Андрей Курейчик: Мы живем в сказке "Убить дракона"

Корреспондент "Салідарнасці" напросилась в гости к самому успешному белорусскому сценаристу. Это из-за него Кристина Орбакайте и Гоша Куценко поменялись телами. Это он убил героя Марата Башарова в триллере "Юленька" и придумал продолжение рязановского "Служебного романа". И это его спектакли ставят в России, Украине, Польше и Финляндии.

 

Застать Курейчика дома в Минске непросто: почти все его проекты завязаны на Москве. И хотя за глаза злые языки упрекают его в "звёздности", Андрей без проблем согласился поговорить за жизнь у него на кухне.
 

— Андрей, ты сейчас востребованный сценарист. Но все могло бы сложиться по-другому. После окончания юрфака ты мог бы стать судьей, который по конвейеру выносит приговоры участникам акций протеста или, например, адвокатом, лишенным лицензии.

— У юристов тоже жизнь несладкая. Несколько моих однокурсников работает в прокуратуре. Один даже стал прокурором района. Ходит барином. Все местное начальство на поклон в его дом ходит… Другая однокурсница фирму открыла юридическую.
 

Могу себе представить такую карьеру. Я работал в юридической фирме и занимался регистрацией и ликвидацией компаний, хозяйственными договорами, акциями. Я все это помню прекрасно. Мне кажется, что юридическая практика очень скучная.
 

Белорусский закон противоречивый: половина осталась с советских времен, половину сами напринимали. Единая логика не всегда прослеживается. И все постоянно меняется. В этой сфере работать непросто. Все надо держать в уме, перечитывать толстенные фолианты. Я рад, что ушел оттуда. Хотя какие-то романтические воспоминания остались.
 

— Если что — да. Во-первых, у меня красный диплом. Во-вторых, базовые знания у меня остались. Я бы, наверное, смог.
 

— Говорят, первая твоя пьеса "Понтий Пилат" в студенческом театре БГУ взорвала филфак. Девушки рыдали, и после этого успеха ты решил стать профессиональным драматургом.

— Это было большое событие. Девушки обсуждали, преподаватели. Газеты об этом написали. Я же не знал, что еще есть профессиональный театр, большое кино. Но на том уровне для меня это был эмоциональный перелом, когда я понял, что искусство — это большая сила. Сразу твой авторитет вырастает в десятки раз. Пусть даже локально.
 

— Если смотреть объективно, искусство в Беларуси играет очень маленькую роль в общественном бытии. Какой бы спектакль ни поставили Пинигин, Гарцуев, Ковальчик — ничего не меняется. Театр и кино давно превратились у нас в декоративное искусство. Они не являются фактором общественной жизни. Это, скорее, часть индустрии развлечений. Чтобы, как в 70-ые на Таганке, что-то происходило, будоражило, и это шло волной по всей стране, я такого уже не вижу. Не знаю, почему. И отношение к людям искусства такое же.
 

— То есть ты снялся в кино, сыграл главную роль в спектакле и не проснулся знаменитым?

— Очень узкий круг людей ходит на спектакли. Они такие искренние фанаты, преданные. Причем у каждого театра — свои.
 

Достижения в искусстве не событие для страны. Спорт — да. Страна колышется, президент встречается, ордена дают, квартиры. Из культуры уже давно никому ничего особо не дают. Это отражает уровень белорусского общества.
 

— К искусству она имеет такое же отношение, как я к биатлону. Это шоу-бизнес. Он тоже нужен. И в любой стране он есть.
 

Отношение к искусству — это когда Петру Фоменко строят новый театр в Москве. Или когда хорошим молодым режиссерам, как Попогребский, Германика, Вырыпаев свободно дают снимать кино. Когда крупные компании борются за право профинансировать их проекты.
 

— Беспощадную реконструкцию. (Улыбается). Я как вижу эти три стены Купаловского… Не знаю, что можно на их месте построить. Я бы оставил как памятник эпохи театра "нулевых" — три стены...
 

У нас вкладывают деньги не в людей, а в штукатурку. Я понимаю эту логику. Это очень безопасно. Штукатурка, она не ляпнет ничего оппозиционного. Когда ты видишь бюджет спектакля — пять тысяч долларов, а реконструкция театра тянет на десятки миллионов, понимаешь, что это тысячи спектаклей, которые не случились, а могли бы.
 

