«Памру - і ніхто не раскажа пра іх». История Гени, которая в пустой деревне хранит память о староверах

Источник материала:

На границе Гродненской и Минской областей, в Воложинском районе, есть маленькая лесная деревня, где остался всего один жилой дом, в котором обитает 84-летняя бабушка Геня. Держит кур и «гадуе цыплят ды кацят», косит, справляется с огородом, грустит по умершему недавно сыну и сохраняет, сама того не зная, память о староверах, которые когда-то жили здесь и которых уже нет. Их образы остались лишь в рассказах старой женщины.

Бабушка Геня (Евгения Жуковская) — католичка. Еще несколько месяцев назад в деревне жила еще одна женщина, Антонина — староверка, но из-за проблем со здоровьем ее насовсем забрали родственники в Минск. Так бабушка Геня осталась одна.

— Вось памру, і ніхто больш вам не раскажа пра іх, — хитро щурится бабушка.

Большая хата Гени стоит на самой окраине деревни. Она, вообще-то, когда-то и не была никакой окраиной, но со временем от других домов на улице ничего не осталось — все заросло бурьяном.

Мостище — не типичное для Беларуси поселение. Дома здесь стоят далеко друг от друга. Местечко больше похоже на несколько хуторов, которые находятся хоть и относительно близко друг к другу, но все же каждый имеет свою территорию. Староверы так селились, говорит бабушка, чтобы каждый дом был отдельно и, желательно, чтобы еще и был скрыт от чужих глаз деревьями, лесом или высоким забором.

«Толькі я трымаюся ўсё»

Сейчас на Мостище медленно, но уверенно наступает лес. Вот уже и старообрядческие церковь и кладбище из-за больших деревьев с дороги сразу и не увидишь. Если бы не второй сын Гени, Казимир, который живет в нескольких километрах от деревни и сегодня пришел навестить мать, то мы бы и не нашли деревянный храм.

 — Толькі я трымаюся ўсё, — говорит Геня. Она рассказывает, что когда-то в Мостище жило 600 человек, работала школа, была крама. — Як жылі? Добра. І з рускімі (так староверов называли в деревне, а еще — москалями, кацапами, но без всякого оскорбительного оттенка, и бегунами. — Прим. TUT.BY) сябравалі, нават нашыя некаторыя дзяўчаты замуж за іх ішлі. Па гаспадарцы ў іх працавалі. […] Кружка вісіць на заборы — каб мы, католікі, пілі. У некаторых так было. Ды і дамы ў іх іншыя, чым ў нас. Вялікія, з двумя хадамі і з добрым такім заборам, каб было не відаць, што яны там робяць. Але што рабілі? Жылі, як і мы. Дзяцей гадавалі.

 — Царкву вось пабудавалі. Тоні гэнай, што жыла тут яшчэ нядаўна, ці то бацька, ці то дзед пабудаваў за свае грошы і каля свайго дома. Да таго часу тут нічога і не было. Рускія сабіраліся разам у адной з хат і там маліліся, а потым пачалі хадзіць у царкву. Апрануцца ў доўгія сукенкі і белыя рубашкі і ідуць, едуць на канях, а потым на машынах у царкву. Яна ж далёка. Пешам — цяжка дайсці. А мужыкі — усе з бародамі. У каго больш барада, той і галоўны, — вспоминает бабушка.

Когда точно появились староверы в Мостище и почему выбрали именно это место для поселения, бабушка не помнит. Говорит, что, кажется, они были здесь всегда. Правда, жили обособленно, на танцы не ходили, много постились, но широко гуляли на своих свадьбах. За невестами и женихами ездили в соседние вески или дальше. Некоторые переселились в лесную деревню, но больше было тех, кто уезжал отсюда. Хоть времена, когда люди за свою веру преследовались, прошли, староверы как будто всегда чего-то боялись, говорит бабушка.

— Паклічаш у горад (ныне агрогородок Трабы. — Прим. TUT.BY), а яны не ідуць. Сяброўка пойдзе ў мамы спытае — і бяжыць, кажа, мама казала, каб дома сядзела і нікуды не ездзіла. І вось глядзі — так і пражыла да старасці, ды пахавана там на могілках іх. Усё жыццё тут, усё жыццё, — качает головой Геня.

У староверов другие обычаи и традиции

Староверы в Беларуси появились в середине XVII века. После реформы патриарха Никона и раскола церкви староверов в России начали преследовать, а в Речи Посполитой, наоборот, укрывали в пику Российской империи. Много староверов осело в белорусской Ветке, что в Гомельской области, — она даже какое-то время считалась столицей старообрядцев. Здесь обучали священников, жили ремесленники и торговцы, которые не принимали новые веяния в православной церкви. В 1735 и 1764 годах российские военные несколько раз приходили в Ветку, уводили людей обратно, а дома сжигали. Патриарх Никон в 1650—1660 годах провел церковную реформу, согласно которой были унифицированы богослужения русской церкви с греческой и константинопольской церквями. Примерно две трети верующих не поддержали реформы. Их стали называть раскольниками. Эти люди очень активно отстаивали свою позицию и даже устраивали массовые самосожжения. В XVII—XVIII веках более 20 тысяч старообрядцев подвергли себя самосожжению.

Законы в Российской империи, касающиеся староверов, время от времени менялись. То им разрешали жить в столице, но купцов-раскольников облагали большим налогом, то запрещали селиться в больших городах. По одному из указов им нельзя было носить традиционную русскую одежду, с них брали налог за ношение бород.

