«У МЕНЯ МАНДРАЖ ПЕРЕД КАЖДОЙ НОВОЙ РАБОТОЙ»
«У МЕНЯ МАНДРАЖ ПЕРЕД КАЖДОЙ НОВОЙ РАБОТОЙ»
Известный российский кино- и театральный режиссер Валерий Ахадов, на чьем счету два десятка театральных постановок и почти столько же фильмов, признается, что всегда волнуется, приступая к новому проекту. «У меня мандраж перед каждой работой: я ничего не умею, на должном уровне не получится. Но, может, это и хорошо. Самокритичность стимулирует меня не делать вещи, за которые приходилось бы краснеть», — считает режиссер. И за постановку антрепризного спектакля «Искушение» Альдо Николаи, который поставлен специально к международному фестивалю «Славянский базар в Витебске», Ахадову не стыдно. — К антрепризе сложилось предвзятое отношение. Раньше, когда она только начала развиваться, приглашали звездных актеров и зрители шли смотреть на них. В актерской среде это называется не очень лестно — «зоопарк». Но надо сказать, что такое время ушло. Люди уже насмотрелись знаменитостей, автографы у них взяли. Сейчас на первом плане — проблема качества. Хороший признак, если ты через две недели после выступления в каком-то городе вновь получаешь приглашение оттуда. Значит, «сарафанное радио» работает, слух пошел. Если спектакль плохой, второй раз не пригласят. Мы ставили эту работу с Любовью Полищук, Борисом Щербаковым и Сергеем Безруковым в 1996 году. Не могу сказать, что шли конкретно из-за артистов, потому что были другие спектакли с этими актерами, но такого успеха они не имели. Это хороший спектакль. К тому же он сделан в то время, когда все мы были какие-то надорванные. Спектакль как никакой другой антрепризный был долгожителем. Он продолжал бы идти, если бы не оборвалась жизнь Любы. Остался журнал заявок, все надеялись, что Люба поправится и «Искушение» продолжит свою сценическую жизнь. И вторая моя антрепризная постановка, появившаяся в то же время с Васильевой и Гаркалиным «Ну все, все... Все?», идет до сих пор. — Это опровергает мнение критики, что антрепризы — несерьезные работы. — Да, потому что тут все определяется проблемностью материала. Нет, конечно, на детектив больше спроса, чем на Достоевского. Но, с другой стороны, сиюминутная вещь прокатывается и уходит. А если она живет и к тому же качественно живет, собирает залы, значит, поймано что-то человеческое, вечное. — В Интернете практически нет лестных отзывов критиков об «Искушении». А зрители принимали спектакль всегда хорошо. — Объясню почему. Критика вообще не признает антрепризу как произведение искусства. Такая внутренняя установка. Может, по отношению к каким-то спектаклям она справедлива, но ее надо побороть. А что касается отзывов — я в последнее время вообще не читал положительных. Видимо, журналисты считают, что если рецензия положительная, то это неинтересно и люди не будут читать. А вот если есть известное имя, а я его... В этом есть какая-то фишечка, и я их понимаю. Журналист может написать, а я же не могу ему ничем ответить. Моя личная позиция такова: я либо скажу своим друзьям «приходите на спектакль», либо промолчу. На «Искушение» я смело приглашу, потому что знаю — люди унесут позитивное ощущение об истории любви, веселой, роковой. Эта история трогает душу зрителя. Хотя, если честно, я бы не пошел. Дорого. А люди шли. Ведь когда ты делаешь работу — это произведение искусства. Потом оно уже становится товаром. А люди ведь не глупые. Они хотят купить хороший товар. — В каких городах показывали «Искушение»? — Сначала в Москве, потом в Ногликах. Прежде чем на ответственном фестивале показать спектакль, нужно на публике проверить, где ошибки, чтобы их потом убрать. Всегда ведь смотришь в зрительный зал: ага, тут скучают, тут надо «дожать». В Беларуси, кроме Витебска, показывали в Минске, Гомеле и Могилеве. Приятно, что именно с этого спектакля на «Славянском базаре» появились театральные проекты. Беларусь — самая близкая, самая понятная для российского театра, зритель практически один и тот же, воспитан на тех же ценностях. — Правда, что актеров подбирали, говоря каждому, что другие согласны играть при условии его участия в проекте? — Обычно так и делается. Это способ привлечь. Но актеры должны знать, что будет серьезная, качественная работа. Они не могут выглядеть в дурном свете. У Бориса Щербакова репутация хорошего актера, у Любы Полищук тем более. И у Сережи Безрукова, хотя в то время он не был столь популярен, как после «Бригады», репутация юного актера была достойная. Актеры знают, что я деликатный человек. Несмотря на то, что в постановке есть яркие, эротичные эпизоды, все сделано искусно, ведь у меня есть чувство меры. Потому они и согласились. Я знал всех актеров, но до этого с ними не работал. Компания была одухотворенная, мы не мучились, наоборот, было интересно. Знаете, бывает мучительный процесс, а тут радостный, позитивный, когда на репетицию хочется идти. На самом деле это не комедия, а трагикомедия. Полищук была трагической клоунессой. Как