«Я всегда была белой вороной». Самый молодой искусствовед Беларуси о том, как пойти против всех

Источник материала:

Белорусский искусствовед Аксинья Селицкая-Ткачева стала известна широкой публике в 2016 году, когда открыла первый выставочный проект, посвященный белорусскому художнику Борису Аракчееву. На тот момент девушке было 28 лет. В Беларуси профессия искусствоведа не слишком популярна, поэтому Аксинья вызвала у многих коллег интерес, сомнения в ее профессиональной компетентности и даже негодование.

Тем не менее за 4 года активной работы она доказала, что может называть себя профессионалом, и сегодня ее считают одним из ведущих искусствоведов Беларуси. О преодолении стереотипов, жизни с человеком «не от мира сего» и абсолютно не востребованной в «IT-державе» профессии — в нашем интервью.

— Когда меня спрашивают, сколько лет я в профессиональном искусстве, то, как правило, заранее предполагают, что я изучаю творчество художников как минимум лет 10. На самом деле заниматься искусствоведением, курировать выставки я начала всего 5 лет назад.

Планов посвятить жизнь искусству у меня не было. Наверное, первое, что меня стало привлекать — это мода. Долгий период мне хотелось быть модельером, дизайнером. До этого дня сохранились тетради с моими первыми набросками женской одежды. Это осталось мечтой, но помогло определить, что сфера искусства мне интересна.

Определяющим фактором в выборе необычной профессии стала учеба в музыкальной школе.

— Моя семья всегда была далека от искусства. Мама — инженер, а папа — физик. Но в 6 лет мама отдала меня в музыкальную школу по классу фортепиано, руководствуясь тем, что когда-то ее точно так же, в 6 лет, моя бабушка отправила заниматься музыкой.

Вначале я относилась к музыке как к обязаловке. Училась, потому что мама лелеяла мечту, что я буду музыкантом. К занятиям вообще не готовилась. Была упрямым ребенком. Первые восемь лет меня все упрашивали окончить музыкалку, а потом втянулась — да так, что поступила в музыкальное училище. И на 3-м курсе, когда стали изучать музыкальный импрессионизм, меня всерьез заинтересовало это течение в искусстве. Я увлеклась специализированной литературой, графикой и живописью.

День Аксиньи всегда был расписан по минутам: в первую смену она ходила в общеобразовательную школу, а к двум летела в музыкальную. Так 5 дней в неделю. Домой приезжала поздно, делала уроки. А в выходные по 8−10 часов занималась на фортепиано.

— Мне всегда очень хотелось в свободное время пойти погулять, оторваться, но с годами стала появляться самодисциплина, которая не позволяла это сделать. Я часто бунтовала: боялась мнения одноклассников. Ведь музыкальная школа давала им повод считать меня ботаником. Со временем я научилась не опираться на чужое мнение — и это качество до сих пор мне очень помогает… Но я все равно всегда себя чувствовала белой вороной.

Аксинье стало легче, только когда она попала в среду людей, которые жили музыкой. Первые два-три месяца учебы пришлось привыкать к шуму: в училище никогда не бывает тихо, всегда кто-то занимается в классах и коридорах. Но потом, рассказывает девушка, когда гула и шума вокруг не было слышно, ей всегда чего-то не хватало.

— Окончив училище, я поступила на специальность «мировая и отечественная культура» Белорусского государственного университета культуры и искусств. Обучение там было похоже на микс из искусствоведения и культурологии. Нас пытались научить философскому осмыслению всех культурных процессов. Здесь же я окончательно влюбилась в живопись.

Получив хорошую базу и поработав педагогом в Минском художественном училище имени Глебова, Аксинья все чаще стала задумываться: не попробовать ли реализовать себя с практической точки зрения — открыть выставку или написать статью в специализированное издание. Ей хотелось выйти в более широкий круг читателей и зрителей. Первый опыт был волнительный: переживала, потому что не знала, как ее воспримет старшее поколение.

