Иван НОВИКОВ: «Минский фронт»

Источник материала:

Иван НОВИКОВ: «Минский фронт»

(Продолжение. Начало в № 271, 277, 283, 289, 295, 301 за 2005 год, № 3, 9, 15 за 2006 год.)

В городе ветер взвихривал снег. Порой струи белой крупы поднимались с сугробов и били в крыши деревянных домиков. Неуютным, неприветливым казался город в свисте ветра и в серой мутной метели.
Только в самом центре встретились люди, закрываясь до глаз воротниками, шарфами, платками. Они спешили по своим делам. И никто не обращал внимания на здоровенного полицая с карабином на плече и кошелкой в руке и молодую женщину, которые шли, согнувшись под снежной вьюгой и изредка перекидываясь словом.
Тем не менее Ивану казалось, что каждый встречный глядит на его короткие рукава и штаны. И вместе с тем думал: «Как в пословице: «На воре и шапка горит».
А пройти надо было через весь город. По Советской улице около Центрального скверика навстречу попались два полицая. Иван первый выпрямился и поздоровался с ними по всем правилам, как учили в отряде. Полицаи ответили на приветствие и прошли мимо. Иван вздохнул с облегчением.
Возле скверика свернули влево, вышли на улицу Карла Маркса и по ней направились на Ленинградскую.
– Вот тут, направо, помещается их военная контрразведка, абвер, – тихо сказала Зина, скосив глаза на здание бывшей партшколы. – А напротив – столовая СС.
На Комсомольской кивнула налево:
– Там городская управа. Считается, что ею руководит некий Ивановский, но действительный хозяин тут – городской комиссар Янэцке.
Она многое знала. Рассказала, кто работает в управе, какие между сотрудниками управы взаимоотношения. Говорила так, будто сама там служила. Иван запоминал все, чтобы потом рассказать своему начальнику разведки.
Несколько раз они встречали немецких офицеров. Иван не забывал вытягиваться перед ними и козырять. Немцы брезгливо отворачивались от него, не отвечая на приветствие.
На Ленинградской было пусто. Иван и Зина направились к Никольскому.
Дверь открыл сам академик. Видно, сделал он это машинально, на стук, так как взгляд его был затуманен, мысли витали где-то далеко отсюда. Только когда он разглядел Зину, глаза прояснились, засветились радостью. Но когда перевел их на Ивана, то брови его удивленно поднялись на лоб, лицо посуровело. Таким суровым Николая Михайловича Зина еще никогда не видела. Он даже не приглашал гостей зайти.
– Добрый день, Николай Михайлович, – поздоровалась она. – Разрешите...
Только тогда он медленно, молча уступил им дорогу. Зина, а за ней Иван пошли в комнату.
– Извините, Иван... Как вас там... Кажется, Степанович... – Николай Михайлович плотнее запахнул вокруг себя плед и говорил суровым, злым голосом, – полицаям в моей квартире делать нечего.
За Ивана вступилась Зина:
– Николай Михайлович, никакой он не полицай. Разве вы не видите, что форма на нем с чужого плеча?
– А мне все равно, – по-прежнему холодно ответил академик. – Я не хочу, чтобы в мой дом приходили в полицейской форме. Люди меня знают, и я не хочу, чтобы на меня падала хотя бы тень подозрения. Я дорожу своей репутацией.
Зина не ожидала такого от Николая Михайловича. Она знала его всегда как человека очень корректного, вежливого, гостеприимного, видела, как он радовался каждому приходу Ивана, и вдруг такая враждебность из-за мелочи – из-за формы.
– Это же для конспирации, – пыталась она объяснить.
– Спасибо, а то я сам не понимаю, – иронически ответил академик.
Он и не приглашал гостей садиться. Тогда Иван выкинул самый большой свой козырь. Он поставил кошелку с продуктами возле стола, карабин – в угол и вытащил из-за пазухи «Правду». Никольский искоса, подозрительно смотрел, как гость без разрешения располагается в его квартире, а когда увидел газету – не выдержал, резким движением взял ее и направился к окну. Там развернул, бегло просмотрел заголовки, снимки, подписи и, убедившись, что «Правда» не фальшивая, начал читать.
Зина моргнула Ивану, чтоб тот не терялся, и сама села к столу. Иван сел тоже. Некоторое время в комнате стояла тишина, только шелестела газета в руках Николая Михайловича.
