Главная
Гороскопы
Владимир Чумаченко: Я не Анна Каренина, чтобы ложиться на рельсы
07.03.2019 13:30
—
Разное
|
Это интервью с тогда еще старшим следователем по важнейшим делам прокуратуры Минска Владимиром Чумаченко мы записывали много лет назад. Он в то время как раз вел дела о громких исчезновениях Юрия Захаренко, Виктора Гончара, Анатолия Красовского.  На интервью я уговаривала его долго. В конце концов он согласился. Мы беседовали целый вечер. И разговор вроде бы получился довольно откровенный. Правда, когда текст был готов, Владимир Михайлович попросил не отдавать его в печать. Я, конечно, расстроилась. А Чумаченко рассмеялся: «После моей смерти напечатаешь!» Несколько месяцев назад его не стало. Онкология… Проститься с Владимиром Михайловичем пришло немало людей – из прокуратуры, Следственного комитета, те, с кем он когда-то начинал, ученики… Чумаченко, кстати, до последнего работал. Жить не мог без любимого дела. «Он был крутым следователем, правильным, грамотным, – говорят его коллеги. – Таких сегодня единицы…» «Генерал Лопатик не давал показания…» Естественно, Чумаченко знал, что меня интересует больше всего. Поэтому сразу предупредил: – О громких делах говорить не будем. Потому что, если начну рассуждать, меня любой совершенно справедливо упрекнет, что дело еще не прошло через суд, а я своими высказываниями и выводами оказываю давление, формирую общественное мнение и прочее, прочее, прочее... – Владимир Михайлович, а почему именно вам поручили расследование уголовных дел об исчезновениях Захаренко, Гончара и Красовского? – Не знаю. Разговоры о том, что эти дела якобы собираются отдать одному следователю, ходили давно. Но мало ли кто что говорит. Я пытался выяснить, почему мне. Но у нас есть правило: на службу не напрашиваться, а от службы не бежать. Причин для отказов у меня не было. Поэтому я решил предпринять максимум усилий для раскрытия этих преступлений. Так, на мой взгляд, поступил бы каждый следователь. – В таком случае почему предыдущие следователи отказались от этих дел? – Что значит «отказались»? Есть правило: «Иванов, передай Сидорову! Сидоров, возьми у Иванова! Свободны!» Сказать: «Я не буду расследовать», – у нас так не принято. Самое смешное, что об этой проблеме знает настолько много людей, что вы себе даже представить не можете! – И все молчат, потому что, простите, берегут свой зад? – Есть показательный пример. Двое мужчин. Один – ранее неоднократно судим. Другой – человек с портфелем, научный работник, положительный со всех сторон. Оба примерно одного возраста. Оба наблюдают одну и ту же картину: неизвестные хватают какого-то человека. Зек повел себя гораздо порядочнее в человеческом плане. Профессор сказал ему: «У меня есть знакомые в одной газете, сходи, расскажи», – но сам не пошел. А зек пошел и дал показания. Все понятно? – Когда собиралась к вам на интервью, главный редактор сказал обязательно задать от его имени вопрос: мол, если Чумаченко искренне занимается расследованием громких исчезновений, если он знает больше, чем может сказать при должности, почему не подаст в отставку и не расскажет общественности всю правду об этих происшествиях? – Если бы у меня была возможность плюнуть (а я, между прочим, очень люблю громко хлопнуть дверью), я это сделал бы. Вы поймите правильно, я и некоторым родственникам пропавших об этом неоднократно говорил: я не Саша Матросов, не надо ждать, что я лягу на амбразуру. И я не Анна Каренина, чтобы ложиться на рельсы. Но я делаю то, что в моих силах. Когда дело передавали, мне могли популярно объяснить, что можно, а что нельзя. Могли нагрузить другими делами, и я просто физически не смог бы заниматься расследованием. Еще раз повторяю: раз мне поручили это дело, значит, я должен что-то сделать. Завтра