Улица имени Справедливости

Источник материала:

КРАПИВИН Сергей

В начале мая 1942 года на конспиративной квартире в оккупированном Минске состоялось совещание 14 руководителей городского подполья. Решались вопросы оргструктуры и конспирации — особенно важные после предшествующих крупных потерь. Были созданы пять подпольных районных комитетов КП(б)Б: Ворошиловский (секретарь Николай Шугаев), Октябрьский (Константин Хмелевский), Сталинский (Назарий Герасименко), Тельмановский (Михаил Гебелев), Железнодорожный (Иван Матусевич).

Пять районов и пять руководителей подпольной борьбы. До Победы никто из этих людей не дожил.

После войны имена мужественных борцов увековечивают на карте столицы. Появляются улицы Шугаева, Хмелевского, Герасименко, Матусевича... Достойные люди, достойная память.

А где же в этом ряду пятый — секретарь подпольного Тельмановского райкома?

Почему Гебелеву не посвящают в Минске ни одного мемориального знака? Ведь было же признание его подвига на высшем официальном уровне: в мае 1965 года опубликован указ за подписью председателя Президиума Верховного Совета СССР А.И.Микояна о посмертном награждении М.Л.Гебелева орденом Отечественной войны, в числе других возвращенных из небытия героев Минского подполья.

Но оказалось, что кремлевский указ — одно, а чиновническая практика на местах — совсем другое. Советские функционеры знали о Тельмановском райкоме прежде всего то, что действовал он в зоне гетто. А сама тема организованного еврейского антифашистского сопротивления была закрыта в истории СССР. В лучшем случае о ней говорили шепотом.

...Октябрь 2005 года. Вместе с приехавшей из США Светланой Гебелевой долго ищем и наконец находим на Военном кладбище в центре Минска дорогую ей могилу ученого–историка Анны Купреевой. Стоя возле проржавевшей ограды, дочь героя рассказывает, что привело ее сюда:

— Родилась я в Минске 4 июня 1941 года. И все, что успел сделать для меня отец, — дать имя. И не видела я также никогда ни бабушки, ни дедушки. Потому что была война, а они были евреями... После возвращения из эвакуации мы с мамой и сестрами слышали немало рассказов о гибели отца, но сколько бы подтверждений ни получали, мама не верила, что его нет в живых. Став журналистом и начиная работать в многотиражке «Автозаводец», я мечтала написать об отце. Но на дворе стояли «машеровские времена», и мои коллеги в республиканских газетах сочувственно говорили, отводя в сторону глаза: «Света, ты же знаешь, гетто — эта тема не пройдет». Но однажды мне позвонила старший научный сотрудник Института истории Академии наук БССР Анна Павловна Купреева. Она рассказала, что работает над историей Минского гетто, и попросила помочь в сборе материалов об отце. Я с радостью откликнулась. Общая работа сдружила меня с Анной Павловной. Эта белорусская женщина была человеком редкой порядочности. Единственная в своем институте она не побоялась взяться за «не рекомендуемую» тему. Она работала над ней пятнадцать лет — до самой своей кончины в 1993 году. Анна Павловна завещала мне: «Света, вы должны продолжить мою работу. Несите людям правду об отце, о бесстрашии героев Минского гетто».

— Светлана Михайловна, наш современник, который успел отточить свой взгляд на историю благодаря жестко–разоблачительным произведениям последних лет, может задать вопрос: почему Михаил Гебелев, довоенный партийный работник, не отбыл спокойно с семьей в эвакуацию?

— Каким отец был «номенклатурщиком» можно понять из описания жилья, которое семья получила перед войной. Это была одна комната в доме на улице Мясникова с «буржуйкой» посередине и дверью прямо на улицу. Потом уже папа сам оборудовал вход, сложил печь. Мебель тоже делал сам. Красивый шкаф, изготовленный его руками, пережил, в отличие от людей, войну, и я этот предмет хорошо помню из детства.