— Да. И я говорю не только о театральных актерах — и о художниках, композиторах тоже. В России с этим получше чуток. Потому что там, может быть, культурный слой был помощнее. Люди вроде Любимова, Табакова, Волчек, Ширвиндта, Захарова — это те "монстры", которые заставляли себя уважать. У нас этого более взрослого поколения или нет, или его поприжали.
 

В целом это и государственная политика, и наша провинциальность. Мы сами себя воспринимаем как провинцию, и нас так же воспринимают. Надо бы быть более гордыми и любить своих авторов, уважать их и ценить.
 

— Я вернулся и проработал еще полтора года. Потом уведомил руководство о своем уходе. Начался проект "Выше неба". Я понимал, что съемки отнимут много времени. Кроме того, меня достала атмосфера в вузе с этими бумажками, бюрократией, интригами... Зарплата там была тысяч сто пятьдесят рублей. Я их даже не снимал. Где-то валяется карточка. Тратить свое время на это я уже просто не мог. Студентам все, что было возможно, я передал по знаниям.
 

Преподавать я продолжаю, но в других местах. Я преподавал в ЕГУ, в двух киношколах, в Российской академии театрального искусства (ГИТИС). Многие мои ребята уже работают на кинопроектах.
 

— Нет особой разницы. Талант, он ведь не распределяется по территориальному признаку. Его мало и там, и там.
 

Мне кажется, что студенты Университета культуры дисциплинированнее, но чуть-чуть провинциальнее, потому что многие из маленьких городков. А студенты ЕГУ более гламурненькие. Платный вуз, с прицелом на Европу. Но они тоже разгильдяи.
 

Лучшие ученики, которых я видел, — режиссеры ГИТИСа. Там железная дисциплина. Они работают с девяти утра до одиннадцати вечера. У них очень высокие творческие цели. Для меня это тоже учеба — работа с такими высокомотивированными людьми, которые требуют от тебя знаний. Я верю в то, что на десять человек лишь один может приблизиться к этой профессии. Профессия сценариста, драматурга очень редкая. Сложно быть одновременно оригинальным, понимать психологию зрителя, технологию кино или театра и работать в режиме жестких "дедлайнов".
 

— Гонорар сценариста — это 1-2 процента от бюджета фильма. К сожалению. От проката ничего ему не платят. С этим надо бороться. Но пока нет гильдии сценаристов, которая занялась бы этой работой. Я никогда не гнался за максимальной планкой, потому что гораздо интереснее долгосрочное сотрудничество с компанией. Для меня предпочтительнее иметь три проекта подешевле, чем один, но дорогой. Но сейчас мне хочется не только писать сценарии, но и работать продюсером. Хочу снимать свое кино.
 

Сейчас уже не так дорого снимать кино, как лет 5-7 назад. Технологии изменились. Кино можно монтировать на ноутбуке, а снять на фотоаппарат. Не уверен, что на "Беларусьфильме" в ближайшие три года что-то будет. В основном, им придется снимать на Россию. Им нужна рентабельность и, кроме того, надо кормить восемьсот человек персонала, платить им зарплаты…
 

— Сильно не затронул. У меня было много работы последние два года – "Ёлки", "Служебный роман", три сериала…

Но мы с женой, как люди прижимистые, — на многих вещах экономим. (Улыбается). На всем, кроме еды. Меньше денег тратим на путешествия. Крупные покупки чуть реже делаем. А на остальном не сэкономишь. Надо же оплачивать квартплату, кружки детям, транспорт.

 

— Я средний класс по московским меркам. В моем понимании богатые люди — это те, у кого домработницы есть, водители, виллы. И таких я знаю, настоящих миллионеров. Может быть, столько денег не надо, сколько они зарабатывают. Они все равно не успевают ими насладиться.
 

— Она не сильно изменилась. Потому что с 2006-го, когда вышло мое первое кино, я работаю в основном за границей, в России, и практически не завишу от белорусской ситуации.
 

