Чтобы смерти просили... Пара отсидела за наркотики и рассказала о жизни в беларуской тюрьме

Кyky публикует историю пары, в которой и муж, и жена попали за решётку из-за наркотиков. Они только освободились и рассказали, каково это было и что им предстоит после освобождения.

Юля и Сергей Крупица – муж и жена. Их историю могли бы экранизировать где-нибудь в Ирландии: обоих по разным причинам задержали по 328 статье с разницей в две недели. Сергея осудили на три года строгого режима, Юлю – на пять общего режима. 

Они не делают вид, будто никогда не пробовали наркотики – оба уже состояли на учете в наркодиспансере, проходили лечение и по рецепту получали трамадол, который помогал гасить опиоидную ломку. 

Когда Сергей и Юля попали в разные тюрьмы, получили право на переписку друг с другом – говорят, это помогало пережить изоляцию. Но нас их история интересует не потому, что это Ромео и Джульетта из беларуской глубинки – просто эти люди согласились без анонимности рассказать, каково им было в тюрьме и есть ли жизнь после амнистии.

Юлия: Я попала в колонию из-за того, что по своему рецепту купила таблетки трамадола и отдала их подруге. Подруга оказалась обвешана камерами и записывающими средствами – сотрудничала с милицией. 

В тюрьме очень много людей, которые делились трамадолом и получили за это срок, есть даже те, кто получил за две таблетки девять лет. Мне дали пять. Подруга проходила как свидетель, а мне дали вторую часть 328 статьи.

Сергей: А меня осудили по первой части 328-й. Задержали около дома и в ходе обыска обнаружили мак, бутылку растворителя, уксус и пищевую соду. Готового наркотика у меня не было. Заподозрили, что в моем маке примесь маковой соломы. Потом эксперт сказал, что её нет, но он допускает, что из этих веществ можно изготовить наркотик – но сам он не знает, как это сделать. 

Я частично признал свою вину – сказал, что покупал семена мака для изготовления наркотика для себя. На суде оперативник выступал свидетелем и сказал, будто поступила информация, что я причастен к незаконному обороту наркотиков.

Меня «взяли» первым и дали три года. Через две недели задержали Юлю. До этого мы с ней стояли на учете в наркодиспансере. Когда становилось плохо и была ломка — ложились в больницу. Нам раз в месяц давали рецепт на трамадол, который можно было взять в аптеке. 

Мы стояли на анонимном учете, но после приговора автоматически получили по 107 статье УК РБ («Применение принудительных мер безопасности и лечения к лицам, страдающим хроническим алкоголизмом, наркоманией или токсикоманией»). Когда у осужденного 107 статья, он не имеет право на досрочное освобождение, но эта статья снимается после двух лет заключения.

Юлия: Я – в конце ноября, прошла по амнистии. И через две недели был пересмотр дела. Когда по всей стране начали снижать сроки, мне сняли два года, а потом и еще шесть месяцев. Отсидела два с половиной года.

Сергей: Я вышел раньше Юли – отсидел два года и два месяца. Десять месяцев сняли по амнистии. Это заслуга движения «матери 328». Я потом с ними даже встречался и благодарил.

Юлия: В колонии было два отдельных отряда, в которых содержались только осужденные по 328-й. Часто это люди, которые остались без поддержки.

Ни прокладок, ни тампонов, ни зубной щетки и пасты не выдавали. Давали два куска хозяйственного мыла и маленький рулон туалетной бумаги на месяц. Есть люди, которые на работе шили из бумаги и поролона прокладки.

Я до сих пор от этого в шоке. Мы старались помогать таким людям, но здесь еще в чем дело – если кто-то увидит, что делишься с другими прокладками, бельем или еще какими вещами – впишут нарушение.

Колония выдаёт каждой платье и костюм. Из обуви – туфли и зимние ботинки. Туфли тяжелые и неудобные, а зимние ботинки будто сделаны из картона. Они не греют, натирают мозоли, и даже если надеть теплые носки, в этой обуви все равно будет холодно.

Сергей: У нас, мужчин, была единственная форма — это черная роба. Все бритые под ноль и одинаковой внешности. В столовой везде грязь.

Юлия: Между двухъярусными кроватями расстояние в полметра, и на такой территории живет четыре человека. В отряде 140 человек, шесть умывальников и двадцать пять минут на то, чтобы застелить кровать, умыться и одеться. В секции, где ты живешь, еще около пятидесяти человек. 

Среди всего этого интерьера висят телогрейки, стоит обувь, холодильник, тумбочки, кровати. Чтобы пройти в коридоре, нужно пропускать друг друга – места катастрофически мало.

У нас в шестнадцатом отряде был пожар. Если бы он случился ночью, люди не успели бы выбежать. А кровати стоят настолько плотно к окнам, что их можно открыть только на режим проветривания. Ни о каком личном пространстве и пожарной безопасности речи не идет. Но когда приезжает проверка, конечно, всё двигается и все делают вид, что нормы выполнены.

