Стресс — слово, которое вообще ничего не значит!

Фактрум публикует статью психолога и журналиста Михаила Завалова, который рассказал удивительную историю всеобщего заблуждения.

Собака Павлова и крыса Селье

В СССР «стресса» было мало, то есть я не помню, чтобы в 1970-х и первой половине 80-х у нас часто склоняли это слово. В литературе (скажем, по психологии) было много собаки Павлова. Авторы отвешивали почтительный поклон этой собаке, а потом переходили от безусловного рефлекса к «высшей нервной деятельности», пытаясь объяснить Павловым (или, точнее, связанной с его именем версией канонического отечественного бихевиоризма) все на свете: неврозы, любовь или творчество. Получалось не слишком убедительно, но зато удивительно тоскливо. Когда теории из физиологических лабораторий с клетками, где сидят зверюшки, попадают в жизнь человеческую, они зачастую мало помогают объяснять происходящее.

Правда, на уровне широкой публики собака Павлова, кажется, мало окрашивала язык и сознание. Вместо этого существовали «нервы», которыми в народе объясняли, в частности, некоторые болезни. «Все это нервы», «это у нее от нервов», «надо поменьше тратить нервов».

Примерно так же сегодня звучит термин «стресс» — правда, в отличие от «нервов», им охотно пользуются и специалисты, а не только простые смертные. Хотя термин существовал и раньше, он стал популярным во многом благодаря трудам Ганса Селье. Этот канадский ученый был по образованию врачом, но, кажется, после того, как он начал заниматься теорией стресса, Селье уже не осмотрел ни одного пациента и вообще не изучал людей в состоянии стресса. Он работал с крысами.

В 1936 году Селье опубликовал свою первую судьбоносную работу по теории стресса. Суть ее сводилась к следующему: в лаборатории бедных крыс пытают с научными целями разными методами. Им колют гормоны и формальдегид, их неожиданно кидают в воду, бьют током, изолируют, помещают в переполненную клетку, лишают еды, кормят какой-нибудь гадостью… И Селье открыл одну любопытную вещь: у всех достаточно долго мучимых животных, чем бы их ни пытали, можно наблюдать сходные неспецифические реакции. Любой дискомфорт вызывал у них «общий адаптационный синдром» (ОАС) со знаменитой триадой изменений (о которой вряд ли вспомнит хотя бы один из 100 человек, часто употребляющих термин «стресс»): уменьшение вилочковой железы, увеличение коры надпочечников и кровоизлияния в слизистой желудочно-кишечного тракта.

Это было важной гипотезой, объяснявшей, как именно работают неблагоприятные факторы. Причем она позволяла вести диалог между разными дисциплинами и, как казалось, объяснять происхождение многих болезней: язвы желудка, инфаркта, рака или снижения иммунитета. Ее стали применять практически во всех дисциплинах, связанных с биологией — от эндокринологии до животноводства, — и в социальной психологии.

Именно прилагательное неспецифические делало теорию Селье революционной, поскольку другие исследователи пытались открыть, как специфические стимулы порождают специфические реакции. Сначала Селье говорил не про «стресс», а только про ОАС, и лишь лет через десять стал звать этот синдром «стрессом».

Многострадальная крыса Селье была несправедливо забыта, а «стресс» стал неслыханно популярным. В 1956 году вышла книга «Стресс жизни», где сам Селье с энтузиазмом связывал свою теорию со всем, что нас волнует: с физиологией, болезнями, эгоизмом, любовью, войнами и целью жизни. В одном из анонсов о ней говорилось: «Перед нами новая революционная концепция психического и физического здоровья, которую излагает сам первооткрыватель. Эта поразительная новая теория заболеваний представляет собой, быть может, самую важную идею в истории медицины, за которой великое будущее. Ее часто сравнивали с открытиями Пастера, Эрлиха и Фрейда. Ганс Селье, блестяще излагающий теорию стресса, пользуется широким признанием ученых, врачей и психологов. Тут ученый, которого называют „Эйнштейном медицины“, разъясняет суть своей концепции языком, вполне доступным для понимания обычного читателя».

Неясный термин с тремя свистящими согласными

Привычные повседневные термины полезно ставить под вопрос. Зачастую эти слова, переданные по наследству из других эпох, меняют свой смысл или вообще его теряют. А язык влияет на то, как мы воспринимаем реальность и как поступаем (в случае «стресса» термин влияет и на картину реальности профессионалов, медиков или психологов, которые порой принимают важные для нас решения).

Похоже, популярность «стресса» объясняется, среди прочего, тем, что он имеет надежное научное происхождение (проверено в лаборатории) и кажется точным термином. И то, и другое вызывает у некоторых скептиков большие сомнения. Есть физиологи, которые утверждают, что за последние 50 лет не появилось никаких доказательств существования знаменитой неспецифической реакции, описанной Селье. Есть медики, которые подобным образом не видят связи между стрессом и болезнями. Хронический стресс, говорят они, не снижает иммунитет, а также не найдены доказательства того, что неспецифические факторы порождают рак (при этом, разумеется, есть много достоверных данных о связи специфических воздействий с конкретными болезнями).