Татьяна Васильева или Ирина Муравьева — я с ней работал. Это такой единичный товар... У нас была довольно сложная команда, но удалось гармонично всех соединить. Школа у всех совершенно разная. Щербаков — школа классическая, мхатовская. Полищук — клоунесса. Безруков — фонтанирующий, безумный в хорошем смысле, немножко актер представления, он ученик Табакова. Но ансамбль получился. Все актеры были готовы на импровизацию, мы нигде не застревали, работали в радость. Этот театральный проект был выдвинут на соискание премии Союзного государства в области литературы и искусства. Надеюсь, это театральное произведение сыграло свою роль в том, что мы не теряем связей, находимся по-прежнему в одном культурном пространстве. Считаю большой потерей, что мы разделились. Теперь большие пробелы в знаниях друг о друге. Хотел бы, чтобы мои дети знали хотя бы то, что знаю я. Мне близко все, что имеет ценность. Ваш Быков — писатель мирового уровня. Он прочитан и хранится в душе. — Белорусские театры вас не приглашали поставить спектакль? — Пока нет. В Беларуси я был несколько раз, там мои однокашники по ВГИКу живут и работают. А впервые приезжал в 1974 году. Остались очень хорошие впечатления. — От чего? — Не знаю, как объяснить. Аура какая-то добрая. Это же было советское время. Прихожу в гостиницу, а тебе не говорят «Ав-ав-ав», а нормально разговаривают. Была пауза у меня, зашел в универмаг. Там пиджачок висит замшевый. Померил, чуть-чуть рукав короток. Я к продавцу обратился. Увы, других размеров нет, но подождите, позвоню туда-то, их туда тоже завозили. А ведь именно такие случаи запоминаются, отношение людей. — У вас есть любимые работы? — Из киноработ — картина без звездных актеров «Парниковый эффект». Достойная, я не стесняюсь ее на фестивалях показывать. До этого была «Подмосковная элегия». Там в главной роли Ульянов, заняты Купченко, Роговцева. Это картина из долгожителей. Но долгожителем могу назвать и фильм «Кто поедет в Трускавец?» с Маргаритой Тереховой. Ему около 30 лет. Есть и завальные работы, о них вспоминать не хочу. Думаю, что в кино все зависит от качества сценария, там иногда можно ошибиться. В театре у меня нет ни одной завальной работы, только хорошие, очень хорошие и гениальные. — Мне нравится ваша самооценка. — Театральная драматургия более сильная. Там берешь, например, Чехова, и он тебя удержит. Или Шекспира. Материал богатый, а в кино этот материал надо вытаскивать. А ты ведь снимаешь современное кино, и, как правило, хороших сценариев на всех не хватает. Я чувствую театральный материал. Если у Чехова написано, что это комедия, — у меня и будет комедия. Но другое дело, что от театра остается программка и впечатления. И завтра этот спектакль могут сыграть совсем не так, а гораздо хуже или лучше. Но это можно править, редактировать. А в кино уже ничего не исправишь. Сейчас я работаю сразу над тремя киносценариями. Моя «поляна» давно обозначена — мелодрама, семейные сцены, женские истории. Мне предлагали сделать картину совместно с американцами. Я прочитал сценарий, говорю, давайте сорежиссера, который снимет погони, перевернутые машины, стрельбу. А я сниму все человеческие сцены. И ребят на курсе режиссерской мастерской во ВГИКе учу: что бы вы ни снимали, суть картины будет в тех 10 сценах, где люди будут решать, кто кого предал или любит-не любит. — Есть актеры, которые хотят работать с режиссером Ахадовым? И с кем бы хотели поработать вы? — Очень хочу сделать работу с Александром Збруевым. Считаю его замечательным артистом, но пока совместный проект не складывается. С Джигарханяном все никак не сойдемся. А вообще со всеми хорошими актерами хочу работать, боюсь, кого-нибудь не назову. А актеров хороших много. Марину Неелову хотел бы снять. Однажды она не согласилась, когда фильм «Руфь» с Анни Жирардо в 1989 году снимали. Хочу сказать, что с мощными артистами легко работать. Я волновался, когда Жирардо согласилась играть роль французской пианистки, отсидевшей в тюрьме в Сибири. Анни послушно выполняла все, что просил. Настоящие актеры чувствуют, понимают тебя, ты их понимаешь, они сделают все, что угодно. Есть среди актеров те, кто хочет со мной работать. Они знают, что я и театральный режиссер, а это много значит. В театре ты работаешь только с артистом, там кроме артиста — никого. А кино — это целое производство, завод. Там задействовано одновременно множество людей — осветители, операторы, гримеры и т.д. И роль каждого важна, актер так же, как и все остальные, — винтик большого механизма. Актеры знают, что я их понимаю, уважаю. Хотят со мной работать, но это не значит, что я работаю с одними и теми же. Можно актера и во второй раз пригласить. Есть человеческие привязанности, но они могут не совпадать со сценарием. Вообще, мне очень трудно сказать артисту «нет». Я этот момент трудно преодолеваю. К каждому из нас надо относиться щадяще. А артисты ведь очень ранимые люди. Жанна КОТЛЯРОВА |
|