«Возраст - для слабаков». Клинту Иствуду - 90

Источник материала:

Когда говоришь о человеке в связи с таким могучим юбилеем, обычно принято восклицать «Как?! Не может быть! Уже 70 (80, 85, 90, 100). Ведь кажется, только вчера играл зайчика (Буратино, Тома Сойера, Гавроша, младенца радистки Кэт)!» — и сокрушенно цокать языком. Мол, куда ты, удаль прежняя, девалась?

Но это — не про Клинта Иствуда. Ему грянуло 90, но это ничего не означает. Ровным счетом ничего. Не то чтобы он человек без возраста, вовсе нет — вы не поверите, но он за эти годы даже состарился, — но он из того редкого типа людей, которые в любой возраст входят с высоко поднятой головой, словно зная, что их здесь ждет удача и новое счастье. А возраст должен быть счастлив, что к нему пришел такой человек. Пусть вот эта самая девятка с нулем будет счастлива, что ее посетил сам Клинт Иствуд. Как любил говорить наш Дмитрий Сергеевич Лихачев, «Возраст — для слабаков».

Он — тринадцатое поколение британских переселенцев. Мать — с голландскими и ирландскими корнями. Оба — рабочие. Родили сына Клинта Иствуда-младшего (отца тоже звали Клинтом) в Сан-Франциско да и отправились вдоль побережья в поисках заработка — на американском дворе стояла Великая депрессия. Маленький Клинт свою первую кличку получил в роддоме — «Самсон». Весил он пять килограммов. Это было только начало — довольно быстро он вымахал до 193 сантиметров.

Второе прозвище он получил в 14 лет — «серийный бабник». Согласитесь — для подростка довольно лестная кличка. Видимо, Иствуду-младшему она очень понравилась, если он решил соответствовать ей всю жизнь. Надо сказать, что преуспел — уже в 83-летнем возрасте был отринут очередной женой за измены. Но не растерялся, а женился вновь. С детьми больше не спешит — и так обзавелся восемью (это те, о которых мы знаем), куда ж еще?

Кстати, и в актеры-то он пошел во многом из-за своей любви к женскому полу. О лицедейской карьере он не думал — работал то пожарным на тушении лесов, то курьером, то мелким клерком, то ассистентом в гольф-клубе, то спасателем на пляже, то на насосной станции, то на автозаправке. А тут ему приятель предложил поступать вместе с ним в какой-то заштатный городской колледж искусств. «Да зачем мне это?» — удивился Иствуд. Приятель объяснил, что там учатся в основном девчонки и все как на подбор красивые. А ну это другое дело, загорелся парень и пошел в колледж. Там-то его и заметили воротилы шоу-бизнеса…

Иствуд не раз кокетливо недоумевал, за что к нему приклеился имидж мачо. Никакой я не мачо, говорил он, я вообще не знаю, что это такое и никаким мачо быть не хочу. Похоже на кокетство, чего уж там. Но не совсем. Наверное, когда в середине 60-х Иствуд в одночасье стал секс-символом Америки после немыслимо успешных вестернов Серджо Леоне «За пригоршню долларов», «На несколько долларов больше» и «Хороший, плохой, злой», — назначение его на должность главного мачо страны ему было приятно. Вряд ли у кого-то бывает иначе. Но прошло немного времени — и актер немного занервничал. Ему стало надоедать мелькать в одном образе — молчаливого рыцаря винтовки, который придет — порядок наведет. Тестостерон летел от него во все стороны, женщины падали замертво при одном упоминании его имени, а ему уже хотелось чего-то другого. И дальше произошло то, что, собственно, и сделало Иствуда Иствудом, — он, познавший всю славу мира, вписавший свое имя в историю мирового кино, делает немыслимый кульбит и рождает нового Клинта Иствуда. Совсем другого, наплевавшего на свой привычный уже образ рыцаря без страха и упрека, признанного красавца, секс-символа Вселенной. Он, черт возьми, начинает заниматься искусством. Неожиданно. На шестом десятке.

Оказалось, что вся его предшествующая биография со всеми полагающимися секс-символу атрибутами была трамплином для чего-то более серьезного и настоящего.