Это почетная история с попаданием в этот список. Я вот еще не выезжал за границу, не знаю, может, я еще в каких интересных списках…

Ощущения цивилизации это все не добавляет. В Москве у меня спрашивают: "Зачем ты живешь в Беларуси? Взял детей, жену, продал квартиру и купил у нас". А меня почему-то — вот, странная вещь! — тянет в это болотце. Как свинку тянет в луже поваляться. (Улыбается). Такие простые удовольствия...
 

Я, допустим, не очень люблю путешествовать по богатым странам. Если выбор стоит между Швейцарией и Турцией, я слетаю в Турцию, потому что мне нравятся несовершенства. Я люблю Кубу. Эта страна как Беларусь. Только еще круче – социализм там уже победил. Голодуха, веселые люди, талоны на еду — все, что мы переживали в начале 90-х, и что еще может вернуться. Инфляция, пиетет страшный к иностранцам, к валюте...
 

Я не люблю, когда слишком все вылизано, цивилизованно, гламурненько. В Москве не могу просто. Люди проводят в ресторанах половину жизни. А мне на диванчике хочется поваляться, пивка себе налить и кино посмотреть. Я другой ментальности человек. Белорус.
 

Наш "остров невезения" мне нравится. Я приезжаю сюда с удовольствием. Здесь у меня друзья. Я трепыхаюсь, пытаюсь делать какие-то проекты для белорусского искусства. Чуть двинуть что-то по театру и кино. И это все захлебывается, как всегда. С одной стороны, это не особо кому-то нужно. С другой, мешают мелочи — какие-нибудь "черные списки" и те мудаки, которые их сочиняют. Но я не расстраиваюсь. Надеюсь на свой возраст и здоровье, что я дождусь тех времен, когда люди в искусстве не будут делиться на черных и белых, правильных и неправильных, когда не будет какой-нибудь чиновник решать, делать тебе концерт или нет. Не совсем верится, что такие времена могут наступить. Но вдруг наступят? В крайнем случае, мой сын это увидит.
 

Я живу в Беларуси, потому что для меня важны моя деревня, родители, близкие люди, друзья. У меня очень узкий круг общения. На новом месте мне будет сложно его завести новый. А этот не хочу терять. Он мне ценен. Для меня важен даже мой район. Я всю жизнь прожил на Автозаводе. Мог бы квартиру хоть на Карла Маркса купить, а выбрал здесь.
 

Хотя если бы у меня не было моих московских проектов, скорее всего, я бы отсюда бежал. Потому что я не могу представить себе ситуацию, когда ты приходишь, и тебе говорят: "Извините, мы не можем поставить вашу пьесу, потому что ты в каком-то дебильном списке". У тебя нет денег, и тебе надо кем-то устраиваться: клерком, чернорабочим, юристом… А по своей профессии ты не можешь работать... Если бы такое было, конечно, я бы просто уехал. Зачем мне быть здесь чернорабочим за миллион, когда в Лос-Анджелесе я получу свои 15 долларов в час, два дня буду работать, а остальное время на пляже валяться? Но слава Богу, пока могу позволить себе делать кино и думать, как спасти белорусское искусство…
 

— Надо снимать фильмы и ставить спектакли. Другого пути нет.
 

— Для меня, как для сценариста, герой — тот, кто представляет большую массу людей. Те люди, которых ты назвала, это нетипичные представители поколения. Наоборот, такие звезды. Они отдельно существуют. Статкевич и Санников — принципиальные борцы. Женщина, у которой отняли сына, будет бороться до конца жизни. Я уважаю принципиальных людей, борцов. Не знаю, представляют ли они действительно широкий круг людей. Литературные герои или киногерои — это те, кто объединяет в своих чертах узнаваемые черты нации, общества, поколения.
 

— Да. В России примером может быть главный герой фильмов "Брат", "Брат-2". Этот чувак ни на что не претендует, верит в справедливость, борется за нее, как умеет, совершенно незаконными способами, потому что законов в России на тот момент, когда он приехал из Чечни, нет. И это человек, который не боится быть неполиткорректным, кавказцев наказывать, быть хамом, но при этом он добрый, любит и уважает женщин.
 

