Главная
Гороскопы
В эти январские дни важно разглядеть ещё одну дату: день рождения – 23 января – одной маленькой ленинградки, которая родилась за 11 лет до войны. Таня Савичева. Одна из 400 тыс. ленинградских детей, вокруг которых сомкнулось блокадное кольцо. Ощерились сначала танки, а потом показал свои зубы голод. Когда через 900 дней блокаду прорвали, оказалось, что погиб почти каждый второй ребёнок. Таня тоже не спаслась. Но кажется, что 9 строчек, оставшихся от её дневника, записанного в адресной книжке, сейчас, из того страшного далёка, пытаются спасти нас. Уберечь.
Зарубки на память
Танин дневник – мартиролог обычной ленинградской семьи, почти поголовно оставшейся в мёрзлых братских могилах на кладбищах великого города Ленинграда – мог бы фигурировать в качестве одного из свидетельств преступлений нацистов на Нюрнбергском процессе. Какие ещё доказательства – серьёзные, взрослые, основательные – могут быть красноречивее детских строчек, выведенных в адресной книжке старшей сестры Нины, её же карандашом для подводки глаз, замёрзшими руками. Строчек-памятников – ибо отдельной могилы уже никому не доставалось, а ещё одна старшая сестра Тани, Женя, умершая первой, перед смертью просила только об одном: «Достаньте гроб, боюсь, земля попадёт в глаза». Строчек – зарубок на память. Строчек, в которые оставалось добавить только последнее, своё имя… Этот дневник для автора был хроникой. И много больше он – для нас. Нет, не символ. Но предостережение: «Женя умерла 28 дек в 12.00 часов утра 1941 г. Бабушка умерла 25 янв 3 часа дня 1942. Лека умер 17 марта в 5 час утра 1942. Дядя Вася умер 13 апр в 2 часа ночи 1942 г. Дядя Леша 10 мая в 4 часа дня 1942. Мама 13 мая в 7.30 утра 1942 г. Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».
Савичевы, умершие все, были семьёй «лишенца», «раскулаченного» нэпмана: отец Тани до войны держал маленький кинотеатр «Правда» и булочную, а вскоре после того, как его лишили положения в обществе (дети не имели права поступать в институты, вступать в комсомол), умер от рака. В блокаду семья вступала без отца. Быстро забылись довоенные годы: как ездили гулять «на Острова» по выходным, как самую младшую, Таню, клали в бельевую корзину, ставили её на стол под рыжим абажуром, а вокруг усаживалась вся семья… Теперь Женя сдавала кровь для раненых, Нина рыла окопы, мама шила форму для солдат, бабушка недоедала, экономя свой кусок для внуков, а брат Лека и оба дяди пошли записываться на фронт (их не взяли). После Жени умерла бабушка – и завещала как можно дольше её не хоронить, чтобы живые могли получать хлебный паёк по её карточке: «Вы не бойтесь, я тихонечко полежу». Соседи съели кота, Савичевы поклялись: своего Барсика не съедят. Через неделю он пропал – съели другие. За 2 буханки хлеба мама нашла гроб для Жени. Последней умерла мама, до мая 1942-го на одной силе духа державшаяся в своём прозрачном теле… В последние дни Таня выменяла на какие-то домашние сокровища головку лука, пыталась накормить им маму, погибающую от цинги, но мама уже не могла есть.
Ещё одна Таня
Когда Савичевы умерли все и осталась одна Таня, она попросила дочку дворника помочь зашить маму в простыню, сложила в палехскую шкатулку венчальные свечи своих родителей и Нинину записную книжку, дневничок, и пошла к тёте Дусе, дальней родственнице. Родственница вскоре отдала Таню в детдом. Детдом удалось эвакуировать. В нижегородском селе Шатки Таня 9 месяцев, в болях, лежала, слепая, и медленно умирала: подорванный, истощённый её маленький организм дольше уже не мог жить (туберкулёз, дистрофия, цинга), но насмотревшаяся душа всё никак не могла отпустить эту жизнь…
Таня умерла в июле 1944 г. Уверенная, что она последняя из Савичевых. А после Победы её дневник нашла сестра Нина, попавшая в эвакуацию вместе с предприятием и не успевшая передать весточку семье. Из Таниного дневника она узнала о том, что стало с Савичевыми.