Наконец он оторвался от газеты, пошевелил губами, будто перекатывал во рту горошину, и уже теплее, более спокойным голосом сказал:
– Простите, Ванюша, что я так строго. Я понимаю, что вы влезли в эту собачью шкуру с целью конспирации. Может, так оно и нужно для дела. Но ко мне в таком виде больше не заходите. Не хочу, чтобы добрые люди думали обо мне плохо. Это моя настоятельная просьба. И не агитируйте меня, пожалуйста... В штатском – милости прошу, а так – нет! «Неужели он все же не понимает? – удивлялся Иван. – Академик же, вон в каких сложных делах разбирается... А может, это просто чудачества старика?»
Он не стал агитировать Никольского. И самому эта одежда как короста на теле. Лучше уж ходить, как ходил раньше.
– Наше командование передает вам привет и вот этот подарочек, – сказал Иван и поднял кошелку на колени. Не спеша вытащил завернутые в обои три куска сала, мяса и пять колец деревенской колбасы. Никольский смотрел на эту роскошь и глазам своим не верил.
– За что же это? – растерянно спросил он.
– Как за что? – удивился Иван. – Я же говорил однажды, могу еще повторить. Вам трудно жить сейчас, – кто же вам поможет, если не партизаны. Вы же наш, советский ученый. И партизаны обязаны заботиться о вас. Власть обязала.
– Обязаны? – В голосе Николая Михайловича слышалось сомнение. – Мне, дорогой мой Ванюша, партизаны ничем не обязаны. Это я в долгу перед ними. Вы в трудное для меня время поддержали мою веру в нашу победу.
По голосу его Иван понял, что Николай Михайлович расчувствовался, только сдерживает свое волнение.
– Простите, – сказала Зина и взяла опустевшую кошелку, с какой пришел Иван. – Сбегаю на рынок. Вернусь часа через полтора-два.
– Пожалуйста, Зиночка, – ответил Николай Михайлович. – Сегодня я Ванюшу еще не прогоню из дома, хотя и смотреть на его форму противно. Будто другой человек. Органически не переношу эту гадость, полицейскую форму.
Зина ушла, а Николай Михайлович полез в шкаф.
– Снимите шинель и повесьте там у порога, – послышался из шкафа его глуховатый голос. – А на китель накиньте вот это...
Он вытащил байковый халат и подал Ивану. О том, чтобы надеть халат, не могло быть и речи: он расползся бы на широченных плечах Ивана. А накинуть на плечи его еще можно. Иван не стал перечить: халат так халат. Старику надо угодить.
– А за подарок большое вам спасибо, – сказал наконец Николай Михайлович. – Мне трудно словами высказать благодарность. Буду делать для вас все, что смогу. За это время, пока вас не было тут, я собрал кое-какие сведения о военных объектах. Что сам, что от людей дознался. Вот слушайте...
Из толстой книги на непонятном Ивану языке Николай Михайлович вытащил узенький листок бумаги, исписанный также непонятными Ивану буквами, и начал читать:
– В город прибыла новая авиационная часть. Она сменила прежнюю, которую отправили на фронт. Базируются на новом аэродроме под Минском...
Он долго еще перечислял военные объекты, запомнить все сразу было невозможно. И бумажку, по которой читал Николай Михайлович, не используешь: язык незнакомый. Видимо, один из тех, которые давно забыты и знают их немногие ученые.
– Подождите, пожалуйста, не запомню всего, – признался Иван.
– Я буду повторять столько, сколько надо, чтобы запомнили, – предложил Николай Михайлович.
Теперь они напоминали учителя и ученика. Один читал фразу за фразой, другой заучивал текст. Потом Николай Михайлович предложил:
– Попробуйте на память...
Ученик был довольно способный, повторил все донесение без ошибок.
– Молодчина, – похвалил академик. – Были бы вы моим студентом, пятерки ставил бы...
– А может, еще стану студентом, – пообещал Иван.
Пока они справлялись со своей задачей, вернулась Зина. Иван вопросительно посмотрел на нее, но она ничего не сказала.
– Надо домой, – предложила она Ивану.
– А чайку попить? – спохватился Николай Михайлович. – Так я вас не отпущу.
– В другой раз, – сказала Зина.
