"Преступление и наказание", шконка и туалетное мыло. Журналисты TUT.BY — об обысках и изоляторе

Немного улеглись страсти. Новости прочитаны, сюжеты по телеку посмотрены. Спасибо за поддержку, спасибо за вопросы. Впереди следствие и суд. 

Семь утра, звонок в дверь, мужские голоса в прихожей. Стучат в мою спальню. Я долго разглядываю постановление на обыск, надеюсь, что все исчезнет. Но нет. Чужие люди проводят в моей комнате больше часа, заглядывают в каждую банку и коробку, аккуратно раскладывают часть моих вещей по пакетам.

После еще несколько часов в Следственном комитете. Все это время меня охраняют два сотрудника ОМОНа. Один из них между делом говорит, что удивлен моей реакцией: «От вас, как от девушки, ожидаешь хотя бы слез». Я в ответ сержусь и выдаю тираду о справедливости.

Поздно вечером нас на микроавтобусах отвозят в УВД, а оттуда — в автозаке до ИВС на Окрестина. В «распределительную» меня заводят первой. «Это подельницы, их всего четыре будет», — говорят работники между собой. Это значит, что нам нужны раздельные «стаканы» и разные камеры. «Что за преступницы?» — слышен чей-то голос.

Досматривают очень тщательно, заглядывают под одежду. Мне достается место в пятиместной камере, там уже есть одна женщина.

Утром динамик сообщает о команде «подъем» и предлагает «выполнить физические упражнения». Мою соседку уводят, я остаюсь совсем одна. По камерам разносят туалетную бумагу и кусочки хозяйственного мыла. «Мыло у нас такое… Не с ароматом роз», — будто извиняется контролер. Через несколько минут окошко в двери открывается, и в нем появляется новенькое туалетное мыло.

Без привычки местную еду есть очень сложно. Из развлечений — мытье в раковине, прогулка по тесному дворику и чтение книги «Обожженные зоной» из местной библиотеки. Большая часть дня уходит на сон.

Вечером у меня появляются две новые соседки, обе здесь из-за наркотиков. Одна — «суточница», вторая — подозреваемая по серьезной статье. Обе с огромным интересом смотрят на сладости и шампунь, которые передали мне близкие. У них ничего такого взять с собой не получилось.

На следующее утро меня снова досматривают, в автозаке отвозят в Следственный комитет. Еще около восьми часов там — и можно идти, снаружи встречают друзья и коллеги.

Оказывается, что меня отпустили одной из последних. Мама по телефону спрашивает: «Ты что, самая главная преступница?» Если честно, не знаю, что ей ответить.

Я рано встаю. Делаю кофе и сажусь за новости — должна быть обновлена новостная лента, чтобы тот, кто встал в 7 и 8 утра, уже мог узнать о последних событиях. А интернета нет. Через телефон подключиться не могу, через телефон супруга — тоже. Пытаюсь позвонить — сотовые не работают. Городской не работает.

— Кто-то очень важный умер? — спрашивает муж.

Я быстро одеваюсь и, даже не выпив злосчастный кофе, бегу на работу. По пути на остановку меня останавливает омоновец. Проверка личности, документы, пройдемте к машине.

В микроавтобусе два молодых человека в костюмах — из МВД. Два представителя — ОМОН: тот самый парень, что меня остановил, и девушка. Двое понятых. Эксперт из Комитета судебных экспертиз, следователь. Мне сообщают, что у меня пройдет обыск.

Открыв двери в квартире, прошу мужа поднять ребенка и увести на кухню, чтобы не испугался.

— Деньги, карточки, носители информации, телефоны, компьютеры, ноутбуки?

Все показываю, все забирают и описывают.

Уходя, прощаюсь с сыном.

— Мама, а ты куда? Уезжаешь с ними по работе? А когда вернешься?

Обещаю, что вечером, подспудно чувствуя, что обещание не сдержу.

Меня везут в Центральный аппарат Следственного комитета. Перед допросом, около 9.20, мне показывают релиз ведомства, из которого узнаю, что я: а) подозреваемая; б) задержана.

«Мы никогда не даем фамилии подозреваемых — это может нанести финансовый и репутационный ущерб предприятию», — всплывают у меня в голове слова главы пресс-службы СК. Угу, закон такой, что дышло, — куда повернул, туда и вышло.