ведь все равно наступит. – Если я правильно поняла, гордитесь, что выбор пал именно на вас? Вообще, для следователя такое дело – это поощрение или наказание? – Спросите у других. – Мне интересен ваш ответ. – Поймите правильно, мне тоже нужно жить. – Когда допрашиваемые свидетели молчат, следователь Чумаченко иногда произносит: «Говорите, а то потом будет поздно»... – (Молчит.) – Правда, что это уголовное дело никто никогда не смотрел? – А зачем? – Действительно, когда и так все всё знают. – Посмотришь – причастным будешь. – Владимир Михайлович, а вам не кажется, что если не говорить об исчезновениях Захаренко, Гончара и Красовского сегодня, то завтра вполне могут последовать другие? – Почему вы считаете, что я должен быть Сашей Матросовым? До сих пор было известно, что эти люди вышли из пункта А, но куда они пришли – неизвестно. Надо выяснять. Пока, правда, не могу похвастаться, что я это знаю. Я видел своей задачей доказать факт насилия в отношении этих людей. Генеральный прокурор Беларуси в своем ответе на депутатский запрос написал: «Анализ собранных по делу доказательств, в том числе и показаний свидетелей, дает основание полагать, что Гончар и Красовский были насильно похищены неизвестными лицами». – Вы помогали Шейману (тогдашнему генпрокурору. – М.К.) писать этот ответ? – Его писали с моих бумаг. Я, между прочим, регулярно отчитываюсь генеральному прокурору о проделанной работе. – В ответе генпрокурора написано: «Несмотря на большой объем проведенных по делу следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий, до сих пор установить местонахождение не представилось возможным». Ваше чувство профессиональной гордости это не задевает? – Не говорите так. Я не все могу. – Еще Шейман пояснил, что якобы «Павличенко (бывший командир воинской части 3214, которого считают причастным к устранению Захаренко, Гончара и Красовского. – М.К.) в ходе расследования возбужденных дел в связи с исчезновением указанных лиц не задерживался»... – Я 23 ноября 2000 года был за пределами Беларуси, в городе Брянске. В этой акции участия не принимал, что там происходило – не знаю. – Может быть, вы встречались и с генерал-майором Лопатиком, рапорт которого с деталями исчезновений Захаренко, Гончара и Красовского был опубликован в прессе? – Лопатик не давал показания и не будет этого делать хотя бы потому, что он принимал участие в расследовании данных уголовных дел. Не имею права допрашивать. – Владимир Михайлович, вы смелый человек? – До определенного момента. Вообще «смелый» – довольно оценочное понятие. Нужна конкретная ситуация. – Следователей часто ломают? – Что значит «ломают»? Иногда используют, как шкуру. Не хочу приводить конкретные примеры. Чисто по-человечески пострайтесь меня понять: все лезут с советами, рекомендациями. Дайте возможность спокойно работать! Когда на меня смотрят десять пар глаз, я и ложку мимо рта пронесу... Меня всегда возмущает, когда начинают говорить: нужно было сделать так-то и так-то. Да ты встань на мое место, прими решение, а потом рассуждай! Знаете, почему не бывает изнасилования при свидетелях? Слишком много советчиков. Так и здесь. У Андрея Миронова был хороший монолог про профессию, в котором были примерно такие строки: «Абсолютно все разбираются в нашей профессии. А вы на стройке подойдите к каменщику и скажите: «Друг, что-то у тебя стенка кривая получилась» Представляете, что он вам ответит?..» Поверьте, меня никогда не заставят сделать кого-то обвиняемым. И не заставляли. Бывали ситуации, когда говорили, что надо прекратить дело, но... Как сказал один умный человек из наших: «Володя, ты на защите потерпевших. Так вот потерпевшие в этой истории ничего не хотят». Но так бывает нечасто. С потерпевшими я всегда стараюсь ладить, потому