«Норд-Ост. 17 лет». Состав газа, использовавшегося при штурме, до сих пор является государственной тайной

17 лет назад закончилась операция по освобождению заложников театрального центра на Дубровке. 23 октября 2002 года группа террористов из Чечни под предводительством Мовсара Бараева захватила театр, в котором показывали мюзикл «Норд-Ост» — и три дня удерживала 916 человек из числа зрителей, актеров и работников центра. Во время штурма в театр пустили усыпляющий газ; при этом не менее 130 заложников погибли — их точное число не установлено до сих пор, как и не рассекречен состав использованного газа. «Медуза» представляетфильм журналистки Катерины Гордеевой «Норд-Ост. 17 лет», который вышел на ютьюб-канале «Ещенепознер», с комментариями автора.

Это парадоксальная вещь, но про теракт в театральном центре на Дубровке мало что известно. Если про Беслан есть официальная версия и версия независимого расследования, то про теракт на Дубровке — только официальная версия, пунктирная и очень неочевидная. Независимое расследование, организованное родственниками погибших, не окончено. До сих пор многое совершенно непонятно: ни как террористы оказались в самом центре Москвы в пяти километрах от Кремля; ни как им удалось пройти внутрь. Не был наказан ни один милицейский чин, который пропустил набитые оружием и взрывчаткой машины. Состав газа, использовавшегося при штурме, до сих пор является государственной тайной. Как и состав штаба, и даже количество штабов. У меня была внутренняя потребность попробовать разобраться во всем этом, собрать полную картину. Довольно долго я жила с этой идеей, а в начале осени появилась возможность ее реализовать. В 20-х числах сентября мы начали снимать.

По-человечески мне было очень важно понять, что случилось с людьми, которые были в зале, и теми, кто ждал снаружи. Зачастую это были разлученные родители и дети. Родители, которые знали, что их дети находятся в кольце шахидок, обвязанных взрывчаткой, но ничего не могли сделать. Мне хотелось понять, как эти люди живут после трагедии. Тем более, что созданная после теракта общественная организация «Норд-Ост» стала первой, кто начал задавать государству вопросы. До этого в России было огромное количество терактов, но все заканчивалось тем, что родственникам погибших выплачивали минимальные компенсации — и все расходились. Родственники погибших в театральном центре были первыми, кто решил задавать вопросы.

Получить от государства ответы на все вопросы невозможно. Но родственники погибших очень корят себя за то, что не смогли сделать так, чтобы все это не повторилось снова. Они отчасти разделяют вину за то, что потом случилось в Беслане. Мне кажется, если бы трагедия на Дубровке была расследована, осмыслена и не покрыта завесой таинственности, Беслана или не было бы, или трагедия была бы другой.

В фильме несколько основных линий. Сначала мы рассказываем о событиях за несколько минут до захвата заложников. Потому что «Норд-Ост» изначально — страшно красивая и крутая идея большого русского мюзикла с бюджетом в четыре миллиона долларов. Мюзикла, где на сцену садился самолет, выступали сто артистов и живой оркестр. Туда валом валили все москвичи и гости столицы. В какой-то момент он по популярности сравнялся с «Лебединым озером». При этом там была фантастическая труппа и сплоченный коллектив с очень классными отношениями: кто-то выращивал в театральном центре цветы, дети делали уроки и так далее.

Когда произошел захват здания, жизнь разделилась. И вторая часть фильма — про людей, которые оказались внутри. Они очень разные — и очень по-разному все пережили. Все зависело от того, в какой части зала ты сидишь, какая террористка стоит с тобой рядом — та, которая отпускает в туалет, или нет. Люди совершенно по-разному вели себя. Были девушки, которые все время красились — так переживали стресс. Дети играли в игры. Одна заложница рассказала, что они ели мороженое, потому что в зале оказалась мороженица. Другие вообще ничего не ели. Третьим дали кусок хлеба, четвертым — кусок шоколадки. Иногда складывается ощущение, что все эти люди сидели в разных местах. Даже на разных планетах.

Соответственно, и настрой у людей был разный. Кто-то верил, что их спасут. Другие говорили, что они не могут не выйти — например, у них маленький грудной ребенок. Кто-то не верил в спасение и ни на что не надеялся. Это очень странная вещь, но такие люди не вышли.

