Карен Шахназаров: "Майн кампф" напрасно запретили

Генеральный директор "Мосфильма", сценарист и режиссер, создатель "Курьера" и "Зимнего вечера в Гаграх" Карен Шахназаров — автор 14 фильмов, ни один из которых не был связан с войной. "Белый тигр" — его первый фильм на эту тему. Сценарий он написал вместе со своим постоянным партнером Александром Бородянским, в основу легла повесть "Танкист, или "Белый тигр" лауреата премии "Национальный бестселлер" Ильи Бояшова. Карен Шахназаров рассказал корреспонденту РБК daily Марине Латышевой о фильме и своих взглядах на войну и современную объединенную Европу.

— Каков бюджет вашего фильма?

— Общая сумма — порядка 10—11 млн долл. Но кино еще не закончено, еще будет сделана короткометражка. Меня так увлек отрывок из воспоминаний одного танкиста, что я решил превратить этот отрывок в самостоятельный фильм. Это внесюжетная новелла, играет в ней Вертков, но это совсем другой характер, другие актеры.

— Ведь "Белый тигр" снимался по повести Ильи Бояшова.

— Да. По мотивам повести "Танкист, или "Белый тигр". Но мы сильно изменили сценарий, использовали много воспоминаний.

— Где вы брали технику, которую использовали на съемках?

— Вся техника мосфильмовская. Пушки, танки, самоходы — все стоит в Алабине, на нашей собственной технической базе, уникальной, лучшей в мире, которую мы на протяжении многих лет сохраняем. Эта техника работает. У нас отличные специалисты, бывшие военные, которые занимаются ею, она в хорошем состоянии. Не было случая на съемках, чтобы танк не завелся, все заводилось, как "Мерседес". И ведь вы учитывайте, что многие машины воевали, им по 70 лет. Но, правда, была проведена предварительная глубокая профилактика. Снимали в том числе в самом Алабине. Деревню, в которой русский танк ищет немецкий призрак, мы построили целиком. Построили все, включая церковь. Ну и потом в фильме все сожгли.

— Жанрово вы "Белого тигра" как определяете?

— Сейчас такое множество жанров, что я уже не все понимаю. Но, по сути, это фантастика, мистика, погруженная в реальность войны.

— Кто его зритель?

— Знаете, вообще-то я никогда не работаю с прицелом на пенсионеров или, наоборот, на молодежь. Снимаю для тех, с кем эта история совпадет. Но, наверное, в этой картине есть потенциал для молодого зрителя, мистика обычно привлекает молодых, к тому же кино динамичное. Хотелось бы, чтобы его посмотрели разные поколения.

— Вы устами своих героев говорите о немецком духе, израненном, но выжившем, способном возродиться. Ваш герой Иван Найденов опасается этого…

— Я не хочу ничего навязывать, пускай зритель делает выводы сам. Поэтому, например, я не поясняю, кого имел в виду под тем темным персонажем, с которым беседовал Гитлер. Пусть каждый сам решает, кто это был. Но я могу поделиться своими мыслями, которые для меня благодаря этому фильму стали даже как-то яснее. Чем старше я становлюсь, чем больше меня занимает вопрос, который является, пожалуй, одним из основных вопросов нашего существования: как бы ужасно это ни звучало, но не является ли война частью нашего биологического бытия? У меня нет ответа. Хочется ответить так, как отвечал Лев Толстой в "Войне и мире": случилась война, противоестественная для человека. Но вся история говорит об обратном: война есть неизбежная постоянная человеческого существования. С этим сложно смириться.

— Можно ведь рассуждать и так: да, война исторически сопутствует цивилизации, но это не значит, что человек неспособен исключить ее из своей практики.

— Это самоутешение. История говорит об обратном. И те ужасные слова, которые произносит Гитлер в "Белом тигре", — в них есть своя логика. Это цитата, они действительно ему принадлежат, он эту тему развивал.

— С 90-х годов, после объединения Европы, кино словно заново осмысляет тему Второй мировой. В "Белом тигре" вы делаете акцент на разности России и Европы, на разности наших интересов. Вы не верите в европейское будущее России?