«Непрощенный» в 1992-м стал первой его мощной режиссерской работой. До этого Иствуд не раз пробовал себя в режиссуре, и вполне успешно — «Птица», «Бледный всадник», «Перевал разбитых сердец», «Белый охотник, черное сердце», «Новичок» — его фильмы обретали разный коммерческий успех, подчас совсем мизерный, подчас — внушительный, но в «Непрощенном» мы увидели нового Клинта Иствуда-режиссера.

Его Уильям Манни — уже не тот безмолвный красавец без тени интеллекта и сомнения. Его новый герой умеет переживать из-за своей порочности, что для вестерна вообще нехарактерно. Но Иствуд создал новый вестерн, а если точнее — он перезапустил этот жанр, вернув ему прежнее дыхание, но с новым ароматом — ароматом интеллекта.

90-е стали для Иствуда, которому к тому времени уже перевалило за 70, временем счастливых метаний между жанрами и поисков себя обновленного. Хотя казалось бы — ну что еще надо этому неугомонному немолодому человеку, осыпанному наградами и получившему невероятную любовь зрителей? А он продолжал познавать себя и через себя — белый свет. Свет был, по его мнению, не слишком-то белым — в нем царила несправедливость, в нем господствовали злые мифы, а люди носили в себе неизжитые травмы, которые время от времени заставляли их браться за оружие. С этим надо было как-то разбираться. В 1995 он снял единственную в своей карьере мелодраму — «Мосты округа Мэдисон», где сыграл главную роль, взяв в себе партнерши великолепную Мерил Стрип. Больше он к мелодрамам не возвращался, и это немного жаль — его режиссура, как оказалось, может быть невероятно нежной.

Справедливость — его больное место. Чем старше становился Иствуд, тем острее чувствовал, как мир хоронит это главное достижение цивилизации. Все его последние фильмы — и «Письма с Иводзимы», и «Малышка на миллион», и «Гран Торино», и «Снайпер», и «Чудо на Гудзоне» — это обида на общество, которое так вольно обращается со справедливостью. Чем старше становится Иствуд, тем громче говорит в нем гуманист. Каждый его фильм — это громкое гуманистическое высказывание, очень четкое, не допускающее разночтений. За это его иногда поругивают — мол, прямой как доска и простой как камень. Это так — Иствуд снимает очень просто. Он консерватор за камерой — не любит модных веяний ни в съемке, ни в монтаже, он режиссер-аскет, предпочитающий говорить громко, членораздельно и чрезвычайно просто. В его фильмах всегда понятно, за что и против чего он выступает, он чуть ли не с детской простотой уверенно делит жизнь на черное и белое, на хорошее и плохое. И в этом нет ни грамма банальности — лишь убежденность художника в том, что он может сделать мир лучше.

Иствуд неповторим. При своем вроде бы аскетизме и консерватизме он донельзя небанален в работе. Известно, например, что он никогда не проводит прослушиваний актеров — просто сразу берет того, кто ему глянулся. Он никогда не кричит «Мотор!» и «Снято!» — начинает снимать после негромкого «ОК!», когда видит, что актеры готовы. Иствуд не снимает бесконечного числа дублей — он уверен, что первый дубль всегда самый органичный. А порой даже включает тайком от актеров камеру на репетиции, чтобы застать самый искренний момент. Поэтому он всегда укладывается в сроки и в бюджет. И почти никогда не говорит артистам, что им делать на площадке, — зачем ему актеры, которые не знают?

Иствуд словно опрокидывает стереотипы, связанные с возрастом, — когда другие начали стареть, Иствуд только принялся взрослеть. Когда режиссер, достигнув определенного возраста, уже не так уверенно держит камеру, не так виртуозно работает с актерами и расшатывает драматургию сценария, мы обычно с пониманием киваем: «Ну что поделать — возраст…» Иствуд же в своих метаниях по профессиям, вероятно, где-то подобрал специальное режиссерское средство Макропулоса — его камера становится только уверенней, рука крепче, актеры — понятливее, драматургия — отточеннее.

А когда кто-то начинает сетовать — мол, ушла эпоха великих мачо, мир феминизируется, маскулинность не в моде, — хочется ответить: «Послушайте, не может умереть маскулинность в мире, где есть Клинт Иствуд».