что я действительно всегда работаю на них. – Одна дама, которой приходилось с вами общаться, охарактеризовала вас так: «Этого человека не поймешь. Вначале погладит, затем стукнет, потом поцелует взасос...» – Я – следователь. А с настоящим следователем Щепкин и рядом не стоял. Вы не представляете, как иногда играть приходится! – Кстати, а почему вы стали следователем? Ведь работа – особо не позавидуешь: в любой момент можешь получить пулю в голову... – Ну не надо (стучит по столу)! Ментов убивают больше. Во-первых, их и самих больше, а во-вторых, они все-таки чаще на задержании бывают. Мы потеряли школу следователей. Когда я после института в 1982 году пришел работать, мой прокурор сказал примерно так: «Ну что, сынок, года три поработаешь, а там посмотрим, получится из тебя следователь или нет». А сейчас пацан, три года проработавший, уже считает себя зубром! Раньше была преемственность профессии: я учился у этого следователя, этот – у того. А сейчас связь поколений прервалась. Молодежь разительно отличается от нас. Они хотят быть начальниками... Мне сегодня некоторые с сожалением говорят: «Надо же, двадцать лет в прокуратуре, а всё следователь». В ответ всегда привожу пример: классный хирург и главврач – это одно и то же? Я свою работу очень люблю. И просто не могу быть начальником. Что бы обо мне ни говорили, я по натуре добряк. Мне сложно отдавать команды. Могу попросить, но не наорать, надавить, заложить. – А при каких обстоятельствах вы могли бы уйти из прокуратуры? – Мне трудно представить такую ситуацию. Работа следователя – это настоящее искусство. Между прочим, работа творческая. Самое важное в нашей профессии – это везение. Удача. Я в этом смысле, наверное, человек удачливый. Но, с другой стороны, везет тому, кто работает. Могу привести массу примеров. – Когда пару лет назад пришла к вам в кабинет писать про какое-то убийство, вы, рассказывая об особенностях своей профессии, сказали: «Если захочу, через полчаса признаешься, что ты – Мата Хари». И позже добавили: «Я иногда не хочу, чтобы близкие мне люди знали, каким я могу быть...» – Это действительно так. Иногда во время допроса я некрасиво выгляжу с морально-нравственной точки зрения. Хорошо на вскрытии: разрезали, посмотрели – все видно. А психология? Например, женщина меня обманет с пол-оборота, серьезно. Я вообще терпеть ненавижу, когда барышня хлюпает: уже никакого давления на нее не получится. А любой допрос – это давление. В принципе, я не отношусь к людям плохо. И действительно искренне считаю, что хороших людей больше. И себя мне хотелось бы считать хорошим человеком. Не поверите, но я иногда чуть ли не со слезами на глазах доказывал человеку, что он совершил преступление, хотя мне совершенно не хотелось этого делать. – Из-за личной симпатии? – Нравится, не нравится – это никогда не сбросишь со счетов. Человек привык давать оценку людям, событиям, фактам. Но следователь должен подавлять в себе оценочность. Например, я с пониманием отношусь к тому, что обвиняемый отказывается со мной разговаривать. Он может не говорить. И не потому, что так в законе написано. Есть просто общечеловеческие правила поведения. У каждого человека есть моменты, о которых он никогда никому не расскажет. Вот вы расскажете мне о себе какую-нибудь гадость? – Смотря при каких обстоятельствах. – Вот такие обстоятельства я должен создать, чтобы человек начал говорить. Следователь – этот тот, кто умеет допрашивать. Самое главное в работе следователя – это умение общаться с людьми, а все остальное приложится. – Вы не одного уголовника посадили за решетку. Выходя, некоторые пытались отомстить? – С зеками работать гораздо легче. Он знает, кто я. Я знаю, кто он. И мы договоримся. Я никогда не обманываю. И мне мстить не за что. Если