У староверов есть ряд отличий от традиций сегодняшней православной церкви. Например, крестное знамение у них не трехперстное, а двуперстное, как это было раньше. У староверов есть даже пословица на счет того, когда крестятся тремя пальцами — «Господу фигу показывать». Во время молитв у них остались поклоны.

— Да, кланяліся яны ў царкве, кланяліся, калі адзін аднаго бачылі, кланяліся, калі дзеці спраўлялі вяселле, ды калі нехта кудысьці з’язджаў, — вспоминает бабушка Геня.

К 1914 году староверов на территории Беларуси было около 100 тысяч человек. Сейчас, по данным Центрального совета Древлеправославной поморской церкви, в Беларуси существует тридцать восемь общин (зарегистрированных и нет), в которые входит около 50 тысяч человек. В старообрядчестве есть несколько направлений. Одно из них — беспоповство, последователи которого не имеют духовенства.

— Быў у іх свяшчэннік, а потым кудысьці знік. Дык галоўным застаўся самы стары мужчына, а калі мужчыны памерлі ўсе, дык стала галоўнай — самая старая жанчына. У паследні час Анатаніна была за галоўную. У яе ключы былі ад царквы. А ў каго яны зараз — не ведаю, — говорит бабушка Геня и, немного подумав, вспоминает об обрядах староверов из Мостищей.

— Яны свае песні заўсёды спявалі. Па-руску. На вяселлі, калі ты не замужам, нельга ў іх было быць. Так раней было, не зараз. Але помню нас, малых, мёдам частавалі. А Вялікдзень дык яны тыдзень святкавалі. Вось ужо мы да іх хадзілі, канешне. Але не было ніякіх валачобшчыкаў. Мы больш свае вячоркі любілі. Збярэмся на якойсьці хаце і танчым. Кракавяк такі быў. Калі былі малымі, дык нас туды, на вячоркі, не пускалі, а ўжо потым, калі больш старэйшымі сталі, з сястрой бегалі туды, — говорит бабушка. Замуж она вышла рано — в 18 лет. Говорит, мама была против — неделю с дочерью не разговаривала.

 — Дулася, казала — куды ты прэшся, куды спяшаешся, але я любіла мужыка свайго. Так мы, праўда, афіцыйна і не ажанілся. Жылі проста. А іншыя вянчаліся ў Трабах. Можа і нам трэба было. Піў ён шмат. Прыйдзе да хаты і ляжа тут на падлозе пасярэдзіне. І ляжыць. Храпіць. Я яго цык у бок, каб прачнуўся, а ён усе спіць. Дзяцей малых толькі сваім храпам пужае. Праз водку і памёр. Нехта яго напаіў у суседняй вёсцы, ішоў і вунь там на прыгорку ўпаў. Спёка была. Можа, сэрца стала? Так я засталася с дзецьмі адна. Замуж больш не хацела, хоць і маладая была. Працавала ў калхозе. Вось і ўсё жыццё. А два гады таму памер мой сын. Вось тут памёр на гэтым ложку. Я ўсё гарую і сумую, — говорит бабушка и добавляет, что староверам вот водку пить было нельзя, и курить тоже, и с непокрытой головой женщинам нельзя было ходить. Даже кофе и чай одно время были под запретом.

 — Але гэта было даўно. Старыя дык усё гэта саблюдалі, малітвы чыталі (у іх было шмат кніжак), а больш маладыя ўжо не так строга гэта ўсё саблюдалі. Але ў царкву ўсё роўна хадзілі, як даўно — у доўгіх сукенках і рубашках, — вспоминает бабушка.

Католиков из Мостищей хоронить возили то в Трабы, то в Вишнево, то в Богданово. А вот у староверов кладбище находилось в самой деревне. Церковь здесь стали строить под поляками. Сейчас она закрыта, Геня говорит, что летом здесь проходит «фэст на Іллю» и к храму приезжает много людей.

 — Моляцца, ходзяць тут, а потым з’язджаюць. І на цэлы год застаюся я ды гэныя пахаваныя. Але добра, што яны далёка, — улыбается бабушка. Она вообще много шутит о своем возрасте, говорит: — Што ж вы гадоў 40 таму не прыязджали, — а зараз я старая стала. Але для фатографіі пайду хустку апрану іншую, святочную.

Пока бабушка переодевается, мы идем к старообрядческой церкви. Кладбище рядом — небольшое, но ухоженное. Все, даже совсем старые, памятники здесь досмотрены и отремонтированы… Васса, Парфирий, Алимпий, Самуил, Пелагея, Афанасий, Акулина, Фотей, Елесей, Федора…

— Вось мой сябра. Забілі. Вось суседзі нашыя, там жылi троху далей да леса. А гэтых не ведаю — мо з нейкай вёскі прывезлі. Новыя магілы бачыце. Зусім навюткія. Увогуле не ведаю, хто гэта. Можа з горада прывезлі. Прывозяць, да. Вось як атрымліваецца — жылі ў вёсцы, а зараз тут усе, — философствует сын Гени.

Он понимает, что сейчас это кладбище стало более населенным и «живым», чем умирающая деревня с одним жилым домом в километре отсюда — с его старенькой мамой, которая еще хранит память о тех людях и временах.

Теги: Минск