У нас сложнее все. Наша история была сильно вычищена, национальная героика подорвана, символика переломана. Для меня герой нашего времени — это человек искренний, но при этом он стремится к здравому смыслу. Он отвоевывает свободу по кусочкам. Сначала на личном уровне, потом — на семейном, после — с друзьями, на работе. Это человек, который расширяет пространство своей свободы все время. Это его цель! И это человек творческий. В последнем моем проекте "Выше неба" главный герой — музыкант, рокер. Человек прошел через большие испытания, которые ему подкинула жизнь, чтобы понять, что нон-конформизм и протест — это только форма, а содержание твоей жизни — человеколюбие, которое, как мне кажется, и спасет это общество.
 

— Я против политики в искусстве и с большим сарказмом отношусь к любой пропаганде. У разных людей разные политические взгляды. Лично я еще не нашел истину и сомневаюсь во всем. Нет идеальных людей и политических идей.
 

Мотивы людей в политике очень разные. И чаще всего они неблагородные. Мне кажется, политика — такая сфера, где очень трудно остаться чистым и светлым человеком. Это удалось только одному — Ганди.
 

Калиновский для меня гораздо интереснее как трагическая личность, как человек, который не реализовал свою сверхидею. Интересно, что он чувствовал, столкнувшись со стеной? Чего он там политически хотел, мне меньше интересно.
 

А еще для меня важны личности сомневающиеся или надломленные, как Купала. Если я буду что-то писать про Купалу, это будет монолог на лестнице гостиницы "Россия". И последним аккордом монолога будут люди, которые схватят его за шкирку и выкинут в пролет.
 

 

— С проектом ситуация сложная. Мы с режиссером, с группой смонтировали авторский образец фильма. Он готов. Но есть опасения, что наш фильм, наше авторское видение могут подвергнуться серьезному искажению. Слава Богу, белорусский закон "Об авторских правах" защищает авторов от искажения их произведения. Хочется верить, что эта защита выдержит. Да и мы будем дискутировать, убеждать. И группа, и актеры, и многие люди искусства и культуры и здесь, и в мире готовы нас поддержать в вопросах свободы творчества.
 

"Выше неба" — это первый независимый белорусский кинопроект за много лет. Первое кино, которое как зеркало показывает белорусское общество. Чисто белорусский продукт. И этим он невероятно ценен. Кроме того это некоммерческий и профилактический арт-продукт — настоящее авторское кино.


 

Сейчас предполагается показ фильма по государственному ТВ. И для нашего телевидения это будет прорыв. Мы не занимались самоцензурой, пытались быть честными и искренними в этом проекте. Возможно, благодаря нам на ТВ вновь появятся Олег Хоменко, Александр Куллинкович, Дмитрий Войтюшкевич, Мария Мартысевич, Андрей Хаданович, которые у нас снялись… Мы не отбирали актеров, исходя из списков или политических убеждений человека. При этом в фильме, кроме наших главных героев — снялись Александр Солодуха и Дмитрий Колдун, Владимир Пугач и Евгений Булка.
 

— Нет. Ни разу. (Улыбается). Для нас не это было проблемой. Это все мелочи. Как ни странно, вторая проблема этого проекта после попыток цензуры – это зарплаты. Многие киношники в группе, да и актеры до сих пор сидят без зарплат, хотя съемки уже давно закончились. Для киношников такое отношение к людям стало шоком. Думаю, скоро это выйдет наружу…

 

— Во времена Сталина никто не думал о том, как победить страх. Тут уж не до жиру — быть бы живу. Есть тот уровень ужаса, когда страна погружается в темень, когда обычные люди, которых большинство, не выходят из своих квартир... Это как в фильме "Убить дракона" по пьесе Шварца.
 

Самая известная технология любого диктаторского государства — в Африке, в Азии — везде — посеять страх. Пока тебя боятся, ты на троне. Как только страх ослабляется, начинаются Болотные площади, интеллигенты начинают вякать, политики начинают ездить куда-то. Не придумано другого способа нечестно удержать власть, кроме запугивания.
 

Я против атмосферы страха в любом виде. Человек не должен бояться высказывать свое мнение. Если оно неправильное, тебе об этом скажут. Его просто никто не поддержит.
 

Сейчас уже люди боятся к границе подъехать. Их могут развернуть. Он проникает на все уровни, этот страх. И это вырождает нацию.