– Нет, мы на скорую руку, – не сдавался Николай Михайлович. – Только вот моя Вера Николаевна все болеет.
– Не беспокойтесь, мы уже уходим, – настойчиво заявила Зина. – В скором времени мы придем еще.
– Да, я чуть не забыл сказать вам, – Николай Михайлович схватился за голову. – Меня снова выселяют.
– Куда? – спросил Иван.
– Кажется, на улицу Островского. Кубе допекает, как мелкий паскудник. Знает, что мне нелегко таскать библиотеку с места на место, а бросить ее не могу. Вот и издевается...
Никольский опустил голову, задумался. Левой рукой механически погладил широкую бороду.
– Ничего, доберутся и до Кубе, – неожиданно другим, уверенным голосом сказал он. – Скоро уже... А «Правду» вы мне оставите?
– Вам принес, – подтвердил Иван.
– Спасибо.
– Когда вас будут переселять? Может, мы помогли бы?
– Если бы я знал, – развел руками Никольский. – Вы же из-за меня сидеть тут не будете. У вас свои задания. Разве вот Зиночка поможет?
– Обязательно, Николай Михайлович, – пообещала она. – Я буду часто навещать вас.
Ветер утих, снова по-весеннему засияло солнце. Людей на улице прибавилось. Ивану все чаще приходилось махать рукой, приветствуя то немецкое начальство, то полицейские чины.
– Нет, больше в этой форме не пойду, – решительно сказал он Зине, когда на улице поблизости никого не было. – Одни неприятности. И с Николаем Михайловичем...
– Ты не обижайся на него. У старого человека всегда есть принципы. Ну а Николай Михайлович вообще человек принципиальный и в большом, и в малом. Это надо уважать.
– Так я же не осуждаю, – оправдывался Иван. – Мне самому неприятно, что так получилось.
– Я была у Зубковича, – без всякого перехода сказала Зина. – Уговорила его встретиться с тобой. Но побоялась вести в этой форме. Переночуешь у нас, переоденешься. Хоть они с Никольским люди разных характеров, но первую встречу вашу не надо портить...
На другое утро пошли в город. По дороге Иван все хотел представить себе, какой тот Зубкович, но подготовиться к встрече с ним не мог. Из ученых он только и знал одного Никольского, но почему-то считал, что Николай Михайлович совершенно не типичен ни своим видом, ни характером, что доценты, профессора и академики выглядят более солидно, представительно, а Николай Михайлович – совсем простой, как деревенский старик, только волей судьбы наделен талантом и мудростью. Зубкович по словам Зины представлялся не таким.
А каким? Напрягая всю свою фантазию, Иван не смог ясно представить себе человека с такой простой белорусской фамилией – Зубкович. Перед ним возникало моложавое, гладко, до синевы, выбритое продолговатое лицо с роговыми очками на носу, из-за которых следят за всеми пытливые, насмешливые глаза, целая копна курчавых волос на голове, похожих на дорогую шапку, в длинных пальцах сигарета, от которой тянется тоненькая нить душистого дыма. Такого интеллигента Иван когда-то до войны видел возле кассы театра. Зубкович представлялся ему именно таким.
По Пушкинской и Советской улицам они с Зиной без всяких помех вышли на улицу Энгельса и повернули направо, в сторону церкви. Большая часть домов тут была разрушена еще в первую бомбежку Минска. Целыми остались только огромный, во весь квартал, Дом профсоюзов и жилые двух-трехэтажные дома напротив. В один из них и повернула Зина, а за нею и Иван.
Поднялись на второй этаж. Зина осторожно постучала в дверь. Некоторой время не слышно было ни шороха, ни звука, и Иван подумал, что никого нет дома. Но Зина терпеливо ждала, и дверь открылась. На пороге с величественным видом встал высокий старик в поношенном костюме. Фигура его была не по-старчески прямой, как у кадрового офицера. Поседевшую, лысую, с реденьким чубчиком голову он держал высоко, властно. Ивана поразила широченная и длинная белая борода, закрывавшая всю грудь. Из-под густых лохматых бровей на Ивана глядели строгие, пытливые глаза. Ивану казалось, что старик насквозь пронизывает его острым взглядом, и он не выдержал, опустил глаза.
– Прошу, – коротко сказал старик и закрыл за гостями дверь на замок.