Баня была один раз в неделю, голову можно помыть можно два раза в неделю. Если помыла голову в другой день, это нарушение. А еще нельзя вешать белье на батарею. Сушилка – на улице, и только на нее можно повесить вещи. 

За сушку на батарее тоже поставят нарушение, дополнительное дежурство – или туалеты будешь мыть три дня. Если постирал платье и оно не высохло, приходилось надевать его мокрым.

Сергей: У нас есть своя квартира. Ее сдавали в аренду, пока мы были в заключении. Вот, с помощью этого как-то выживали. Сдавали за триста долларов: по сто долларов отправляли нам с Юлей, а сто долларов уходили моей дочери от первого брака.

Сергей: Система колонии изначально построена так, что все друг друга боятся и сдают. Администрация не просто так запустила психологическое давление.

Юлия: В наших отрядах был жуткий прессинг. Мы настолько друг друга боялись, что порой опасались даже заговорить друг с другом. Был случай, когда девушки убирали снег, намочили обувь. Одна переобулась в обувь другой и пошла на завтрак. У нее было нарушение за это. Представляете, дали нарушение за то, что человек надел чужие сухие сапоги! Нас настолько запугивали, что мы боялись собственной тени.

Юлия: Это лишение передач, свиданий. Если кто-то из родственников пишет жалобу,  администрация начинает прессинг в отношении этого человека.

Однажды к нам администрация колонии обратилась со словами: «Скажите своим родителям, чтобы успокоились».

Закипятить воду можно только в половину восьмого утра, а на работу уходишь в семь. Есть девочки, которые учатся и после работы убегают на учебу до самого вечера. Вечером обязательные воспитательные лекции, поэтому выходит, что они за день не могут даже выпить кипятка. 

Люди даже с сахарным диабетом, которые были в нашем отряде, не могли за день выпить сладкого чая. Если же пренебрегаешь правилами, сразу получаешь нарушение. Мы умоляли администрацию, мол, разрешите нам попить кофе перед работой. 

Администрация нам сказала: «Лучше глаза накрасьте или кремом намажьте лицо». В итоге люди, которые страдали низким давлением, добавляли растворимый кофе в чай, который выдавали в столовой, – размешивали и пили эту гадость.

В других отрядах была комната приема пищи, у нас её не было. Мы спали и ели на этих сорока пяти сантиметрах. Садились на пол – сидеть на кровати было нельзя – она должна быть застелена белым конвертом и будто выглажена.

Нас не выпускали на улицу для прогулок, хотя в СИЗО нас выводили гулять. Подъем каждый день был в шесть утра. Если девушки работают во вторую смену, то в 9:30 утра уже проходили лекции по поводу правил внутреннего порядка, а потом на работу до вечера. 

Ты должен слушать лекцию или смотреть ее по телевизору. Нельзя никуда выйти, иначе это нарушение. И так каждый день. Во время этих лекций нам даже запретили писать и читать письма.

Если же работаешь в первую смену, то идешь на работу до трех дня, а потом с половины пятого до половины седьмого сидишь в той же маленькой комнате и слушаешь те же лекции по правилам внутреннего распорядка. 

Приходишь в отряд за час до проверки. Полчаса длится проверка – ты в это время стоишь на улице, пока не осмотрят всю зону. Стоишь и в дождь, и в метель, и в град. Свободное время есть только после ужина – получается, чуть больше часа.

Юлия: Из двух с половиной лет, что я была в колонии, мне два года не могли сделать операцию по удалению грыжи. Сказали, что пока дойдет моя очередь на операцию, я уже буду дома – хотя у меня был постельный режим, когда я еще была на Володарке.

Когда всё окончательно защемило и были сильные боли, я пошла по врачам. Чтобы допроситься таблетку, нужно пройти тот еще квест — записаться к врачу за неделю до приема. Чтобы взять обезболивающее, нужно отстоять час на улице, и потом таблетки с собой в отряд брать нельзя.

Меня положили в санчасть, возили в город на обследование в наручниках. Прооперировали только тогда, когда поднялась высокая температура.

После операции неделю я лежала в санчасти, и только через месяц мне стали колоть антибиотики. В гомельскую колонию много женщин привозят из речицкой колонии для рецидивисток, они тут с онкологией лежат в санчасти. 

Для наркозависимых нет никакой заместительной терапии, для людей с ВИЧ+ – только одна терапия на всех, учитывая, что на свободе ее подбирают индивидуально.

Сергей: Лечения никакого, диет тоже никаких. У меня гепатит В, никакой диеты и терапии мне не выдавали. Моей печени было сложно усвоить пищу, которой нас кормили. И сейчас мне надо возвращаться в терапию, потому что в тюрьме никто не обращал внимания на мой диагноз.

Юлия: Многим родителям стыдно за своих заключенных детей. Они не понимают, что нам тоже стыдно и что мы оступились. Но есть отцы и матери, которые не могут простить и не приезжают на свидания. Ко мне самой мама приехала на свидание только через полтора года, и то было очень много слез и ругани. Но она меня простила, хоть ей было стыдно находиться в колонии.