У нас же страх умножается на генетическую трусость. Что будет дальше? Будут закручивать гайки или наступит "потепление" — у меня нет никаких предположений. В том-то и хитрость "иванов грозных". Проснулся сегодня в одном настроении, завтра — в другом. Этих казнил, с этими побухал. И у Сталина то же самое было. Непредсказуемо.


 

— Да. "Да, господин Дракон". "Нет, господин Дракон". Помнишь сумасшедшего премьер-министра, которого Леонов сыграл. Он чуть что —сразу в несознанку...
 

Все пройдено двадцатым веком вдоль и поперек. Двадцатый век — это век катастроф, связанных с политикой, когда государство стало вмешиваться во все сферы человеческой жизни. И мы оказались под колпаком. Страна наша маленькая, все на виду, таможенники уже в лицо узнают. Им даже списки политиков не нужны. Все очень по-деревенски. Это трудно будет победить. Даже новому президенту, если придет. Потому что ты же не сменишь сразу всю эту элиту — сто тысяч чиновников. А то, как они умеют в это болото тебя затягивать… Это будет трудно.
 

Меня поражает отсутствие у белорусов амбиций. Но при этом, что удивительно, они довольно жестоки. Жалости у них просить не стоит – не дадут. Это люди, которым будет наплевать, если в соседнем доме будут голодать дети. В это время они будут хомячить варенье у себя на кухне. Возможно, это последствия войны, партизанских фобий...
 

Люди у нас радуются смертным приговорам. Бабушки-тетушки все: "Да-да, правильно, расстрелять!". Я это лично слышал. Это такая средневековая история.
 

Какая победа белорусского правосудия в казни Ковалева и Коновалова — я не могу понять. Равняетесь на Америку? Но там не бывает так, что суд летом, а приговор зимой. Проходят десятки лет до исполнения приговора. Человеку дают возможность его максимально обжаловать. Потому что высшая мера — это жизнь. Ее потом уже не вернешь. А у нас вот по делу Чикатило двоих расстреляли до него. Тоже торопились.
 

В том и особенность нашей системы правоохранительной, что она с обвинительным уклоном. На юрфаке нам это говорили. Презумпция невиновности у нас работает в обратную сторону. На этом делают статистику.
 

Мы все рабы статистики в этой страны. Нам нужен вал. Мы должны знать, сколько миллионов тонн мы намолотили. Не думаю, что американец знает про намолоты. Так и в сфере правоохранительной. Нам нужна стопроцентная раскрываемость. Как так может быть? Не бывает ее в мире. Я убежден, что если прокурор дела проигрывает в суде, его премии лишают, вызывают на ковер. Все по-советски…
 

Почему бы не ввести институт присяжных? Как идеалисту, который верит в гуманизм и здравый смысл людей, мне он очень нравится. Это шанс, что люди будут обсуждать твою судьбу и понимать, что на них грех ляжет, если они не разобравшись, осудят. Они себя на твое место будут ставить. Это очень хороший институт. В Англии он 500 лет существует.
 

— Ты как-то говорил, что среди наших оппозиционных политиков много мудаков. Считаешь, что это мешает им победить дракона?

— Так и есть. Я не могу простить им одной-единственной вещи: они не могут объединиться и пожертвовать своими личными амбициями в пользу общего дела. Даже в Венесуэле смогли выбрать единого кандидата. У него уже рейтинг как у Чавеса, в новостях говорят.
 

Я не могу понять безумной амбициозности мелких царьков. "И я буду кандидатом". "И я…". "А я кандидатистей!". Они в неадеквате абсолютном, если так делают. В итоге это выливается в то, что с ними как со щенками обращаются. Ссаживают с поездов. Издеваются. Они довели ситуацию до того, что серьезно к ним не относятся. Ни власть, ни люди. Я себе не могу представить, чтобы в России Навальному или Касьянову сказали на границе: "Иди отсюда! Иди в отдел миграции, и пусть тебе справку дадут".
 

Это говорит о том, что они не наработали авторитет или растеряли его. Несмотря на это, они не хотят объединяться. Они привыкли 20 лет так жить и еще столько же будут. Я искренне желаю оппозиционным политикам удачи. В личной жизни. Но так не победить.







Фото автора и из личного архива Андрея Курейчика