В коридорах вижу то Таню Коровенкову из БелаПАН, то Галю Уласик — мою коллегу. Мне иногда сообщают содержание новостей — так я узнаю, у кого из коллег был обыск, кого задержали, волосы встают дыбом.

Потом допрос. Потом переезд в Советское РУВД, два часа в клетке, и автозак до ИВС.

ИВС на Окрестина — особый мир. О чувстве собственного достоинства можно забыть. На досмотре:

— Сымай трусы.

— Простите, у меня менструация.

— Я тоже женщина. Сымай трусы.

Наверное, это был самый унизительный момент в моей жизни. Но в целом в ИВС персонал был благожелательным, необходимые лекарства — по первому требованию, еда (сразу вспомнила слова известной певицы, что в тюрьмах у нас кормят, как в ресторанах, — очень хотела в тот момент, чтобы она попробовала этот суп и эту котлету) — есть не стала, и даже давали книги. Колас, «На ростанях», без половины страниц, и даже два каких-то триллера.

Компания в камере — первоходки. То есть до этого в анамнезе ни у кого «уголовки» не было. Наркотики (покушение на приобретение марихуаны) — а заодно фитнес-тренер, которая утром заставляла делать зарядку, 147-я (жена ударила ножом мужа, который издевался над ней 25 лет) — она следила за тем, чтобы я хотя бы пила чай.

Я всегда думала, что в таких местах люди сидят «невиноватые» — это подбросили, да он сам упал и напоролся на топор 10 раз и прочее. Нет, все говорят о том, что виноваты. И все сожалеют. И все хотели бы переиграть.

Следующий день проходит у меня в сонном состоянии. Я сплю. Все равно делать больше нечего. Приятным исключением стала прогулка — я слышала, как вызывали моих коллег по фамилиям из соседних камер. Кто-то из них совсем рядом.

Та статья, по которой я хожу подозреваемой, не предусматривает ареста — максимум 72 часа задержания. Меня должны выпустить в пятницу. А меня неожиданно отпускают в четверг — после очередного допроса. О том, что я свободна, мне говорят около трех часов дня. Выпускают после 9 вечера. Все это время вижу коллег и родных из окна кабинета. А выйти к ним не могу. И сына обнять не могу.

В жизни каждый человек совершает поступки, за которые ему стыдно. После своего освобождения я прочитала многое: и про новости, которые мы «тырим» у БелТА с нарушением авторских прав, и про то, что мои коллеги — «дамы, удобные в быту», и многое другое. Так вот, за свою работу мне не стыдно, и за каждую новость, поставленную мной, я готова отвечать — перед читателями, коллегами или СК.

За что мне действительно стыдно — за то, что я не смогла ответить на вопрос моего сына у ворот Следственного комитета вечером в четверг: «Мама, почему так долго?»

Прости, сын. И спасибо, друзья, коллеги, конкуренты и люди, которых я не слышала лет десять или которых даже не знаю, — за поддержку и добрые слова. И особый привет «подельницам» и «подельникам» по «делу БелТА».

Фото: Дмитрий Брушко, TUT.BY

Спать ложусь уже за полночь — обычное дело для дежурящего во вторую смену редактора. Пробежать еще раз по новостной ленте — вдруг упустила/не заметила что-то нужное и важное, написать «пост сдал» утреннему дежурному, ну и мозг, к сожалению, отключить мгновенно, как ночник на прикроватной тумбочке, не всегда получается.

Вырывает из сна долгий и настойчивый звонок в дверь. Пытаясь сообразить, «кто я, где я и что происходит», натягиваю сарафан и плетусь открывать дверь. Настенные часы в прихожей показывают 6.20.

На пороге мужчина в штатском предъявляет удостоверение сотрудника МВД. Сообщает, что в доме произошла серия краж, и интересуется, могла бы я помочь и рассказать, может, что видела или слышала. В нашем тихом подъезде на 6 квартир серия краж? Новость заставляет почти проснуться. Конечно же, соглашаюсь, приглашаю зайти в квартиру. Но он остается стоять в дверном проеме и просит подождать пару минут, сейчас должен подойти следователь. Так и стоим с распахнутыми настежь дверями, разговариваем «ни о чем», пока за его спиной не появляется солидная делегация в сопровождении двух омоновцев.

