Слово и оплеуха: гнев великих

Источник материала:

РУБЛЕВСКАЯ Людмила, СБ

Были ли среди поэтов и философов драчуны? Да сколько угодно! Платон вообще стал олимпийским чемпионом по кулачной борьбе. Великий Бенвенуто Челлини в уличной драке сломал великому Микеланджело нос — именно с таким боевым профилем мы и помним автора «Давида». Самый «архетипичный» поэт Сирано де Бержерак, фехтуя с противником, сочиняет стихи: «Я попаду в конце посылки!» И попал–таки... Почти каждый из писателей–классиков увековечивал в своих произведениях описание дуэли, поединка. Многие изведали это на своем опыте. Например, Грибоедов однажды участвовал в «четверной дуэли» из–за примы–балерины Мариинского театра Истоминой. Джордж Байрон (в переводе Владимира Скоринкина) так со знанием дела описывает потасовку Дон Жуана с обманутым мужем: «Забыўшыся на гонар i развагу, паказвалi ў баi на кулаках Альфонса i Жуан сваю адвагу. Ляцела шмоцце iхнiх апранах».

Не менее темпераментными были и дамы. Жорж Санд дралась на дуэли с возлюбленной Листа из–за, разумеется, самого Листа... спрятавшегося в дальней комнате дома. Оружием были ногти. «Кто не готов умереть ради собственной чести, тот обретет бесчестье», — утверждал Блез Паскаль, вовсе не воинственно считавший, что человек — это мыслящий тростник. Впрочем, не всегда автор рыцарского романа умел держать в руках копье. «Отца» дерзкого Фигаро Пьера Огюстена Бомарше однажды вызвал на дуэль герцог де Шон. Но писатель от столь опасного выяснения отношений отказался. Через какое–то время его вызвал на поединок граф де ла Блаш. Бомарше опять уклонился от схватки со словами: «Я и не таким, как вы, отказывал!» Сократ терпеливо переносил брань и побои своей жены Ксантиппы. Когда ученики спросили его, почему, Сократ ответствовал: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?» «Гнев — кратковременное безумие», — утверждал Гораций. «Впадать в гнев — значит, вымещать на себе ошибки другого», — вторил ему английский поэт Александр Поп. «То, что начато в гневе, кончается в стыде», — изрекал приверженец непротивления злу насилием, а по молодости драчун и светский кутила Лев Толстой. «Ах, и лучших из людей часто губит гнев зловредный!» — сетовал Федор Тютчев. Впрочем, насчет врожденной человеческой кротости великие не обманывались. «Если бы желание убить и возможность убить всегда совпадали, кто из нас избежал бы виселицы?» — иронизировал Марк Твен. «Лежачего не бьют, а терпеливо дожидаются, пока он встанет», — мрачно шутил российский юморист Дон–Аминадо. Достоевский смотрит на бойцовское дело практично: «Если ты направляешься к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели».

Однако быть кротким в определенных кругах считалось позором... Например, в «бурапеннай» среде молодых белорусских поэтов 20–х годов прошлого века. «I надпiс на клiнку, нiбы закон, — «Дарэшты бой!» зiрнуў загадам строга», — писал о прадедовском мече Владимир Жилка. Белорусский футурист Павлюк Шукайла носил с собой специальную трость с набалдашником, которую и пускал в ход против оппонентов... Но подлинным приверженцем рыцарского кодекса проявил себя Владимир Короткевич. Герой романа «Нельга забыць» в XIX веке вызывает противника на дуэль, другой герой, уже в 60–х годах прошлого века, в общежитии Литературного института бьется до полусмерти с однокурсником, оскорбившим его возлюбленную.

А вот герои романа современного писателя Чака Палланика «Бойцовский клуб» устраивают подобные поединки не из–за отдельного оскорбления. Избивая друг друга, загнанные системой клерки и официанты возвращают веру в свои силы, в то, что удастся уничтожить этот ненавистный мир потребления. Им, наверное, поздно прислушаться к советам вроде Эзопова: «Владей собой». Но в конце концов, как утверждал Ралф Эмерсон, мы все закипаем при разных температурах и, как считал Бокаччо, «нет столь пламенного гнева, что с течением времени не остывал бы».