"Я охраняю природу, потому что птицы лучше людей". История белоруски-экоактивистки

Источник материала:

Заниматься любимым хобби, получать за это деньги и спасать окружающий мир? Это не какая-то недосягаемая мечта для офисного работника, а реальная возможность объединить все карьерные мечты в одной профессии. Пресс-секретарь общественной организации «Ахова птушак Бацькаўшчыны» Виктория Терешонок рассказывает о том, как журналист может рубить кусты для спасения куликов, охранять на морозе ручей с белорусским лососем и до слез переживать за сбитую машиной сову.

— С чего начались твои «отношения» с птицами?

— У меня журналистское образование, я всегда хотела работать по специальности. Четыре года в ежедневной газете, два на телевидении, и вот ко мне пришло ощущение, что я знаю всего по чуть-чуть, но не становлюсь профессионалом в одной сфере. Это на меня неслабо давило, поэтому, когда заканчивалось мое распределение на телеканале, я где-то обронила фразу, что хотела бы найти новую должность по душе.

У меня было два условия: не уходить из журналистики и найти общественную работу, за которую мне будут платить деньги. Тогда я уже девять лет занималась волонтерством и начала истощаться от работы на два фронта. Поэтому я хотела объединить работу и хобби. Многие смеялись, говорили, что так не бывает, это утопия. Но я узнала, что в «Ахове птушак Бацькаўшчыны» хотят видеть такого человека. Все, что я знала об организации, — это только название. На собеседовании спросили, каких птиц я знаю. Я ответила что-то в духе: «синичка, ворона.» Но, несмотря на такие глубокие орнитологические познания, в августе 2014 года меня взяли в штат информационным сотрудником, и это было словно пойти в школу. Я не понимала, чем занимаются орнитологи, они не очень понимали, что тут делаю я. Поэтому с трясущейся походкой, руками и губами я пошла к ним и сказала: «Объясните мне… все!»

Долгое время мне показывали слайды, фотографии, рассказывали про повадки птиц, про их голоса, особенности поведения. Мне не нужно было знать это для моей работы. Но я сама понимала: если я хочу действовать быстро, эффективно и без ошибок, то придется учиться. В организации ты должна уметь делать все. Бывает, что рядом нет орнитолога, а ты должен рассказать по телефону, как вправить крыло ласточке, что делать с выпавшим из гнезда птенцом, и так далее.

— Как отреагировали близкие на такой карьерный поворот?

— Когда я уходила работать в АПБ, меня никто не поддержал. До этого я работала в крупных компаниях, государственных учреждениях. И мне говорили: «Куда ты идешь, эти птицы тебя погубят». Но именно здесь я пришла к так называемой профессиональной гармонии: «найди себе работу мечты, и тогда тебе не придется работать ни одного дня в жизни». Как говорит мой папа, у многих офисных работников в 18:00 на полуслове перестает писать ручка, они встают и уходят. Это не про меня и я не хочу чтобы моя ручка замирала на полуслове, я всегда это слово дописываю, чего бы это ни стоило.

— Как выглядит твой обычный день в офисе АПБ?

— Я пишу для нашего сайта, или помогаю журналистам с «нашими» темами: подсказываю идеи материалов, свожу со спикерами, вычитываю их тексты. Готовлю печатную продукцию, веду соцсети. Иногда добрая часть дня моя работа состоит из постоянных телефонных переговоров. От некоторых звонков в начале работы я плакала навзрыд. Например, человек спрашивает: «Я сбил сову, что мне делать? Она умирает у меня на руках». И вот что ему сказать? В этот момент ты должен быть и журналистом, и орнитологом, и психологом. Это очень страшные звонки, ведь ты понимаешь, что птицу-то уже не спасти. Например, если у нее травма крыла, она уже не жилец, она не сможет добывать себе еду и улететь от врага. И в такой момент нужно объяснить человеку, рыдающему над умирающей совой, что будут другие совы, важно чтобы выжила не эта конкретная птица, а весь вид в целом. Что он может сделать что-то хорошее для природы, например, построить двадцать совятников и повесить на опушке леса. Ведь люди примеряют все на себя, и от одного твоего слова может зависеть то, как человек будет относиться к природе в дальнейшем.