Все они, уже не спрашивая разрешения, вваливаются в мою квартиру — следователь, участковый, сотрудники милиции, понятые. Мне говорят об уголовном деле и суют под нос санкцию на обыск. Первое, что вырывается:

— Лучше бы я спала и никому не открывала.

— Мы бы выломали дверь!

Хватаюсь за мобильник с настойчивым: «Мне надо позвонить». В ответ категорический запрет и требование положить телефон, а то вдруг начну снимать или записывать.

Дальше — обыск. Везде, включая антресоли, кухню и даже санузел.

Изымают ноут, мобильный, флешки, диски, винчестеры, находят какие-то старые мобильники, о существовании которых я уже и забыла. Короче, забирают все, что может быть носителем информации. Приказано собираться и мне.

— Мне на работу к 15.00, я же могу опоздать.

— Мы вам выдадим справку.

В моем списке на утро 7 августа значится поход к парикмахеру в 12.30, и я, наивная чукотская девушка, еще надеюсь: допросят — отпустят, должна успеть.

Дальше СК, бесконечные вопросы, полное отсутствие информации извне и тщетные попытки понять, что, собственно, происходит и какие все это имеет масштабы.

Из кабинета разрешают выходить только в туалет и только в сопровождении девушки из ОМОНа. В одну из таких проходок в коридоре вдруг вижу Аню Калтыгину. Чуть позже узнаю, что задержано много и не только наших.

После многочисленных настойчивых заявлений, что имею право на защитника, приходит дежурный адвокат, он и сообщает, что «о вас известно, вас не забыли» и у меня уже есть персональный защитник, которого я скоро увижу.

Уже ближе к вечеру, когда выводят, чтобы отправить в Московское РУВД, вижу Аню Ермаченок (полный шок!), а в милиции сквозь неплотно закрытые жалюзи — Татьяну Коровенкову.

Фото в анфас, полуанфас и профиль. Бесконечно длинный день заканчивается около двух ночи в ИВС на Окрестина. Мне выдают наволочку и простыню и приказывают подниматься на четвертый этаж.

В камере, рассчитанной на 5 человек, занято лишь одно спальное место. Уже утром узнаю, что моей соседке всего 17, задержали ее в составе компании на дне рождения, куда кто-то принес наркотики, и сейчас милиция устанавливает личность этого кого-то.

Девушка заявляет о своей невиновности, а потому после завтрака, когда ей велят «с вещами на выход», она прощается в полной уверенности, что ее отпускают. Тем более что накануне о таком вероятном развитии событий ей говорил и адвокат.

Целый день в камере одна. Окна задраены, лампочка под потолком горит круглые сутки, о том, сколько сейчас времени, можно прикинуть благодаря распорядку дня, вывешенному на двери: подъем в 6.00, в 14.30 — обед, в 22.00 — отбой.

Время остановилось, ты в вакууме — ни привычных звуков с улицы, ни возможности посмотреть в окно, лишь редкий лязг замков, и через определенные интервалы открывается небольшое окошко в двери — охранники проверяют, чем занят задержанный.

Заснуть не получается, есть совсем не хочется. Развозящие обеды-ужины тетечки уговаривают: «Ну возьмите хотя бы чай… Компот сегодня очень вкусный… Белого хлеба дать?» Но о еде даже думать не хочется.

Уже после обеда снова слышу лязг открывающихся окошек и такие родные фамилии: «Золотова, как себя чувствуете? Жалобы есть?» Так узнаю, что в соседних камерах Аня Ермаченок, Марина, Татьяна Коровенкова.

— Все не ешь? — заглядывает ко мне и вздыхает охранник. — Гулять пойдешь? — Еще бы! И пускай бетонные стены и такой же пол под ногами, зато небо сквозь решетку наверху и воздух!

В 22.00 звучит команда всем спать, еще примерно через пару часов ко мне подселяют соседку. «Задержана по 205-й», — уже утром расскажет она. Еще через какое-то время снова лязг замков, и входит моя «старая» 17-летняя соседка. «Все плохо», — лишь шепчет она.