«Вот и попробуй представить Зубковича, – подумал Иван. – Чем-то похож на Никольского... Разве что бородой и лысиной. А держится совсем иначе...»
Через переднюю комнату, служившую и кухней, вошли в кабинет Зубковича. Тут, как и у Никольского, стояли стеллажи с книгами. Много книг.
В квартире были еще две женщины, как потом узнал Иван, сестры Зубковича. Но они сразу же куда-то незаметно скрылись.
Войдя в кабинет, Иван представился:
– Ваня Красовский.
А Зина добавила:
– Разведчик партизанской бригады «Дяди Коли». Пришел поговорить с вами.
– Прошу, – величественным жестом Зубкович пригласил гостей садиться и сам сел напротив Ивана.
Кресло было кожаное, мягкое. Иван сел и утонул в нем. Ему еще никогда не приходилось сидеть в таком роскошном кресле.
– Слушаю вас, – обратился к нему Зубкович.
– Евгений Михайлович, – под проникновенным взглядом хозяина Иван приподнялся было, но тот жестом снова усадил его в глубокое мягкое кресло. – Я к вам с большой просьбой. Меня направило командование, чтобы наладить разведывательно-агентурную работу. Не могли бы вы нам чем-нибудь помогать?
Зубкович не сводил с него проникновенного взгляда, отчего Иван ощущал себя маленьким и будто чем-то виноватым. Несколько минут оба молчали, наконец Зубкович ответил:
– Да, я согласен. Но чем могу?.. Пожалуйста, давайте задания.
Сказал это как давно продуманное и принятое решение. А Иван не мог ничего ответить, так как конкретных заданий не получил.
– Мне поручили только пока что встретиться с вами и заручиться вашим согласием. Задания получите потом.
Зубкович поморщился, отвел в сторону глаза. Посидел немного, встал:
– Подождите, пожалуйста, я сейчас.
Когда они с Зиной остались вдвоем, Иван оглядел комнату, так как до этого не мог отвести глаз от проницательного взгляда Зубковича. В комнате была идеальная чистота – нигде ни пылинки. Обычный, простой письменный стол, старинные кресла с высокими резными спинками. Иван не выдержал, подошел к стеллажу и начал разглядывать книги.
Зина сказала, что Зубкович – биолог, и Иван думал, что библиотека его вся из научной литературы. А тут стояли собрания произведений всех русских классиков, зарубежных писателей, фамилий некоторых Иван даже и не слышал. Только две секции стеллажа были отведены под специальную литературу.
– Что, интересно? – под густыми усами Зубковича Иван заметил улыбку. Старик не по-мужски ловко держал на подносе тарелки с тоненькими ломтиками хлеба, чашками и чайником. Видно было, что за время войны он научился хозяйничать на кухне, и делал это естественно, просто, будто всю жизнь только и знал, что работать на кухне. – Прошу к столу, – сказал он, расставляя тарелки и чашки.
А Иван подумал: «Какие гостеприимные наши люди. Сам зубы на полку кладет, а гостю последний кусок предлагает. У Никольского так было, теперь вот Зубкович... А Завистовичи? Они же ничего не жалеют, чтоб только угодить человеку...»
Чай был заварен на вишне и чабреце. Цвет его был вишнево-янтарным. От первого же глотка по телу разлилась приятная теплота. К хлебу Иван не прикоснулся, стыдно было брать у человека последний кусок. Хозяин теперь уже искоса поглядывал на гостя, будто все еще сомневался, что перед ним настоящий партизанский разведчик. Очень не похожим на разведчика был этот высокий, широкоплечий парень с открытым крестьянским лицом и наивным взглядом. И одежда у него была с чужого плеча, это хозяин заметил сразу.
– Между прочим, – тихо сказал Зубкович, – вам надо осторожнее ходить по городу. Тут на каждом шагу шпики снуют, даже сами немцы следят друг за другом. Должен вам сказать, что СД действует квалифицированно, они большие мастера по части шпионажа. Если хотите выжить и сделать полезное дело, надо быть осторожным. Это закон подпольной борьбы.
В голосе его чувствовалась лекторская манера. Говорил он так, будто с кафедры формулировал только что найденную мысль.
– Надеюсь, что вы учтете это мое замечание, – продолжал он, обращаясь к Ивану.