Бывают очень жесткие звонки, когда человек буквально орет на тебя. Еще по советской традиции люди считают, что при любой проблеме главное — сообщить в нужную инстанцию, а там все само собой решится. Например, замерзла полынья и лебедям якобы нечего есть. Вместо того, чтобы спросить: «А нормально ли это?», люди просто начинают орать: «Птица умирает, приезжайте, спасайте ее». И мы начинаем объяснять, что лебедь может несколько дней вообще не есть, у него достаточно жира. А то, что он стоит на одной лапе, так это не из-за того, что вторая отмерзла, просто он так греется. Но никакие аргументы в тяжелых ситуациях не действуют: люди матерятся, угрожают, просто кричат в трубку. Заканчивается такой разговор обычно фразой: «Какая ж вы тогда „Ахова“?». Причем никто из них, разумеется, и не подумал почитать, чем именно мы занимаемся. Мы не приют для котиков, мы не спасаем лебедей (особенно тех, которым ничего не угрожает), в офисе нет ни одной клетки для птиц, нет ветеринаров. Наша задача — сохранить птиц на уровне вида.

Однажды мне позвонила девочка и сказала: «Я тут в парке нахожусь, тут голубя тошнит». Я только начинала работать, сидела одна в офисе вечером, и у меня случилась такая же истерика, что и у этой девочки. Я обзвонила всех орнитологов, чьи телефоны у меня были на тот момент, надо же было его спасать! И я никак не могла понять, почему, почему мы не помогаем птице? И только позже я поняла сама и стала объяснять людям, что если мы будем выезжать к каждому голубю, то не сможем спасти больших подорликов, которых осталось сто двадцать пар в Беларуси, вымирающую вертлявую камышовку и другие редкие виды, о существовании которых многие вообще не знают. Но все знают, как играть в футбол, и как спасать птиц. АПБ — самая крупная природоохранная организация, на счету которой много «зеленых» побед. А люди ищут виноватого и не хотят видеть дальше своего носа.

— Спасение птиц наверняка не ограничивается работой в офисе? Что представляют собой командировки журналиста природоохранной организации?

— В серьезных орнитологических командировках я принимаю участие как журналист. Это длинные выезды, специалисты по нескольку дней не вылазят из лесу, спят в палатке, в машине или вообще в каких-то нечеловеческих условиях, стоят по колено в холодном болоте, иногда набрав полные сапоги воды.

Мою первую постыдную командировку я помню до сих пор. Она была далеко от Минска. Я поехала на синхронные учеты журавлей, чтобы написать репортаж. Учет проводят каждую осень в Миорском районе, на большом и красивейшем болоте Ельня, куда прилетают серые журавли, занесенные в Красную книгу. Ельня — своего рода международный аэропорт для них, птицы там кучкуются, чтобы покушать и отдохнуть, а потом летят в Африку. И очень важно в это время пересчитать их с наблюдательных вышек, которые расположены по периметру болота. На каждой стоит как минимум один орнитолог и волонтеры. Я, конечно, вызвалась помочь. Первый сюрприз ждал меня внизу: вышку окружал забор из проволоки. Я всегда считала, что я в хорошей спортивной форме, подтянулась и… повисла на нем. Журавли готовятся лететь на ночевку, орнитологи готовятся их считать, а я вишу на заборе. Супер!

Когда я, в конце концов, перелезла (с чужой помощью), мне доверили записывать результаты. Но и это я тоже успешно завалила. Дело в том, что я человек очень эмоциональный, впечатлительный. И вот представьте: болото с островками, розово-оранжевый закат на безоблачном небе, как в мультике «Король Лев», летит стая журавлей клином и они… курлыкают. И это курлыканье просто ошеломило меня. Я сразу вспомнила «Журавлиный крик» Василя Быкова, меня зашатало от эмоций, глаза были на мокром месте… В этом трепетном состоянии я уронила ручку вниз. Высота вышки 35 метров, быстро не сбегаешь, мобильного тоже с собой не было, а считать нужно часа два-три, столько цифр я бы никогда в жизни не запомнила.

Я была готова провалиться сквозь землю в этот момент, такой это был провал. Хорошо, что чудом нашелся косметический карандаш, и я все-таки худо-бедно справилась с заданием. Исписанный листочек с «журавлиными» цифрами я потом долго не выкидывала: это было мне памяткой о том, что нужно быть готовой ко всему. Теперь у меня всегда по карманам распиханы ручки, карандаши, листы бумаги, пластыри, бинокль. У меня есть четыре пары резиновых сапог (не от большой моды, а от нужды), полностью изменился гардероб, в шкафу появилась отдельная «птичья» полка.

