Августовский педсовет 1913 года или Разбор жизненной картины "Приезд учительницы в деревню"

Источник материала:

В последних числах августа 1913 года Минская губернская дирекция народных училищ провела трехдневное совещание учителей из уездных городов и сельской местности. С докладом о состоянии начальной школы и задачах педагогов в новом учебном году выступил директор статский советник Поликарп Андреевич Соколов…

Совершенно блестящий комментарий к картине Владимира Маковского «Приезд учительницы в деревню» сделал в июне сего 2016 года петербуржец Игорь Ерохов. Процитирую последний абзац:

«Увы, работы в городе для женщины со средним образованием было мало. Секретарш и машинисток в 1897 году еще не было. Продавщицы были великой редкостью, а платили им копейки. Разумеется, гимназистки могли стать домашними учительницами и гувернантками, но и этих завидных мест резко не хватало. Пойти и заняться простым физическим трудом человек со средним образованием в ту эпоху не мог — это было такое падение, что уж лучше сразу перейти к проституции. Последней опцией для тех, кто не смог найти ничего лучшего, и была должность сельской народной учительницы. То, что мы видим на картине — это итог крушения всех жизненных планов и надежд молодой женщины, чем и объясняется ее унылый внешний вид. Сельское учительство оказывалось для женщины жизненным тупиком, выбраться из которого было очень и очень сложно. Денег платили ровно столько, что на деревенский вкус можно жить припеваючи, а вот накопить на то, чтобы выбраться из деревни, никогда не удавалось. Связь с городской культурой с годами терялась, и учительницы постепенно дичали — выписать ежедневную газету, толстый журнал и купить за год 5−6 книжек стоило 40−50 рублей, то есть было для них уже малодоступным. Круг общения сужался до земского доктора, фельдшера и волостного писаря — учительница не могла общаться с „низшими“ крестьянами (а помещики, по той же причине, не могли общаться с учительницей), что сводило шансы на замужество к нулю. И наконец, бытовые и гигиенические условия деревенской жизни для всякого выходца из среднего класса, у которого не было дома барского типа и прислуги, казались ужасными. Огромные сложности с мытьем, необходимость прилюдно справлять нужду на огороде (а вы думали, что у крестьян тогда были туалеты?) — все это ежедневно напоминало бедной учительнице, что ее жизнь по существу является каторгой».

От себя добавлю вопрос-предположение: могла ли изображенная на картине барышня с саквояжами быть выпускницей женских двухгодичных педагогических курсов для приготовления учительниц начальных училищ Минской губернии?.. Почему бы и нет.

Хотя возможно и то, что наша героиня самостоятельно подготовилась и сдала экзамен на звание народной учительницы.

Вот к таким молодым педагогам и обращалась в первую очередь Минская губернская дирекция народных училищ, когда проводила августовское совещание.

На генеральном учительском сборе под водительством статского советника П. А. Соколова поначалу приводились те сведения, которые войдут в описательный раздел справочного издания «Памятная книжка Минской губернии и календарь на 1914 год».

К 1 января 1913 года всех учебных заведений в Минской губернии было 2731. Принадлежали они разным ведомствам, но более всего — 1816 — насчитывалось начальных (земских) школ Министерства народного просвещения.

Весьма непростым являлся статистический вопрос о реальном соотношении числа педагогов и учеников. Писали так: «Во всех учебных заведениях Минской губернии в отчетном году было 6517 учащих и 159560 учащихся обоего пола (119102 и 40458)».

То есть, на одного учителя официально приходилось 24 («с половиной») ученика. На самом же деле очень многие дети посещали школу лишь полтора-два зимних месяца.

В Минске-губернском обычный ответ мещанина на вопрос про его образование был такой: «Окончил четыре класса городского училища».

А на селе чаще всего говорили так: «Ходил в школу две зимы».

Директор Поликарп Андреевич предостерег от уныния молодых тружеников нивы народного просвещения. И, к слову, нельзя учителю заводить приятельство с лавочниками, дьячками, содержателями трактиров и тому подобной полупраздной сельской публикой! Так можно привыкнуть к каждодневной чарке водки, нравственно и физически опуститься. Директор зачитал концовку рассказа Ивана Бунина «Учитель», где показаны картины того, как и в какой компании спивался педагог Турбин:

<…> - Пить нет ли? Душа запеклась!