– Можете не сомневаться! – поспешно ответил тот и этой поспешностью еще больше укрепил у Зубковича представление о себе как о деревенском парне, которого судьба вынудила взяться за тонкое и сложное дело разведчика.
Такие вот до наивности простые парни не моргнув глазом идут на смерть, но хватит ли у него хитрости, находчивости, ловкости, какие нужны разведчику? Вопрос серьезный, так как Евгений Михайлович отдавал в распоряжение Ивана свою жизнь. Нельзя же понапрасну жертвовать жизнью.
– Я хотел бы, – сказал Зубкович, – чтоб меня не знакомили с широким кругом ваших людей. С меня хватит вас двоих. Больше никого не хочу знать. Если не можете сами прийти, передайте задание через Зину, устно или письменно, либо подождите. Но я хочу иметь дело только с вами. Чем лучше конспирация, тем больше пользы.
А Иван глядел на него и думал: «Гляди, какой патриарх. И важности сколько! С таким, если б и захотел, не смог бы поговорить как с равным. Невольно чувствуешь себя перед ним неучем. Николай Михайлович тоже известный ученый, но с ним проще...»
– Даю вам слово, – сказал он хозяину, – что никого к вам посылать не буду. Только сам буду приходить. Да еще Зина.
Зубковичу очень хотелось знать, что за человек этот Ваня Красовский, почему именно ему поручило командование разведку в городе. Но задавать вопросы такого характера не стал. Перехватив взгляд Ивана, направленный на стеллаж, спросил:
– Любите книги?
– Очень! – горячо воскликнул Иван.
Евгений Михайлович поставил недопитый чай на блюдце, подошел к стеллажу и долго разглядывал книги, будто видел их впервые. Потом осторожно, аккуратно вытащил один томик, полистал, покрутил в руках и только тогда протянул Ивану:
– Держите! Это на память о нашей встрече. И еще, если будет туго, сами не сможете прийти и возникнет срочная необходимость, пошлите человека с этой книгой. Пускай скажет мне: «Посмотрите сотую страницу». Тогда я приму от него задание.
Книжка были небольшая, из тонкой бумаги. Иван развернул ее и прочитал: «М.Ю. Лермонтов. Избранное».
Еще в детстве Иван любил стихи Лермонтова, а поэму «Мцыри» знал почти всю на память. Как Евгений Михайлович узнал об этом? Почему из всей литературы он выбрал именно это? Иван вскочил, растроганно пожал руку Зубковича.
– Спасибо вам за дорогой подарок! Я и не мечтал, чтобы иметь в войну книжку Лермонтова!
– Мятежный был поэт и человек мятежный, – будто между прочим отметил Зубкович. – Не покорился грозной силе... – Разгладил широкую бороду, поправил усы, улыбнулся: – Признаюсь, я тоже неравнодушен к нему...
Оперся обеими руками на спинку кресла и хорошо поставленным, актерским голосом прочитал:
Не все судьба голубит нас,
Всему свой день, всему свой час.
Однажды – солнце закатилось,
Туман белел уж под горой,
Но в эту ночь аулы, мнилось,
Не знали тишины ночной.
Стада теснились и шумели,
Арбы тяжелые скрипели,
Трепещи, жены близ мужей
Держали плачущих детей,
Отцы их, бурками одеты,
Садились молча на коней,
И заряжали пистолеты,
И на костре высоком жгли,
Что взять с собою не могли!
– Помните откуда? – Зубкович посмотрел сначала на Ивана, потом перешел вопросительный взгляд на Зину. – «Измаил-бей»... Что, производит впечатление?
– Большое, – признался Иван. – Само запоминается.
– Да... – Зубкович сказал это так, будто написал стихи не Лермонтов, а он сам. – Россия может гордиться своим великим сыном. Так что, молодой человек, вкус у вас правильный.
«Везет мне на интересных людей, – думал Иван, возвращаясь с Зиной в Уручье. – Если бы не война, разве я попал бы к Никольскому и Зубковичу! Война...»
По дороге домой Зина сказала ему:
– Есть у меня еще один интересный человек. На железной дороге работает, а родственники его – наши соседи. Зять их. Зафатаев его фамилия. Встречалась я с ним несколько раз – оставил хорошее впечатление.
(Продолжение следует.)

Теги: Минск