— Был период, когда я боролась со страхом и не могла ни на что решиться. Тогда муж сказал, что я должна определиться: либо я буду хорошим преподавателем и пойду по научной линии, либо решусь на свободное плавание. Я выбрала второй вариант.

Первый и главный пока проект в своей жизни, посвященный художнику Борису Аракчееву, девушка создала из цикла мероприятий: выставок и вечеров памяти. Над проектом, который в итоге вылился в монографию, которая называется «Борис Аракчеев. Этапы большого пути» девушка работала 2,5 года.

— Когда была закончена моя монография, я воспринимала ее как своего ребенка-первенца, — делится Аксинья.

Но профессиональное сообщество белорусских искусствоведов оказалось не самым доброжелательным. Поскольку арт-рынок не такой крупный и широкий, как в России или в Европе, каждый представитель арт-сообщества пытается урвать свой кусок. И реакция на успех Аксиньи была неоднозначной.

— То, что мне удалось сделать такой крупный проект, неожиданно вызвало негатив и критику. Такая реакция, естественно, была связана и с возрастом. Было тяжело. Но я понимала, что если взялась за дело, должна довести его до конца.

Естественно, нужно обращать внимание на мнение людей, которые уже 30 лет работают в искусстве, но и свое нужно отстаивать. Первое время меня воспринимали в прямом смысле слова как выскочку, у которой ничего не получится. Конечно, это обижало, но рядом была главная поддержка — мой муж. Мы всегда были близки духовно и профессионально.

Муж Аксиньи — известный белорусский художник Александр Селицкий, в этом году пара отмечает 10 лет совместной жизни.

— Я никогда не хотела мужа-художника: возможно, потому что читала множество биографий и мыслила шаблонами. Поэтому, когда познакомилась с Сашей и узнала, что он художник, была удивлена. (Улыбается.)

Тем не менее надо признать: даже практичные художники все равно не от мира сего. И это надо принять.

Я изначально решила не переделывать Александра. Да, понимаю, что кто-нибудь на моем месте уже бы подал на развод, но я выбрала быть терпимой. К тому же я понимаю, что и ему пришлось приспосабливаться к жизни со мной.

Дело в том, что когда супруги познакомились, Аксинья была студенткой, а Александр преподавателем. У обоих было чувство неловкости, но со временем границы стерлись, и каждый смог найти свое место и в совместной жизни, и в совместном творчестве.

Александр всегда предлагал Аксинье взять в руку кисть и попробовать порисовать, но в первые годы совместной жизни девушка испытывала страх чистого листа. Теперь же пара рисует вместе.

— Несмотря на то, что я теоретик, сама стала к нему подтягиваться, чтобы больше понять его мир, его жизнь. Саша иногда шутит: «Смотри, скоро еще вместе нашу общую выставку откроем».

В будущем Аксинья действительно хочет реализовать себя в живописи и фотографии: ее мечта — погрузиться в различные направления творчества и самой создавать арт-объекты.

У каждого искусствоведа (а уж тем более у того, который рисует сам!) есть главная для него картина. У Аксиньи это работа малоизвестного французского художника Эмиля Бернара — «Мадлен в лесу любви». Девушка признает, что работа далека от идеала, но ее глубокое содержание и авторский стиль близки героине.

Кстати, Аксинья уверена: стиль искусствоведа должен проявляться во всем. Например, искусствовед никогда не будет одеваться как все, не будет следовать моде.

— Это всегда заметно: если человек посвящает свой труд классическому искусству, то, как правило, он выбирает такой же стиль и колористику в одежде, если авангард — стилистика соответствующая.

Что касается меня: масс-маркет, трендовые вещи — точно не моя история. Цветовые решения в моем гардеробе похожи на картины Эдварда Мунка: я, как и он, часто сочетаю темные тона с яркими оттенками. А вот по линиям в одежде я больше похожа на Ван Гога: не люблю строго геометрических орнаментов, выбираю пластичность.

А еще на известном портрете Жанны Эбютерн у Модильяни мы можем видеть синее маленькое платье, которое с недавнего времени тоже есть в моем гардеробе. Я этим очень горжусь. (Смеется.)