Кстати, после той поездки я пошла в спортзал и на следующий год вызвалась на ту же самую вышку и таки перелезла этот несчастный забор, что было уже моей личной маленькой победой.

— А много ли вообще выходит командировок, где нужна физическая сила?

— В основном, это волонтерские лагеря. К примеру, на Полесье есть Туровский луг — территория международного значения для птиц, где весной очень большие скопления куликов редких видов. Они летят из Африки в тундры и обратно без остановки по нескольку суток, им нужно где-то остановиться, поесть и запастись силами. Отдохнуть они могут только в пойменных лугах, а в Европе их остались единицы. И один из них — как раз в Турове. Но проблема в том, что этот луг сейчас зарастает ивой. Раньше местные пасли там коров и они объедали этот луг, а сейчас коров почти не стало. И вот один из наших волонтерских лагерей посвящен вырубке ивняка в Туровском лугу. Поначалу кажется, что это такая романтика: стоишь, рубишь кусты мачете на фоне туровских закатов. Но это только первые пару часов, ведь работа довольно жесткая. Однако находятся волонтеры, которые уже в январе звонят и просят расписание, чтобы запланировать свой отпуск для спасение куликов.

Еще один наш базовый лагерь находится на болоте Ельня. В засушливые годы оттуда уходит вода, могут случаться пожары. Чтобы гидрологический режим болота сохранялся, нужно строить плотины — деревянные перемычки. Выглядит это так: ты черный, как черт, от торфа, надеваешь сапоги-болотники, пристегиваешь их к ремню, и на солнцепеке, окруженный комарами, строишь плотину. Но знаете, у нас много желающих помогать. Ведь Ельня — это место с особой энергетикой. И люди у нас в лагерях собираются особенные. Как по мне, так лучше работать до седьмого пота на Ельне, чем сидеть чистеньким на террасе летнего кафе в Минске.

Но самый жесткий лагерь — это патрулирование рек во время нереста лосося. В Беларуси действительно есть лосось, но его очень мало и бывает он только в притоках Вилии, куда приходит на нерест каждую осень, примерно с октября до декабрь, из Балтийского моря. Это каких-то сорок-пятьдесят рыбин, которые приплывают именно сюда, измученные и чуть живые, за пятьсот километров, потому что они сами здесь родились, здесь они были икринками. А тут их уже поджидают браконьеры с гарпунами. Когда ситуация стала совсем критичной, мы организовали волонтерское патрулирование этих рек. Осенью местные жители звонили нам и говорили: «Лосось пришел». Мы ставили военные палатки с буржуйками и днем и ночью вели патрулирование. Мы вооружались фонариком и телефоном Госинспекции охраны животного и растительного мира при Президенте, ходили, пугали браконьеров и пугались сами. Это, как ни странно, довольно популярный лагерь: находится немало людей, которые любят именно такие жесткие условия. Были и такие, кто сидел там по десят дней и говорил: «Мы бы пожили тут еще, но надо уже съездить в город помыться».

Получается, что для работы в природоохранной организации недостаточно хорошо писать статьи. Ты должен быть готов перелезть через забор, три часа стоять неподвижно в болоте в сапогах по пояс, быть готовым к тому, что в три часа ночи тебя испугается лось (а ты его испугался еще больше), в мороз в резиновых сапогах сторожить ручей, в котором наверное есть лосось, а за ним охотятся браконьеры. И этим нужно непременно гореть. Поэтому даже в те места, куда мне ехать не надо, я все равно еду. Мне нужно сначала увидеть, понять, что такое стоять на вышке, что такое висеть на заборе и слышать курлыканье журавлей. И после этого написать так, чтобы тебе поверили. Я хочу знать, что стоит за теми словами, которые я говорю людям. Конечно, я могу написать все это по рассказам орнитолога, но так можно потерять доверие людей. А в таком случае природу мы не спасем.

— Сильно изменилась жизнь и мировоззрение после начала работы с птицами?