Профессию столяра–краснодеревщика Михаил Гебелев, как и три его брата, унаследовал от своего отца Лейбы. Обосновавшись после армейской службы в Минске, трудился в столярном цехе завода имени Молотова. Грамотного рассудительного рабочего товарищи начали делегировать на защиту их интересов. Михаила избрали в заводской профком, потом направили учиться в Комвуз. Оттуда дорога была в Сталинский (позже Заводской) райком партии на рядовую должность инструктора. Реально занимался вот чем: состояние рабочих кооперативов, кредиты на топливо и предзимнюю заготовку овощей, учет и распределение жилья. В сегодняшнем понимании это был социально–административный работник мэрии. Весь на виду, как и вся его семья.

Взгляните на наш семейно–родственный фотоснимок 1940 года. Крайний слева Михаил Гебелев, за ним супруга Хася Бениаминовна, далее моя старшая сестра Рая. В центре брат Хаси — Иосиф Кацнельсон, за его плечами двоюродная сестра Хаси — звали ее Марьясей. Далее моя средняя сестричка Зина, а крайняя справа — младшая сестра Хаси, зовут ее Блюмой, жива по сей день.

Видно, что по случаю визита к фотографу взрослые принарядились да и, похоже, девочек одели в самое лучшее — одинаковые джемперочки. Те одежки, которые папа получил по детскому талону к празднику Первомая...

В его мобилизационном предписании на случай войны значилось: «Политрук пулеметной роты». Давид Бельник, с которым отец служили в армии еще во второй половине двадцатых, вспоминал:

«На второй день войны мы с Михаилом Гебелевым отправились на призывной пункт в Уручье под Минском. Дорогой говорили о наших близких, о вероломстве немцев. Судя по Мишиным высказываниям, он знал, что война будет, но надеялся, что это случится позже. Меня это не удивило. Миша был умным, начитанным человеком. И даже отправляясь воевать, он взял с собой чемодан книг. Миша убеждал меня, что врагу сразу будет дан отпор. Но по прибытии в Уручье мы убедились, что это мнение ошибочно. На сборном пункте не было порядка. Ночью в ряды новобранцев проникли диверсанты. В этой неразберихе Миша сказал мне: «Я возвращаюсь в Минск, Давид. Так надо».

Отец вернулся в город не прятаться и отсиживаться, а бороться с врагом. Он был уверен, что его семья погибла. И также был уверен, что в городе остались руководящие работники горкома и ЦК. Но как раз этих людей здесь не оказалось: партийная и чекистская верхушка унесла ноги, бросив жителей Минска на произвол судьбы, а еврейское население просто на заклание. Это уже потом, когда рядовые коммунисты создали подполье, партийное начальство заявило о своей руководящей роли.

— В повести–воспоминании о Минском гетто бывшего юного узника Валентина Скобло рассказано, как Михаил Гебелев, вернувшись в город, разыскивал будущих соратников...

— В первой инициативной тройке подпольщиков гетто были Яков Киркаешта, Григорий Смоляр и Натан Вайнгауз. В живых остался один Смоляр, он–то и пришел к нам с мамой после войны с рассказом о происходившем. Михаил Гебелев познакомился с инициаторами подполья в сентябре 1941–го на похоронах отважного Якова Киркаешты. Вышел на Смоляра — партийного работника и журналиста из Белостока. Тот предложил Гебелеву занять место Киркаешты в руководящей тройке. Он понимал, как нужен в подполье именно такой человек, как Гебелев. Дело в том, что и сам Смоляр, и погибший Киркаешта и даже секретарь подпольного горкома Исай Казинец — Славка, Победит (его настоящее имя стало известно только после войны) — не были минчанами. А вот Гебелев отлично знал людей и в гетто, и в так называемых «русских районах». Он оказался неоценим для подпольной работы, для связи антифашистских структур.