— Посмотри в угле, в щербатом чугунчике.

Турбин с жадностью припал к чугунчику. Но квас был так кисел и холоден, что Турбина с первых глотков подхватила лихорадка, и, не попадая зуб на зуб, он бросился по нарам, через Кондрата Семеныча, на печку; Кондрат Семеныч замычал и заскрипел во сне зубами.

Какой-то тяжелый запах и тепло охватили Турбина, и он заснул как убитый. Но и этот сон продолжался как будто мгновение. Затопили печку по-черному, и дым, пеленой потянувшийся под потолком в дверь, завешенную попоной, стал душить Турбина. Он зарывал голову в солому и сор, но ничто не помогало. Тогда он свесил голову с печки, кое-как приладил ее к кирпичам и так проспал до самых завтраков.

В завтраки Кондрат Семеныч, с опухшим лицом, но уже в спокойном, будничном настроении, сидел за столом против печника, похмелялся и, вертя цигарку, поглядывал на сонное лицо Турбина. Оно было как мертвое: истомленное, страдальческое и кроткое.

— Вот-те и педагог! — сказал он с сожалением. — Пропал малый!

После П. А. Соколова выступил член совета Минской губернской дирекции народных училищ от духовного ведомства кафедральный протоиерей Димитрий Павский.

Говорил он примерно так. Вот мы учим восьмилетних крестьянских детей прописным нравственным истинам. Прописным — в полном смысле слова, ибо краткие рассказы с разными жизненными примерами напечатаны в школьных прописях.

Но как же так получается, что изначально чистый и добрый крестьянский мальчик зачастую превращается в циничного и жестокого подростка?.. Далее протоиерей прочитал заметку из газеты «Минское слово»:

Как сильно и быстро развивается на деревне наклонность к безделью, распутному, во всю ночь, пьянству и картежной игре на деньги! Лишь только наступали сумерки, как молодежь начинала сходиться в группы, а группы в собрания для сговора о месте и программе препровождения ночи. Девицы избирали два-три дома с подобающими хозяевами, а парни приводили скрипача да заботились о доставке изрядного количества вина. Что происходило в эти ночи у пьяной и разгоряченной молодежи, прогуливающей без дозора, страха и стыда до самого утра, сказать, чтобы не марать печатного слова, не решаюсь. На улице же всю ночь от толкавшейся по ней юной и детской, обоего пола, толпы стоял безобразный крик и рев, прерываемый то бесцензурными песнями, то грубой руганью. А в соседней деревне Пиваши разгул проявился в снимании и ломке ворот и забрасывании отбросами колодцев…

Павский раскрыл страницу прописей для начальной школы с буквой Ц («лиЦо», «Церковь», «Царь») и привел поучительные строки: «Царь для нас отец, а царица мать. В церкви мы молимся за царя и царицу».

— Вот с этих истинно русских слов и должен начинаться всякий день в народной школе! — заключил свое выступление протоиерей Павский. — А не с какой-то там языческой «Жалейки», которую православным подсовывает неведомо кто.

Тему школьной нравственности перенял у протоиерея инспектор города Минска и уезда статский советник Александр Васильевич Товаров. Для подмоги он взял новейшее печатное пособие Вл. Фармаковского «Методика школьной дисциплины» («Одобрено Ученым комитетом Министерства народного просвещения»). На титульном листе стоял чернильный штамп «Книжный магазин В. В. Фрумкина. Минск губ.». Этот известный в городе магазин помещался в здании гостиницы «Европа» и славился тем, что за умеренную плату выдавал книги напрокат.

Для абсолютной благонадежности Товаров привел главную, как ему казалось, цитату из труда методиста Фармаковского: «Для ознакомления детей с Царем школа пользуется случаем показать детям Царя или кого-нибудь из царской семьи. Но так как это возможно только в исключительных случаях, то по меньшей мере каждая школа должна иметь портрет царствующего Государя. Учитель должен сообщать детям печатаемые в газетах известия о путешествиях царской семьи и сопровождающих их народных овациях, должен стремиться к тому, чтобы с наименованием царя соединился в уме ребенка живой характерный образ».

Странно, быть может, узнать, что российский деятель народного образования и педагогической науки Владимир Игнатьевич Фармаковский в бытность инспектором народных училищ Симбирской губернии приятельствовал с Ильей Николаевичем Ульяновым. А его сын Борис сдружился в гимназии с Володей Ульяновым.