Это линия заложников. И есть еще линия переговоров, и возможно кому-то она покажется в фильме слишком подробной, но мне она была очень важна, потому что складывается картина абсолютного хаоса. Что переговорами не занимался никто, вообще. Туда ходили те, кто пошел. Вот по какой-то причине кто-то пошел — кого-то террористы назвали, кого-то не назвали, кого-то они готовы были видеть, кого-то не готовы были видеть. В фильме мы разговариваем с журналистом Марком Франкетти, который взял интервью у Бараева и Абубакара. С Явлинским, которому удалось достичь некоторых договоренностей с террористами, но они в итоге не были выполнены.

Разговариваем с человеком по имени Заурбек Талхигов — первым осужденным по делу о «Норд-Осте». Это чеченец, который приехал к театральному центру на следующий вечер после захвата — после выступления Аслаханова по телевизору, когда тот обратился ко всем московским чеченцам с просьбой приехать и обменять себя на заложников. Талхигов приехал, а дальше каким-то странным образом оказался фактически единственным переговорщиком в штабе — потому что говорил по-чеченски. Отец одной из погибших в центре девочек рассказывает, что Талхигов пытался вести переговоры, чтобы кого-то из заложников отпустили. Но накануне штурма его арестовали и он отсидел восемь с половиной лет по обвинению в пособничеству террористам. «Мемориалом» он считается политическим заключенным. В тюрьме он заболел гепатитом и диабетом. И в интервью рассказывает свою версию. Считает, что никакой вины его нет. Объяснить, почему его арестовали и в чем была причина, он не может. 

Также есть часть фильма с силовиками — людьми, которые непосредственно участвовали в штурме. Они говорят, что другого выхода [кроме штурма] не было. Также они рассказывают, что у них был антидот и инструкции по его применению. Они говорят, что применяли его, и некоторые из заложников подтверждают это.

Огромное количество жертв все объясняют чудовищным хаосом, который там происходил. Отчасти это так, но нужно понимать, что спецоперация началась около пяти утра. В пять пустили газ, в 6:40 силовые действия закончились. Час сорок люди находились под действием высокотоксичного газа. При этом у «Норд-Оста» стояли 30-40 машин скорой помощи. То есть они могли спасти 40 человек. Бойцы «Альфа» говорят, что у каждого из них было по пять антидотов, но заложников к тому моменту было 800. То есть бойцов с пятью антидотами должно было быть больше 150. При этом у них должны были быть инструкции, как помечать людей, которым уже сделали укол, и как обращаться с ними с медицинской точки зрения. Но этого никто не знал. То есть с одной стороны были медики, которые не знали ничего о готовящемся штурме и были готовы только к минно-взрывным и осколочным ранениям. А с другой — бойцы, которые знали о газе, но не знали, что делать с медицинской точки зрения. В итоге во время штурма царил хаос. Цель уничтожения террористов была достигнута, а цели спасти людей никто не ставил.

Последняя часть фильма — как живут заложники сейчас. В России до сих пор нет статуса жертвы терроризма, поэтому живут они, как у них получается. Например, заложница Лилия Дудкина была беременна на пятом месяце и в феврале 2003 года родила ребенка с токсической энцефалопатией и ДЦП. Эта девочка не считается жертвой терроризма, и государство никак не оплачивает необходимую реабилитацию — а она стоит четыре миллиона рублей в год.

Из работы над фильмом можно сделать вывод: страна допустила эту трагедию и не сделала никаких выводов. Никто не защищен. В итоге к Беслану все стало только жестче. Все стало более закрыто. Если во время теракта в театральном центре на Дубровке были какие-то контакты между государством и заложниками, то к Беслану государство перестало считать нужным с ними разговаривать. Во время «Норд-Оста» правда еще была как-то важна, хотя уже тогда после штурма власть вышла и сказала, что все прошло прекрасно и скоро все проснутся. Потом стало известно о 20 погибших, потом о 40, потом о 100. И ни одного родственника в течение суток не пускали ни в одну больницу. А потом люди должны были ездить по моргам по всей Москве и искать своих родных.

Мне кажется очень важным хотя бы сейчас задокументировать эту историю, записать ее, дать людям возможность сказать. Восстановить эту память как пазл, чтобы хоть что-то сохранилось. Ведь с этим терактом произошла такая история, что с одной стороны не было большого независимого расследования, с другой — память о трагедии на Дубровке накрыло Бесланом, а с третьей — государство старается делать вид, что ничего этого не было. Говорит: «Давайте жить дальше». Но каждый раз, когда ты начинаешь жить дальше с чистого листа, на этом чистом листе всякий раз что-то случается. Что-то ломается и потом это уже невозможно починить.