— Внутри меня многое поменялось. Я поняла, насколько широка жизнь и насколько ничтожны большинство тех повседневных вещей, которые мы делаем. Я не делю свою жизнь на работу и «не-работу». Помню, как на мой второй месяц в АПБ белорусский орнитолог Денис Китель открыл новый для Беларуси вид птиц. Он звонил мне заполночь из деревни в Витебской области на границе с Россией, где телефонная связь есть буквально возле одной сосны и рассказывал, что поймал и окольцевал пеночку-зарничку, первую такую птицу в Беларуси. И все, связь оборвалась. И я на основе этих нескольких предложений в час ночи писала новость, ведь мне казалось, что это очень важно: сообщить всему миру, всей Беларуси, что у нас нашли пеночку-зарничку!

Для близких изменения тоже не остались незамеченными: я стала локальным экспертом «по птичьим вопросам». Даже в другой стране я держу постоянно включенным интернет, потому что всегда может что-то случиться: моя соседка найдет на балконе раненую синицу, голубь забьется между стекол в подъезде. Ко мне обращаются родственники, друзья, соседи, знакомые знакомых. И я всегда отвечаю.

— А в каких-то приятных мелочах проявляется твоя новая «любовь»?

— Я стала видеть вокруг себя птиц: и настоящих, и нет. Например, на граффити, картинках, сумках, везде! Их на самом деле так много вокруг! И мне стали дарить много вещей с птицами. Помню, один раз я и сама купила себе майку с птицами и подумала, что это прикольно: прийти в ней на работу в «Ахову птушак Бацькаўшчыны». А там покривились, сказали что это какая-то ерунда. Оказалось, что птица неправильно изображена на принте, а орнитологи относятся к этому очень серьезно.

У меня поменялся график сна: я жуткая сова, и не помню, чтобы еще что-то мотивировало меня подорваться в 4 утра, кроме моей работы и моего хобби. Причем это не профдеформация, это искренний интерес.

Изменилось даже мое восприятие путешествий. Я очень люблю Азию и вот уже семь лет каждой зимой я езжу в отпуск куда-нибудь в азиатские страны. Раньше каталась как турист, а теперь всегда беру с собой в путешествия бинокль. В Беларуси птицы маскировочного цвета — серенькие, коричневые. В Азии они яркие, шумные, их много и они везде. В этом феврале, например, мы увидели в Камбодже, спрятавшись за мотоцикл, как пара браминских коршунов укрепляют свое гнездо на дереве. А два года назад я была во Вьетнаме и вдруг наткнулась в лесах на дачный богатый поселок, какую-то местную вьетнамскую Рублевку. Там было много цветущих садовых деревьев — настоящий рай для нектарниц, маленьких ярких птичек. И на одном дереве я увидела восемь, восемь разных нектарниц! У меня кружилась голова так, как будто я выиграла «Оскар» и Нобелевскую премию сразу.

— Насколько популярна культура бердвотчинга в Беларуси в сравнении с зарубежными странами?

— Мало популярна: бердвотчинг (любительская орнитология, которая включает наблюдение и изучение птиц невооруженным глазом, либо при помощи бинокля — Прим. ред.) в некотором плане культура интеллигенции, ученых и вообще людей, у которых есть свободное время и средства на оптику, экипировку, гида и книги. А когда человек занят поиском денег на еду, ремонт, образование детей, конечно, ему будет не до того. Не потому что ему это неинтересно, а потому что он падает без сил к вечеру, и до птиц ему дела нет. В Америке каждый пятый житель — бердвотчер. И компании, которые производят оптику для наблюдения, действительно зарабатывают большие деньги.

Но я думаю, что и мы к этому рано или поздно придем, потому что у нас большой потенциал. Иностранцы-бердвотчеры, которые приезжают к нам, приходят в восторг от состояния нашей природы и от тех видов птиц, которые у нас можно увидеть. Два самых лакомых — это белая лазоревка (очень красивая бело-синяя синичка) и бородатая неясыть (огромная сова с большими желтыми глазами, у которой лицо похоже на спил дерева). И люди проезжают за тысячи километров ради того, чтобы просто посмотреть этих птиц.

У нас есть так называемый «Клуб 200», где любой желающий может зарегистрироваться и записывать туда виды птиц, которые видел на протяжении года. Это сообщество по-настоящему азартных людей: бывает, кто-то скажет, что видел под Дзержинском редкую утку, и люди срываются с работы, группируются по машинам и едут просто поглядеть на эту утку. И если в начале моей работы за каким-нибудь случайно залетевшим в Могилевскую область розовым пеликаном ехала всего пара машин, то сейчас целые караваны бердвотчеров мчатся посмотреть на тот или иной редкий вид птиц.