Гебелев пришел в подполье не один. Он привел и рекомендовал довоенного друга Матвея Пруслина, с которым вместе работал в райкоме. На совещаниях, которые Гебелев проводил в Столпецком переулке, был надежный актив: Роза Липская, Лена Майзелис, Эмма Родова, Циля Ботвинник, Арон Фитерсон, Евель Рольбин, Слава Гебелева. Слава была женой папиного брата Хаима. С Розой, Цилей, Эммой отец работал до войны. Встретил в гетто также Давида Киселя, с которым начинал когда–то на заводе имени Молотова...

— Вы назвали имя: Слава Гебелева. А сколько всего ваших родных оказалось за колючей проволокой гетто?

— Шестнадцать человек. И ни одному из этих людей Михаил Гебелев не отдал по–родственному предпочтения, не поспособствовал за счет других вырваться из неволи. Тут надо помнить, что около ста тысяч человек оказались в Минском гетто и подполье решало две главные задачи: вывод за город боеспособных мужчин и спасение детей.

Гебелев знал, что в условиях оккупации даже взрослых мужчин нельзя отправлять в неизвестность. У него созрел план: нужна своя лесная база, нужен опытный боевой командир, который примет руководство партизанским отрядом евреев гетто. Место для отряда нашли в Старосельском лесу под Заславлем, где обнаружили запас оружия. Туда ушел вместе с первыми 25 мужчинами из гетто Наум Фельдман. Но он человек невоенный, и тогда Арон Фитерсон подсказал Гебелеву: в лагере военнопленных на улице Широкой есть опытный командир. Это старший лейтенант Семен Ганзенко. Фитерсон придумал, как его вызволить. Братья Арон и Лазарь Давидовичи вывезли старшего лейтенанта под штабелем мусора. И вскоре под Заславлем был сформирован партизанский отряд имени Буденного под командованием Семена Ганзенко, а Наум Фельдман стал комиссаром. Евреи Минского гетто стали основой или в решающей степени пополнили 9 отрядов и 1 партизанский батальон.

— Меньшие по численности гетто были в Несвиже, Мире, Клецке, Лахве, Тучине. Здесь произошли массовые восстания. Вооруженное сопротивление оказывали узники гетто в Глубоком, Кобрине, Новогрудке. Готовилось ли нечто подобное в Минске?

— Внутри Минского гетто в силу ряда причин не произошло всеобщего восстания. Но были диверсии и саботаж на объектах, куда выводили работать колонны евреев: завод «Большевик», спиртзавод, радиозавод, фабрика «Октябрь», войлочная фабрика, различные мастерские и тыловые части вермахта. Боевой счет пополняли более 300 антифашистов из гетто.

Герой подполья Алексей Котиков вспоминал, как он однажды увидел проход отца из гетто на конспиративную квартиру: «Когда я стал смотреть в прорезь занавески в доме Дементьева, находившемся на границе с гетто, то через некоторое время увидел Гебелева. Он уверенно шел к колючей проволоке, которой был опоясан район гетто. Я увидел, как он достал из кармана кусачки, прорезал ими проход в проволоке и, осмотревшись по сторонам, вошел в дом. Гебелев произвел на меня большое впечатление своей смелостью».

Конспирируясь, отец использовал три фамилии, менял внешность, поэтому гестаповцам было нелегко его выследить. И все–таки подпольный горком принял решение об отправке Гебелева в партизаны. С надежными документами очередная группа людей отправлялась в отряд имени Буденного. В грузовике оставалось место. Ехать должен был отец. В это время среди остающихся он увидел своего старого товарища Симона Шнейдера. «Езжай ты, Симон, — сказал он Шнейдеру, — я в следующий раз». Следующего раза не было.