Ещё 10 лет назад Нина Савичева, в ту пору уже 87-летняя, так и не оправившаяся от ударной волны Таниных 9 строчек, была жива, давала интервью нашей газете. А сейчас о том, что было, могут свидетельствовать выжившие ленинградские дети. Например, ещё одна Таня, Рудыковская, – она по сей день живёт в том же доме (в его крыше так и торчит осколок снаряда), где писала свой дневник – многотомный, на сшитых на живую нитку листах.
Реестр съеденного. Страшный список продуктов – полученных по карточкам, выхлопотанных, выторгованных, выкроенных, выдуманных. В тесном, через запятую, соседстве с перечнем имён умерших родных. «27 февраля 1942. В 40 минут девятого УМЕР ПАПА. Когда мама пришла с дежурства, она сразу пошла к папе. Целовала и ласкала его, он сделал попытку улыбнуться, но не смог, а из глаз покатились слезы. Завтрак: горох (жидкий), пол ст. л. пшенной каши (ее мама оставляла папе), хлеб с маслом. Бабинька ни каши, ни супу не ела». Татьяна Рудыковская стала инженером кино и поэтом, живёт одна, по дому передвигается на ходунках, а когда выходит – то на коляске. Ей 87. Январь она проживает особо: в конце месяца у неё расписан каждый день. «В понедельник – в школу, во вторник – Дворец пионеров, среда – в муниципалитет, четверг – в библиотеку, пятница – дома». После пятницы – отдых. До мая. «Нас всего тысяч сто осталось, ленинградских детей, – говорит Татьяна Валерьевна. – Но в основном это те, кому было 2–3 года. И они ничего не могут сказать. А я могу. Мне было 10. И я помню всё. И у меня всё записано». «11 января 1942. Завтрак: 4 ст. л. жидкой каши из ржаной муки, а папе пол черной миски. Бабиньке, когда супы на завтрак, ей не дают, а сегодня была каша, и ей не дали. ПРИБАВИЛИ ХЛЕБА!!! (...) Обед: суп с пшенной крупой. (...) У меня пропал кусок хлеба и кусочек сахара. Ужин: ничего».
Из нехитрого перечисления вырастает картина происходящего: «бабиньке» недостаёт еды… И ведь если бы это была война только с голодом! Только с морозом! Только с фашизмом! Эта война шла вдоль и поперёк каждой кухни, велась за пазухой каждого возвращавшегося из булочной человека, маленького и большого, там, где тёплый хлеб соседствовал с замерзающим сердцем… Юра Рябинкин подъедал пайку сестры Иры. Стыдился, каялся, записывал ужас этого воровства – жизни – в дневник. Мать эвакуировалась только с дочерью, Юру оставили в квартире... А Ира и в 2015 г. ещё верила, что Юрка где-то жив. «Я живу с этим чувством вины. И с грузом: я должна быть человеком! Потому что за мою жизнь слишком много заплачено».
Истории Тани Савичевой, Тани Рудыковской, Юры Рябинкина и ещё 15 ленинградских детей, тексты их дневников есть в «Детской книге войны», сборнике, который «Аргументы и факты» выпустил к 70-летнему юбилею Победы. И ещё 17 дневников – тех, кто писал их в гетто и концлагерях, на фронте и в оккупации, в тылу и на территории Германии.
И теперь, когда Савичевы умерли все, как умерли почти все остальные очевидцы войны, теперь, когда голос Тани Рудыковской едва теплится в трубке, сквозь громкие речи, заполняющие воздух в конце января, и теперь перед глазами по-прежнему стоит синяя адресная книжка, в которой всего 9 строк. Завещание Тани Савичевой. Живите!