— Что оказалось самым сложным в работе «на природу»?

— Мы много работаем в регионах. И вот представьте: едешь ты на какую-то территорию важную для птиц, вокруг которой живут люди. Тебе важно объяснить, почему этот лес, или поле, или озеро не такое же, как с другой стороны, почему оно крутое, почему важно его сохранить. А у людей, с которыми ты говоришь, и без этих проблем тяжелая жизнь. У них маленькие зарплаты, у них задача выжить самим и собрать трех детей в школу. Их волнуют такие базовые вещи, а ты приезжаешь весь такой чистенький из Минска и рассказываешь: «Вот вы ничего не делайте в этом лесу, это очень важная территория». Если так объяснять, тебя оттуда просто выкинут, скажут: «Едь обратно в свою столицу». Поэтому ты должен подобрать слова, аргументы, быть очень искренним и гореть своим делом. Иначе такому лектору грош цена. Ведь некоторые думают, что мы какие-то клоуны, которые просто считают птиц, и это мнение очень сложно изменить. У нас работают очень хорошие специалисты, и каждое свое слово они произносят не просто так. Я поняла это с первых дней: после нескольких лет в журналистике сразу видишь людей по их словам.

Кроме того, в нашей сфере легко эмоционально выгореть: проблемы окружающей среды не решаются мгновенно. Если ты трудился и вырубал Туровский луг от ивняка, но на следующий год туда не прилетело много птиц, это не значит, что ты зря старался, ведь они могут прилететь через два-три года. Чтобы полностью восстановить территорию, нужно пятьдесят-шестьдесят лет, и я не знаю, увижу ли я результаты моей работы. А люди, конечно же, хотят подтверждения тому, что трудятся не зря, прямо здесь и сейчас. Оттого бывают разочарования, стрессы. Самая моя большая боль — это охота. Весной и птицы спешат размножаться, а вместо этого подстреленные падают на землю сотнями. Это ужасно, это против законов и биологических, и человеческих. Теперь, когда я вижу охотника, у меня самой срабатывает какой-то животный инстинкт: шея вжимается в плечи, взгляд исподлобья, я как будто сама готова на него наброситься. Но держусь: у него-то ружье. АПБ давно работает с этой темой: охотничье лобби у нас в стране сильное. Однако я верю, что с каждым годом выстрелов будет все меньше!

— И чем спасаешься от разочарований, в чем черпаешь силы для работы?

— Я лично стараюсь находить силы в людях, с которыми я работаю, и у самой природы, которая стоит за моей спиной.

Вдохновляет и то, что люди звонят с благодарностью. Одна учительница позвонила нам из Витебской области и рассказала, что когда в школе повесили на стенде наш яркий буклет о домиках для летучих мышей и божьих коровок, никто из ее учеников не пошел на перемене в столовую. Все висели на этом стенде и рассматривали буклет, а потом пошли домой, пересказали все родителям и все выходные строгали эти домики. Еще одна женщина звонила с рассказом о том, как буря развалила гнездо ушастой совы на дереве у нее в огороде, и все птенцы раскатились, «как картошка». А ушастая сова как раз была птицей года, и мы везде о ней говорили. Эта женщина взяла в сарае какую-то корзину, собрала туда птенцов, как-то привязала ее к ветке дерева, и вернувшаяся птица-мать как будто даже ничего не заметила. Вот такие моменты помогают убедиться в том, что ты делаешь нужные вещи.

В феврале было 10 лет с тех пор, как я закончила школу. Я приехала в Могилев на вечер встреч, и по традиции все начали по кругу рассказывать, кто кем устроился. Дошла очередь до меня.

— Я четыре года работала в газете, два года на телеканале. Поэтому устала от людей и ушла охранять природу и спасать птиц. Знаете почему? Потому что птицы лучше людей.

Классная моя смеется и говорит:

— Вот молодец, Терешонок. Ты всегда хорошо шутила и смогла пронести свой женский юмор через столько лет.

А я думаю: юмор-то я, конечно, пронесла, но вообще-то я не шутила.

Теги: Новости, Минск