Бутафорский окорок

Мол, человек совершенно легко обошелся с историей, в частности, опричников изобразил «как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс-Клана», пишет belrynok.by. Сталин указал режиссеру на допущенные ошибки, посоветовал, что сделать для удачной пересъемки, работа закипела, но сердце Эйзенштейна ударных темпов ускорения производства не выдержало. Так что вторая серия фильма была положена на полку и появилась перед зрителем уже в иную эпоху — при Хрущеве, в 1958 году. И в том виде, каким она была создана режиссером.

Почему Сталин сравнил опричников с ку-клукс-клановцами? Возможно потому, что Эйзенштейн поддался современной ему стилистике в кино, где моду определяли американцы. У них началось время беспощадного гангстерского фильма, которому противопоставлялся классический вестерн. Поэтому в одной картине могли действовать и «аристократы», и «дегенераты», и благородные ковбои, и неподкупные шерифы, и отпетые бандиты.

Появление в советском кинематографе подобных культурно-исторических стимулов было вполне возможно. Притом, что режиссер должен был руководствоваться сталинской теорией о роли личности в истории, которая достигала успеха при условии умелого и жесткого руководства массами. А Сталин был и считался не простым, а гениальным вождем. Поэтому ему не хватало большей определенности во второй серии, где русский царь выглядел либералом, который малодушествовал в подавлении боярского заговора. Сталин в этом отношении был настоящим перфекционистом и до последнего дня своей жизни подыскивал себе врагов, которых уничтожал.

Естественно, у Эйзенштейна, который руководствовался не только «объективно-историческими обстоятельствами», но и художественными, получилось не все. Но и то, что получилось в фильме — в высшей степени достойно. В том смысле, что практики Малюты Скуратова (опричнина) были востребованы Дзержинским (ВЧК), а после, с большим усердием и успехом, — последователями. Среди самых приметных персоналий следует назвать Ягоду, Ежова, Берия, разумеется, Андропова и перенявших от него высший чекистский пост, включая Крючкова, при котором государство как централизованная и абсолютистская держава развалилось.

Если верить Ходасевичу, фильм Эйзенштейна переводил исторические иллюзии в повседневную реальность. Поэтому всякий, кто его внимательно смотрел, мог посчитать, что любая иная трактовка советской действительности является чистейшей порнографией. Но это было бы ошибкой. Не стану перечислять романы и кинофильмы, которые в сравнении с эйзенштейновским шедевром можно отнести к порнографическим. Отмечу только, что до сих пор с «порнографией» в культуре не покончено. И заказчиком на этот культурный продукт чаще всего выступает государство. Например, в последние годы неуклонно растет численность фильмов, согласно которым «органам» принадлежит роль подлинного главного и единственного субъекта истории, настоящего и будущего.

А это типичный «порнографический» подход, который поощряет пользователя к потреблению культурных суррогатов, к использованию их в качестве стимулов и технологий реального социального процесса.

Историки часто вспоминают забавную деталь. Фильм снимался во время войны, и большинство актеров голодали. И когда приходилось снимать сцены с ломящимися от пищи столами на царских пиршествах, чтобы актеры не ели съедобный реквизит, его предварительно смазывали керосином. Это вынужденный технологический прием, но и художественный, поскольку он доказывает актерам, что искусство создает иллюзию реальности. В то же время, по отношению к зрителям он является «порнографическим», поскольку заставляет их завидовать актерам, которые после съемки (наверняка!) все это съедят!

Как отмечал Владислав Ходасевич, порнография отказывается от передачи отвлеченного переживания, но стремится вызвать реакцию скорее физиологическую. И бутафорский окорок вызовет в зрителе чувство голода вернее, чем окорок, нарисованный великим художником. При визуальной трансляции своих образов порнография приближается к эротической бутафории, в словесности — к эротическому описательству.

Разумеется, речь идет о своеобразном «художественном освоении действительности», об основных стилистических тенденциях порнографии. Но эти же тенденции применяются и в других сферах. Например, в политике, например, на телевидении. Но мне хочется сказать об «эротическом описательстве», которое чаще всего применяется в политике. Недавний пример. Сообщают, что руководитель государства встретился с председателем официальных профсоюзов и указал, что ценообразование остается для населения вопросом номер один и потому должно находиться в поле зрения профсоюзов. «Вы защищаете прежде всего, как вы себя позиционируете, интересы трудящихся, наших людей. Заинтересованность человека в ценообразовании самая прямая. Не такие богатые у нас люди, чтобы покупать по бешеным ценам продукцию, особенно ту, которая производится у нас: продукты питания, одежду и прочее», — отметил белорусский президент.

Как говорится, всего ничего — поесть и попить. Но и прочего много. Например, цены на товары для малозащищенных. А ведь есть еще и просто малоимущие. Вроде бы они за импортом не гонятся. Но гонятся за тем, что дешевле, и потребительским патриотизмом не страдают. Руководитель интересуется у профбосса, как обстоят дела с систематическим контролем за ценами, систему которого он просил создать. И почему люди боятся, о чем свидетельствуют любые соцопросы? А ведь почти два года прошло после того, как по инициативе ФПБ ей было позволено фактически возродить «народный контроль» за ценами в магазинах. А помимо профсоюзов по обязанности розничные цены «мониторит» Белстат. А кроме них еще несколько ведомств, в том числе МАРТ, Госконтроль, соответствующие исполкомовские структуры.

И к этому числу контролирующих и проверяющих добавились профсоюзы. Хотя ни один из них не может и не должен контролировать цены. У ведомственных контролеров и профсоюзов цели вроде бы объективно совпадают. Но при этом есть, например, профсоюзы и у торговой отрасли, состоящие из продавцов, живущих от выручки, а выручка зависит в том числе и от цен.

Не все в обществе люди являются одновременно производителями товаров и услуг и их потребителями. При этом потребление, которое ставит перед производством цели и определяет его объемы, вероятно, самый важный фактор. Равновесие между производством и потреблением устанавливается рынком, а не профсоюзным контролем за продавцами. За спекулянтами.

Рынок — это искусство, которое позволяет обществу реализовать эту иллюзорную возможность. Все остальное, проверяющее и стремящееся к установлению полного контроля за (розничными) ценами — лжеискусство. Своего рода порнография, предлагающая людям чувствовать себя богатыми, пребывая в материальной нищете.