— Мы — Европа, но, конечно, другая Европа. И для меня совершенно очевидно, что мы никогда не станем частью того мира, в который так рвутся отечественные западники. Они надеются, что произойдет некое наше слияние с европейской цивилизацией, но, на мой взгляд, этой надежде не суждено сбыться. Не будет этого никогда! Не потому что кто-то плохой или хороший, а потому что это так же бессмысленно, как представить себе объединение Европы с Китаем или Индией. Романо-германская цивилизация имеет свои глубокие корни, свой взгляд на мир. Это не значит, что мы не можем влиять друг на друга или сотрудничать. Но представить, что Россия войдет в Европу, я не могу.

— В основе европейской и китайской или индийской культур лежат разные религии. В этом смысле у России и Европы больше общего.

— Да, но есть противоречия между греческой трактовкой христианства, которая взята Россией, и трактовкой романо-германской цивилизации. Это не просто разные формы крещения, это глубокая разность.

— В "Белом тигре" как раз видны ваши размышления на эту тему сосуществования России и западного мира.

— Да, конечно! В сущности ведь монолог Гитлера заимствован из его же произведения. Гитлер себя всегда ощущал представителем Европы, достаточно прочитать "Майн кампф". Кстати, я считаю, "Майн кампф" напрасно запретили. Чтобы бороться с нацизмом, надо понимать, с чем борешься. Книжка эта достаточно поучительная. В то время весь континент был фашистским. За исключением Англии, везде были режимы либо откровенно называвшие себя фашистскими, либо в той или иной степени исповедовавшие его. Сопротивление, конечно, имелось. Кстати, самое активное — в самой Германии. Но все же нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что в сознании европейского обывателя жила подспудная мечта решить все свои проблемы за счет Востока. Этот мотив и присутствовал в монологе Гитлера.

— Но не слишком ли это — объединять немецкий национальный дух с нацизмом?

— А никто и не говорит, что это абсолютно одно и то же. Нацизм — достаточно глубокое явление, это не блажь безумного ефрейтора (да и ефрейтор был не так уж безумен). И истоки нацизма лежат гораздо глубже, одним из предтечей его был известный английский философ и публицист Чемберлен. Гитлер ведь очень много заимствовал.

— Тем не менее процитирую еще раз вашего Гитлера: Германия одна будет нести ответственность за эту войну. Вы считаете, она не должна одна нести ответственность?

— Довольно серьезная ответственность лежит именно на немцах. Но все же я говорю в фильме именно о Европе. Наверное, пока Европа и Россия не решат своих проблем, связанных с историей Второй мировой, нам всем сложно будет двигаться дальше. Эти вопросы надо решать, но надо и признать право России на равноправное существование в Европе.

— То есть вы все же видите Россию рядом с Европой?

— Она, безусловно, рядом, даже чисто географически — мы же никуда не улетим с нашего глобуса. Но это сосуществование должно быть равноправным. Все-таки, как ни крути, Россия ни разу сама не входила в Европу, а Европа входила на нашу территорию, и не раз. Надо перестать видеть в России какую-то совсем инородную суть. Хотя наша страна всегда останется отдельной, и лично у меня нет никакого стремления становиться европейцем, я не страдаю этой болезнью.

— А почему это болезнь?

— Болезнь — стремление стать кем-то другим. Меня вполне устраивает то, что Тойнби называл русской цивилизацией. Меня устраивает тот факт, что я ее часть. И я совершенно не страдаю, что не принадлежу к романо-германской цивилизации.

— Я вот очень страдаю от того, что Россия не входит в Шенген.

— (Смеется.) Очень прагматично! Шенген сегодня есть, а завтра его нет. Я убежден, что и Шенген, и Евросоюз в том виде, в каком он сегодня существует, не выстоит, не выдержит. И в связи с миграцией, и из-за экономической ситуации. Да просто потому, что никакое большое образование не может жить вечно. Точно так же, как СССР не мог быть вечным. Просто в мире так не бывает, и все.