Здесь же приведу лишь некоторые наблюдения и мысли автора «Методики школьной дисциплины». Столетие назад это пособие в обязательном порядке изучали минские учителя.

На чем заострял внимание педагог Фармаковский? Читаем главу «Бдительность учителя»:

«Стоя впереди класса, учитель видит всех учеников. Его глаз есть телеграф, который с быстротою молнии, но без шума, ежеминутно рассылает депеши, имеющие значение то увещания и предосторожности, то ободрения и поощрения. Физически и умственно зоркий учитель становится для ученика как бы олицетворением совести».

И далее: «Наружность учителя, его внешние приемы, мины и телодвижения не должны смущать эстетического и нравственного чувства детей».

В этой книге вполне серьезно дискутировался вопрос о том, куда следует усаживать двоечников и лодырей — на «камчатку» или на первую парту:

«Нельзя не согласиться, что обычай размещения учеников по успехам и поведению составляет во всяком случае оружие обоюдоострое, пользование которым требует особой мудрости. Идея, в нем содержащаяся, практически неосуществима, если при рассаживании учеников в классе желают удовлетворить всем требованиям педагогики. А требования эти, между прочим, заключаются в том, чтобы ученики близорукие, тугоухие, беспокойные, слабые по успехам сидели на передних скамьях, чтобы рослые помещались позади малорослых, чтобы рассеянные не сидели вместе и т.п.».

Последнее предложение в доставшемся мне экземпляре книги жирно подчеркнуто карандашом с пометкой NB — «нота бене».

А все-таки, где должны сидеть отличники?.. Фармаковский решил эту проблему так: «Лучшие ученики помещаются в глубине класса».

Правда, никак не рассматривался тот случай, когда ученики сельской школы сидели на лавке вдоль длинного стола.

Говоря о нравственности учащихся, инспектор Товаров серьезно прошелся по ремесленным и городским училищам.

Цитата из труда Фармаковского: «Во время перемен ученики отправляют естественные надобности. Учитель не должен игнорировать эту сторону дела. Обязательно наблюдать, чтобы пребывание учеников в отхожем месте не было продолжительным. Где учителя считают сортиры стоящими вне своего наблюдения, здесь образуются некоторого рода клубы цинизма и озорничества; полы покрываются окурками папирос и т.п.»

Еще ударная цитата: «Появление заразительных болезней должно вызвать особую деятельность учителя. Больные сыпными болезнями и чесоткою удаляются из школы. К числу заразительных болезней относится онанизм. По серьезности этого явления и опасности его для всего заведения оно требует особого такта и особой умелости учителя. Ученики, возбуждающие подозрение, должны быть подвергнуты скрытному, но самому зоркому наблюдению. Надо выследить, куда ученик уединяется, и стараться накрыть его, чтоб потом могла быть поведена решительная речь. В классе надо чаще спрашивать таких учеников, находить занятие их рукам».

И в общем у инспектора Товарова выходило, что удовлетворительная нравственность среди учащихся отмечается разве что в Минской женской воскресной школе в 1-м Безымянном переулке, а также в Детском саду с приготовительным классом В. К. Зморовича по улице Юрьевской.
Был ли дан хоть какой-нибудь повод улыбнуться участникам августовского совещания учителей Минской губернии? Случилось это, пожалуй, после заслушивания следующего методического наблюдения именитого педагога:

«Ребенок надевает платье, не справляясь с тем, какова погода, берет, что попало под руку. И далеко не всегда зависит это от бедности, чаще же всего от инерции. Привык, например, ребенок ходить в школу в полушубке зимой, он не покидает его и по наступлении совершенно теплой погоды».

И вполне решительно подняло настроение учителям одно крайне важное сообщение директора Минской дирекции народных училищ. Оказывается, 7 июля 1913 года в Российской империи был принят закон, согласно которому народный учитель получил право на государственную пенсию. То есть, теперь при увольнении по старости он получал не «субъективное» пособие земской управы (могут дать так-этак, могут вообще не дать), а гарантированный пенсион от госказны. Как отслуживший армейский офицер, как вышедший на покой чиновник губернского правления. Ура, господа! Теперь со спокойной, уверенной гордостью можно трудиться в самой скромной сельской школе.

Теги: Минск