Его арестовали неподалеку от того места, откуда отбыла группа в партизаны. Всякий раз, пробираясь в гетто из «русского района», Гебелев взамен обычного пиджака надевал другой, с желтыми «латами» на груди и спине, который хранил в тайнике разрушенного дома. Но, неустанно напоминая подпольщикам о необходимости конспирации, он в тот раз пренебрег ею сам.

Отца заключили в тюрьму как русского, а геттовский пиджак с желтой заплатой и документом на имя Русинова немцы обнаружили позже. Обещали денежную награду тому, кто скажет, чей это пиджак и кто такой Русинов. Предателя не нашлось.

В конце июля 1942–го подпольщица Антонина Мелентович получила записку: «Попал в тюрьму. Найди Шугаева. Пусть поможет через полицая. Гебелев». Записка предназначалась Николаю Шугаеву, секретарю Советского подпольного райкома. В гетто и «русских районах» собрали большую сумму денег, золото, чтобы выкупить отца. В тюрьме нашли надзирателя, готового все сделать. Но неожиданно отца перевели из городской тюрьмы в тюрьму СД. После зверских пыток, не добившись признаний, Михаила Гебелева повесили 15 августа 1942 года. Ему было 37 лет.

Равнозначной замены отцу в подпольном райкоме не нашлось. Смоляр ушел из гетто сначала на конспиративную квартиру, а затем в партизаны. Давид Кисель вспоминал: «Гебелев был душой подполья. И его утрата была невосполнимой. Когда Смоляр ушел в партизанский отряд, я оставался секретарем подпольной группы. Но сделать что–то с горсткой людей обезглавленному подполью было трудно...»

Вот это, мне кажется, и есть ответ на вопрос, почему в Минском гетто не произошло общего восстания. Но, думается, что если бы остались в живых Исай Казинец, Михаил Гебелев, другие отважные подпольщики, то гетто в Минске восстало бы подобно Варшавскому, Белостокскому, Несвижскому.

* * *

У нас со Светланой Гебелевой один профессиональный цех, и, хотя окончил я журфак на 12 лет позже, отыскиваем мы немало общих знакомых, вспоминаем заводские газеты Минска семидесятых — восьмидесятых годов. В беседе приходят на память события времен перестройки и демократизации, смены государственного устройства. Так постепенно подбираюсь я к непростому вопросу о причинах отъезда Светланы Михайловны за океан.

— Вы знаете, Сергей, мне стало невмоготу осенью 1993 года — в дни, когда вроде бы на государственном уровне отмечалась 50–я годовщина гибели Минского гетто. Вспоминаю траурно–торжественное заседание в театре оперы и балета, где председатель Верховного Совета Станислав Шушкевич говорил вроде бы искренне–проникновенные слова о подвиге Михаила Гебелева и других подпольщиков гетто. Вспоминаю митинг у мемориала «Яма», где председатель Мингорисполкома Александр Герасименко также говорил о большой роли моего отца. И вот на этом подъеме (ну как же: отринули тоталитарное прошлое, восстанавливаем историческую справедливость!) я обращаюсь в Мингорисполком с вопросом, почему одному из пяти секретарей подпольных райкомов до сих пор отказано в посмертной славе. А мне конкретные чиновники конкретно так ответили: имя еврея Гебелева «нецелесообразно» наносить на карту белорусской столицы. То есть у тогдашней власти декларируемые принципы всеобщей справедливости расходились с делом. На общепринятом языке это называется демагогией и пустозвонством.

Но прошли годы, и в преддверии 60–летия Великой Победы поддерживающие меня ветераны Второй мировой войны решили обратиться к Александру Григорьевичу Лукашенко. А спустя время раздался звонок близкого мне человека: «Светлана, прибыло письмо из белорусского посольства в Вашингтоне. Будет в Минске улица Михаила Гебелева!»

На открытие этой улицы я и приехала. Отчетливо вижу, что сегодня на моей родине делают то, что говорят. И не разделяют не только героев, но и простых людей по национальностям. Это и есть настоящая, а не надуманная демократия. Так я считаю...