9-го утром успеваю узнать, что девочке продлили срок задержания еще на 2 месяца, что «маму очень жалко, она сильно плакала», что «думала что-то сделать с собой, но мама взяла обещание, что не натворю глупостей», что «7 августа стало известно, что поступила в вуз и надо писать заявление на зачисление». «Эх, ну как же так, зачем?» — эти вопросы не задаю, понимаю, что она себя сама ими уже давно измучила, а ответа так и не нашла.

А потом: «Уласик, с вещами на выход», — и снова СК, кабинет следователя. Первая встреча со вторым адвокатом, допрос и «вас отпускают».

Уже на улице — поцелуи, объятия, добрые слова от родных и незнакомых людей…

P. S. Мои любимые друзья и дорогие коллеги! Все, c кем знакома и нет, все, кто эти дни волновался, доставал по телефону соответствующие ведомства, пытаясь выяснить, где мы и что с нами, кто дежурил у стен Окрестина, писал слова поддержки в соцсетях и слал эсэмэски, работал практически сутками, чтобы информация о задержанных разошлась на весь мир, звонил и писал моей дочери с единственным вопросом: «Чем помочь?», — все вы просто невероятные люди, и я счастлива, что вы есть!

Самое яркое впечатление — это люди в форме и штатском, которые толпятся у тебя в прихожей в семь утра, а в это время сын в соседней комнате собирается на тренировку. Камеры, яркий свет — сразу представляешь убедительную картинку в вечерней программе по телеку — ты спросонья, в халате. Буквы в постановлении на обыск расплываются.

Позвонить коллегам нельзя.

Спустя 6 часов едем в Центральный аппарат СК мимо Дзержинского, 57 — у входа в офис микроавтобус и автобус побольше. Все понятно. Бессилие от того, что не знаешь, что с другими коллегами. Не знаешь, работает ли редакция.

Вечереет. Украдкой в коридорах СК видишь коллег.

Партизанское РУВД. Откатали пальчики. Ждем конвой, чтобы отвез в ИВС на Окрестина.

Понимаешь, что туда же попадут и коллеги. Кто именно? Когда? Увидимся или нет?

В автозаке в одной клетке я нависаю над тремя женщинами. Места на четверых впритык. Опытные соседки рассказывают, что будет дальше, поэтому «стакан» в ИВС меня не удивляет. В «стакане» мы вчетвером. Можно только стоять. Время в «стакане» течет очень медленно.

Построили в коридоре — сейчас разведут по камерам. Но перед этим раздают белье. Мои спутницы удивленно переглядываются: белье? Раньше его здесь не раздавали, говорят.

Разводят по разным камерам. Вот она — шконка. Спать.

Утром соседки, художественно матерясь, обсуждают новость: надо же, накануне раздали белье. Давно такого не было. Еще одна неожиданность: принесли туалетное мыло. Целый кусок. Можно даже вымыть голову в раковине.

Хорошая новость в том, что в ИВС есть горячая вода. Дома нет.

Троих увозят в Жодино, они по 174-й статье (уклонение родителей от возмещения расходов, затраченных на содержание детей, находящихся на государственном обеспечении). Остаемся вдвоем. Можно взять книги: беру «Петербургские рассказы» Гоголя и «Преступление и наказание». Удивила соседка, которая почти сутки читала Достоевского, — даже глубокой ночью, при свете коридорного фонаря. Она тоже по 174-й.

Можно сходить на прогулку — это та же камера, только вместо потолка — небо в клеточку.

Отсутствие информации мучительно. Как там родные? Это ж сколько всего на них свалилось. Что в редакции? Где коллеги?

9 августа. Снова Центральный аппарат СК. Около часа дня начинается допрос. Отпускают после девяти вечера. Отдают шнурки и 30 рублей. Остальное, понятно, не отдают.

На улице ждут семья и коллеги. Счастье. Спасибо, друзья.

С недоумением читаю сообщение на сайте СК: «Учитывая активное содействие расследованию, следователем принято решение о неприменении меры пресечения в виде заключения под стражу в отношении Марины Золотовой». Активное содействие? Оно проявилось в том, что согласилась давать показания со второй попытки? Да еще и статью себе «утяжелила»? Интересно.

Хотелось еще написать про «воровство», обнародование аудиозаписи и отдельные сюжеты по ТВ. Мы обязательно вернемся к этому вопросу. Когда все закончится.