обманул и вдруг не в масть попал – мне же больше никогда не поверят! Даю честное слово: я их не боюсь, я их опасаюсь. Бояться – это когда теряешь контроль над собой, когда в штаны наложил. А опасаться – значит трезво оценить и ответить. Я хочу работать и не хочу, чтобы мне в спину плевали. – Владимир Михайлович, у вас бессонница бывает? – Нет. Я рано ложусь и рано встаю. Совесть меня не мучит. По крайней мере пока не за что было. – Знаю, что, когда речь заходит о громких исчезновениях, вас иногда и в шутку, и всерьез спрашивают: «Ну, когда пойдем откапывать?»... – Я отвечаю: «Дайте команду!». Краткая автобиография – Абориген я. Родился и вырос в этом городе. Как говорит одноклассник Саша Пармон, это МОЙ город. Понимаешь?.. Учился в школе №54. Учился не очень хорошо, хотя считался крепким учеником. Три года работал на заводе имени Кирова. У нас вся семья с «Кирова», даже тесть с тещей. Мать всю жизнь проработала в литейке, отец – в сварочном цеху. У него золотые руки. Он рисовал картины, делал мебель. Однажды даже пошил матери сапоги. Красивые получились... В 14 лет я был кандидатом в мастера спорта по судомоделированию. Вообще, я мечтал поступить в Петербургскую высшую школу подводного плавания. Я флотом бредил! Даже во сне видел себя подводником. Но не поступил из-за плохого зрения: мне когда-то кислота попала в глаза. Пробовал попасть в школу вспомогательного плавсостава в Кронштадте. Когда уезжал, отец предупредил: «Не поступишь – значит, на работу тебя буду устраивать я». Так и случилось. В 1973 году я стал фрезеровщиком. Первое время не узнавал людей, которые вместе со мной работали, после того, как они помоются. Однажды меня мать не признала. Хлопнув по плечу, спросила: «Не подскажете, где здесь мой сын работает?..» На юрфак я поступал пять раз. Три раза на дневное отделение и два – на подготовительное. Закончил институт в 1982 году. До 1990 года работал следователем в Минском районе, был несказанно счастлив. Потом меня некрасиво «съели». Не хочу говорить, как. Я перешел в прокуратуру Ленинского района, а с 1994 года работаю здесь, в прокуратуре города Минска. Из досье на Владимира Чумаченко Следователем стал 29 марта 1982 года. С тех пор каждый год отмечал эту дату. Но отмечать – не значит пить. Много лет Чумаченко спиртного в рот не брал. Однажды Владимира Михайловича обидели: наказали за пьянку, хотя пьяным его никто не видел. Пришлось проявить принципиальность... По собственному признанию, за время работы в прокуратуре Чумаченко «перенес покойников больше, чем дней в году». Был женат вторым браком. Уверял, что вторая жена – одна из профессиональных характеристик почти всех следователей. Читал книги по психологии иностранных авторов, вел конспект. Был немного сентиментален. Утвержал, что ему все равно, что осмотреть – труп или стол. Но в то же время был глубоко убежден, что следователи – циничные люди только на первый взгляд. Признавался, что практически не умеет врать: «Перед тем как соврать, мне надо остановиться и подумать». В конце нашего интервью я попросила у Владимира Михайловича его любимую фотографию. Как выяснилось, таковых не имеется. Тогда я предложила сфотографировать его. «Фотографироваться не люблю. И не буду, – категорически отреагировал Чумаченко. – Я не «фотогигиеничен», у меня такая рожа... Ко мне даже контролеры в общественном транспорте не подходят! Я крайне редко фотографируюсь. И вообще, я согласился на это интервью не для того, чтобы мое фото появилось в газете…» Чтобы разместить новость на сайте или в блоге скопируйте код:
На вашем ресурсе это будет выглядеть так
Это интервью с тогда еще старшим следователем по важнейшим делам прокуратуры Минска Владимиром Чумаченко мы записывали много лет назад. Он в то время как раз вел...
|
|