Так что основания гипотезы Селье, быть может, не столь объективны, как это кажется. Об этом мне трудно судить, но зато я могу смело утверждать, что термин «стресс» крайне неточен и расплывчат, или, по меньшей мере, таковым для нас стал.

Вообразим себе гипотетического господина Иванова. Допустим, он живет в одной квартире с тещей, которая произносит около ста слов в минуту, не закрывая рта. Он вежливый человек и только в ванной иногда плачет и тихо ругается матом. Большинство людей единодушно скажет, что у него «стресс» или что он страдает от «стресса». Но дальше можно услышать тысячу разных ответов на вопрос, в чем этот «стресс» или где он тут? Это теща или ее речевое поведение? Слишком мягкий характер Иванова? Или, наоборот, его нетерпимость по отношению к манерам пожилого человека? Плохие жилищные условия? «Несправедливая» ситуация в обществе, где на зарплату Иванов не может купить отдельную квартиру? Реакция гормональной системы Иванова? Неумение расслабляться?

И это происходит не только на популярном уровне — у термина «стресс» нет такого определения, с которым согласится хотя бы большинство специалистов. Разные профессионалы — врач, психолог, социолог и т. д. — дают самые разные определения, каждый видит этот феномен со своей колокольни.

Отчасти в такой путанице виноват сам Селье. Во-первых, он (злые языки говорят, что из-за плохого знания английского) выбрал не самый удачный термин. В его теории, разумеется, стресс есть только реакция в организме Иванова, но он использовал английское слово stress, обозначающее внешнее давление. Селье пытался это исправить, назвав внешние стимулы «стрессорами», но это не прижилось. Чаще всего именно эти внешние стимулы называют «стрессом». А во-вторых, сам Селье дал «стрессу» безгранично широкое определение. В книге «Стресс жизни» оно звучит так: «Стресс есть неспецифический ответ организма на любое предъявление ему требования» (так с некоторой неуклюжестью это передает русский перевод).

Таким образом, этот термин не слишком объективен и радикально расплывчат. Скорее, это интуитивно понятная метафора, которая кажется реальностью. Причем метафора из мира механики. Таких в науках о человеке много, но это тяжелое наследие веры в науку позапрошлых веков (как, скажем, пресловутая «энергия» в психологии, хотя это отдельный разговор).

С таким же успехом можно было сказать: на Иванова действует «плохое». Или вместо «снятия стресса» говорить о «снятии порчи» — хотя «порча», пожалуй, куда более конкретный термин.

Мы устали от «стресса»

Термины, которые мы применяем, строят нашу картину мира и влияют на поступки. Расплывчатый «стресс», сменивший «нервы» и загадочную «неврастению», помогает нам говорить и думать о наших проблемах и нашей жизни. Или чаще, по моему скромному мнению, говорить и думать мешает. Во всяком случае, в его народном понимании.

Тут он, скорее, нечто, исходящее извне, о чем свидетельствует устойчивое выражение «снять стресс». Ответственность за него лежит на плохом мире, плохих условиях, среде, плохом организме. Обычно люди также верят в то, что стресс неизбежен, что он есть источник почти всех проблем и что чем меньше стресса, тем лучше (хотя сам Селье писал о хороших стрессах и необходимости какого-то уровня напряжения для полноценной жизни).

К этому стоит добавить еще один распространенный и абсурдный дискурс «ах, наша современная жизнь, полная стрессов»: дескать, виноваты ритм жизни, мобильники, социальные сети и трафик больших городов и т. д. Смелое заявление: представляю себе свободного от стресса крестьянина при отсутствии, скажем, медицины, туалетной бумаги, водопровода и стиральной машины или живущего на фоне страха голодной смерти.

Все это делает человека жертвой медицинской метафоры, то есть пассивным страдальцем, на которого действует злая сила «стресса». Допустим, бедный наш Иванов (оказавшийся в одном ряду с лабораторной собакой и крысой) решит, что у него «стресс». Скорее всего, он будет обращаться с ним как с недугом: будет учиться глубоко дышать под звуки тещи или начнет бегать по утрам. В этом моя главная претензия к термину. Если «стресс» есть почти главное зло, то эта концепция заметно ограничивает и наш кругозор, и спектр наших телодвижений.

Нужны какие-то другие рабочие гипотезы. Если Иванов скажет: «У меня проблема…» (с тещей, или женой, или жильем) — это заставит его анализировать специфические аспекты ситуации и принимать решения. Чему не способствует расплывчатость «стресса».

Или, что еще лучше, Иванов может признать: «Я страшно зол на тещу», «я глубокий неудачник, который даже дома не может побыть самим собой». Не знаю, что он будет делать дальше: поплачет, поговорит с женой, поищет другую квартиру. Но тут язык эмоций, который кажется неточным и ненаучным, куда точнее языка «стресса» и куда богаче как инструмент для принятия решений. И куда более, по моему мнению, адекватный человеку.