— Мы ночевали на кораблях, где речка Тетерев впадала в Киевское водохранилище. Там стояло два теплохода. Раненько приезжали на станцию, надевали относительно чистую робу, бахилы, марлевую повязку. Они особо не помогали, эти повязки, но все-таки. У «партизан» ничего не было. Помню, меня поражало, что есть люди, которые неделями ночуют в палатках прямо за территорией станции в лесу, делают самую грязную работу. Они все черные ходили, зомби.

Иван Витковский считает, что без жертв при такой масштабной аварии, конечно, нельзя было обойтись, но были совершенно напрасные утраты.

— Не понимаю, зачем людей надо было на расчистку графита отправлять на крыши… Ясно было — на смерть. А зачем надо было этих «партизан» заставлять мыть дома, из которых уже отселили людей? Пустая работа. Всем было понятно, что туда уже никогда невозможно вернуться, а сколько из-за этого схватили радиации.

Мужчина вспоминает, что во время работы на атомной станции после аварии носили при себе накопители, которые фиксировали полученную дозу.

— В конце вахты сдавали. А когда приходишь на следующую вахту, тебе показывают, сколько в прошлый раз облучения получил. Смотришь на цифры и понимаешь, что ты за час больше набрал, а они говорят: за всю вахту. Но мы не сильно с этим спорили. Мы не совсем понимали, для чего оно, как это потом на нашем здоровье скажется, и как вообще доказывать, что ты не горбатый. Когда я попал возле Гомеля в Костюковке в отделение пограничных состояний, профессор, который меня лечил, подавал запрос на станцию, и там по дознарядам, по маршрутам, по которым мы выдвигались и, возможно, по тем накопителям определили полученную мною дозу — 400 миллизивертов. На станции у нас были с собой дозиметры — ДП-5, мы их в шутку называли — допотопный прибор пятого века. Помню, что 20 рентген — предел максимальный, в котором я был.

Иван Витковский рассказывает: заботу о себе как ликвидаторе поначалу чувствовал. После первой вахты дали путевку для него и жены с сыном в санаторий под Одессу.

— Путевкой воспользовались. От радиации нужно было отдыхать, очищаться.

Каждый день, возвращаясь с работы в четвертом энергоблоке, надо было проходить через рамки — радиационный контроль.

— Выходишь из помещения на первый блок, прислоняешься к стойке — коленями, руками, лицом. Она — дзынь! Не пускает. Отмываешься этим «Раддезом», как можешь («Д-Раддез» — пенное аэрозольное дезактивирующее средство для кожных покровов. — Прим. TUT.BY). Снова идешь. Помню мою руку одну, а она все пищит и пищит. И уже кожи нет — а ты моешь. А на корабле снова проверяют, как приезжаешь на ночевку. Раз по швартовому канату залез на корабль. Ну, не буду ж я на улице ночевать. Там и так той радиации хватало, ее по воздуху прилетит еще больше, чем я принесу.

— Оплату обещали за работы по ликвидации тройную. Раз у меня зарплата была 120, то я думал, что буду получать 360 рублей! Оказывается — нет, раздели на два. Платят от оклада, а вахтой же ты работаешь всего 15 дней в месяц, — рассказывает Иван Витковский. — А осенью 1986 года я уволился. Понял, что все, плохо мне, перебираю радиацию. Если останусь — сдохну тут и все.

Вскоре после увольнения ликвидатор получил квартиру в Киеве, но по семейным обстоятельствам пробыл там недолго, вернулся в родную Наровлю.

Болезни и жизнь после Чернобыля

— Мучала голова — болела. Так страшно, как зубы никогда не болели. Ну, а потом начал лечиться. Профессора, таблетки, иностранная помощь — японские мультивитамины. Органическое поражение головного мозга радиационного генеза. Думаю, организм возмутился, что я остался жить в Наровле — все-таки и там совсем не чисто. Надо было ехать где чище, чтобы выходила радиация, а я…

Иван Витковский вспоминает, что в девяностых к ликвидаторам относились с уважением, льготы были. Например, на коммунальные услуги. Была возможность поехать в санатории — правда, о ней знали не все.

— Когда я заболел, мои заболевания с Чернобылем связали сразу. Правда, потом от диагнозов моих стало отваливаться по слову. У нас же не хотят говорить об этом — чуть ли не ветром это все это надуло.

Когда ликвидаторам аварии на ЧАЭС меняли удостоверения, Иван Витковский отказался отдавать свое старое.

— Я там записан как участник ликвидации. А последние изменения по Чернобылю — это самое обидное. Обидное не потому, что у меня забрали льготы, а потому что забрали имя. Потому что раньше я был ликвидатор, а сейчас уже потерпевший, как все. Знаете, дружба с Родиной это хорошо, но она должна быть взаимной.

После аварии на ЧАЭС отношение Ивана Витковского к атомной энергетике изменилось.

—  Стало ясно, что это не такая простая штука. Да, там был несовершенный тип реактора, но если бы над ним не стали так издеваться, проводить эксперименты, может, он до сих пор бы работал

Ликвидатор не может сказать, что очень внимательно следит за строительством Белорусской атомной станции. Да и вообще очень категоричного мнения по ее поводу у него нет. Его беспокоит, сможет ли Беларусь куда-то продать эту энергию и где будет захоранивать отходы. Но самое главное, что вызывает тревогу у «продвинутого колхозника» Ивана Витковского из Наровли — административно-командная экономика в стране.

— Она мне напоминает ту, что была тогда у нас. Я утрирую сейчас, конечно, но знаю, что если будет команда, что до конца года должен быть запущен первый энергоблок, — не найдется такого человека в Беларуси, такого профессионала, который скажет: нельзя, мы не успеем или сделаем как попало. И если станция будет работать, электричество будет хорошо продаваться и поэтому захотят выжимать больше энергии — тоже ведь не найдется никого возразить. Вот что тревожит.

В последние годы он понял, что надо тратить деньги, которые накопил за жизнь, на путешествия.

— Как возвращаюсь — меня в Наровле мало кто понимает. Есть люди соображающие, конечно. А есть те, кто говорит: «Ты за Африку отдал пять тысяч долларов?! Ты бы на эти деньги машину купил и мотор!». А я зато купался в самом большом водопаде, я, продвинутый колхозник! Вторым пилотом маленьким самолетом управлял! Не вел, конечно, но чувствовал полет! А в Африке повезло: 18 львов видел в прайде! Составлять маршруты помогают бизнесмены-путешественники — я сам не знаю английского языка. Но самое главное я объясняю и без этого. Например, не могу я сказать, что я приехал из Беларуси — так я тогда говорю: «I am made in Belarus». Я сделан в Беларуси. «Я сделан в Австралии», — отвечают! Очень нравится путешествовать: я черпаю силы там. Сяду на песок, поблагодарю землю за то, что все так — и дальше смотрю, смотрю. Люблю экстрим — я называю это все шоковой терапией. И мне, правда, становится легче.

Теги: Гомель, Минск