Юлия: Да там если начинаешь плакать, сразу «получаешь полосу». Это означает, что склонен к суицидальному поведению – находишься под еще большим контролем и получаешь очередное нарушение. 

Из-за нарушений, кстати, может страдать весь отряд. Бывало, что каждый день нас заставляли читать правила внутреннего распорядка и во время проверки, и во время свободного времени. У осужденных по 328 статье раньше были отдельные зеленые бирки – теперь они белые, как и у остальных заключенных.

Сергей: А если бирка пришита не так, то это тоже нарушение.

Юлия: Вообще, очень много зависит от того, кто у тебя остался на свободе. И важно, что у нас с Сергеем было разрешение на переписку между колониями. Я знала, что у меня будет два письма в неделю, и меня это подбадривало. 

Бывало даже такое:  подумаю о чем-то, а мне на следующий день приходит от мужа письмо, где он пишет ровно об этом. Однажды письмо было затерялось – у меня была истерика. Потому что ты находишься в вакууме и никак не можешь узнать, что там с ним [с Сергеем]. Письма – это твоя единственная связь с миром.

Сергей: Я освободился раньше Юли и приехал к ней на свидание. Она написала заявление на длительное. Я вам скажу, комната для свиданий — это ужас. Туалет на улице, душ тоже, маленькая кухня. Мы там двое суток пробыли.

Юлия: Обычно длительное длится трое суток. Но тем, кто отбывал срок по 328, давали сутки, очень редко – двое. Мне просто повезло, что дали второй день. Когда написали заявление на третьи сутки, контролер сказал, что свободных мест нет.

Сергей: Хотя когда мы там находились, было пять свободных комнат.

Юлия: У нас была девочка, которая забеременела на свидании. Когда у нее начались схватки, ей сказали, что она что-то не то съела. Скорую вызвали очень поздно – в общем, родила она на два месяца раньше. Ребенок долго лежал в реанимации, но его забрали ее родители и муж. 

Когда она побежала к окну помахать им рукой, выписали нарушение. А отряд наш весь наказали. Ей потом присылали фотографии дочки, как та растет, ползает – эту девушку посадили на девять лет, и пять из них она уже отсидела. Очень круто, когда ребенка забирают в семью – ведь многие дети уезжают в детские дома.

Юлия: Жалобы доходят до адресата только от родителей. Жалобы от самих осужденных, считайте, пропадают. А у осужденных, чьи родители активно сражаются с 328 статьёй, на карточках так и написано «матери 328».

Родители или мужья пишут жалобы на основании того, что услышат от заключенных на свиданиях. Но когда приезжает проверка, администрация колонии вот что делает: чтобы показать, будто места не мало, пока один отряд на работе, они разбивают тот отряд, который находится в секции, на два – и распределяют по двум отрядам. 

То есть проверка видит, что семьдесят человек в секции, и им хватает места. Хотя на самом деле в этой секции живет 140 человек.

Сергей: Если приезжает какая проверка из Департамента исполнения наказаний, их сразу ведут в какой-нибудь показательный отряд и какое-нибудь новое помещение. Реальную жизнь никто не показывает.

Юлия: Каждую неделю вводят какие-то изменения. Сначала шапки запретили и выдали платки, от которых у людей аллергии до корок на шее. Потом ввели правила на посылки, из-за которых их высылали обратно. Еще нам говорили, мол, если будете возмущаться, обяжем носить обувь казенную, а не ту, которую прислали родные.

Сергей: У меня нет родителей, так что и помощи никакой тоже не было. За два с половиной года еще набежало алиментов на 6600 рублей. Мне не платили даже минимальную зарплату, чтобы я мог отправлять алименты своему ребенку и заработать хотя бы на первое время.

Юлия: Мне при освобождении выдали девятнадцать рублей. Двенадцать я потратила на поезд. Да, в колонии осужденные постоянно работают, но получают за это копейки.

После выхода нужно встать на учет в течение трех дней после освобождения, ездить на какие-то лекции. Мне кажется, вместо этого надо вводить какую-то программу поддержки и социализации. Да и у меня денег нет даже чтобы ездить на лекции!

У всех освободившихся появляются финансовые дыры, всех настигают проблемы со здоровьем, с поиском работы. Я всю жизнь работала парикмахером, оканчивала курсы в Москве, у меня были дорогие инструменты. 

Мне это нравилось, и клиенты свои были. Сейчас всего этого, конечно, нет. Когда меня задержали, следователь обзванивал моих клиентов и спрашивал, не продавала ли я им трамадол. Вряд ли эти люди пойдут ко мне за услугами снова.

Сергей: А еще после тюрьмы нам обоим кажется, что за нами следят – за каждым шагом. Из-за условий содержания даже после выхода садишься на паранойю.

Юлия: Да ничего. Когда-то я писала Сергею, что не знаю, как при встрече поведу себя с ней. Но сейчас понимаю, что ничего делать не буду. Просто пройду мимо. Свобода важнее всего.

Сергей: Зачем рисковать собой? Вы ж поймите, никому не хочется возвращаться туда, возвращаться в эту тюрьму.