«Его читали "челноки" и рафинированная профессура». Вспоминаем лучшие передачи TUT.BY

Источник материала:

Девять лет назад, в 2011-м, на TUT.BY стартовал проект «Круги на воде», который вела культуролог, педагог и писатель Юлия Чернявская. С того времени читателями портала стали тысячи новых людей. Для них — подборка старых передач этого проекта, посвященных литературе постсоветского пространства.

Федор Достоевский

— Мы выросли с тем, что Достоевский — гений. Так нам говорили в школе. Гений — это значило скучно и далеко от нас. Биография Достоевского, на наш школьный взгляд, была тоже скучной. Революционер, он попал в крепость, на расстрельный Семеновский плац и на каторгу, а потом продолжал свою революционную деятельность уже тихо, шито-крыто, через описание жизни мааааленького человека.

Некий профессор литературы предлагал на пьедестале памятника Достоевскому написать: «Ф.Д. от благодарных бесов». Потом наступило время скабрезных биографий Достоевского, биографий под рубрикой «Достоевский без штанов»… Но это — не Достоевский в кратком изложении.

Сегодня я не буду ни о биографии, ни о книгах… — говорит Юлия Чернявская. — Что же остается? У Марины Цветаевой было эссе «Мой Пушкин». Пушкин, каким видела его Марина Цветаева. Предположим, мой Достоевский.

Лев и Софья Толстые

Софью Андреевну Толстую нередко представляют мещанкой, испортившей жизнь гению. Так ли? Или не совсем так? Или совсем иначе? Но трагедия этой семьи много интимнее и глубже: жертва и палач в ней то и дело меняются местами. Кем была «графиня Соня Толстая» — мещанкой, истеричкой, подвижницей, героиней? Каким был Лев Толстой в каждодневной жизни? Какова правда каждого из них? И, главное, о какие преграды разбилась такая красивая любовь?

Александр Блок

Жизнь Блока, пожалуй, самая цельная из жизней всех поэтов Серебряного века. Цельная, несмотря на рьяные поиски Бога — и на уход от Бога; на разлад в семье — и на постоянный конфликт с собою; на проституток — и на всепрощающую любовь к собственной жене.

Его жизнь была цельной, потому что хотел он всегда одного: чтобы любовь, святость и Русь составляли единое целое. Разочаровывался, погибал, саморазрушался, накликал возмездие на себя и на таких, как он. Воскресал — и последнее воскрешение было самым трагическим: революция, которая оказалась не катарсисом, не очищением, не героической гибелью прежнего мира (и его самого как части этого мира), а царством Хама. Блок был готов сгореть, но не утонуть в луже (как сказал другой поэт — тоже с трагической судьбой, Александр Галич). Возмездие оказалось не высоким — мелочным.

Русь «слопала-таки…, как своего поросенка» — так в предсмертии написал он Чуковскому. Святость народная обернулась страшным рылом, глазеющим на него, чужака, из всех подворотен.

Владислав Ходасевич

В отличие от Блока, Цветаевой, Мандельштама, он прошел по кромке той страны, которая называется «поэзия Серебряного века». Ходасевича знали и знают куда меньше, чем заслуживают его дар и судьба. Тем более что, пожалуй, именно этот поэт рассказал нам о нас — больше, чем кто-либо другой. Он предрек нашу юность, нашу молодость, нашу зрелость… Увы, это предсказание оказалось горьким.

Чем юное поколение 1910-х напоминало бунтующую молодежь 1980-х — 1990-х? Декаданс как самоубийство. Мода на извращенно-прекрасное — лейтмотив жизни интеллектуалов. Почему все революции кончаются одинаково — трагедией самых совестливых и благородных? Что продуктивнее — страдание или «позитиff»? И наконец, есть ли спасение и в чем оно?

Аркадий Аверченко

Вся Российская империя покатывалась, хватаясь за бока, когда читала его уморительные рассказы, а аудитории его журнала «Сатирикон» могут позавидовать самые «продвинутые» журналы современности. Его поклонниками были Николай Второй и Ленин, хотя последний с радостью бы вздернул Аверченко на первом же столбе.

Вместе с Аверченко с территории империи навсегда ушел особый — легкий, как шампанское — юмор… Появился другой, но этот — легкий, колкий, радостный — умер вместе с его создателем.

Корней Чуковский

Он был ранимым до истерики и жестоким до беспощадности. Был завистлив и фальшив, в чем сам не раз и не два признавался в дневнике. У него хорошо получалось ненавидеть. Любить — гораздо хуже. Таким уж был он, Николай Корнейчуков, сам себя называвший «байструком» — рожденный вне брака, злой человек в злом мире, на который он с детства был готов наброситься с кулаками.

Он был душевно щедр и талантлив до гениальности. Трудоголик и эстет. Детский поэт и жестокий критик, литературовед и стихийный культуролог, впервые в России заговоривший о массовой культуре — тогда, когда и понятия такого в помине не было. И это все он, Корней Чуковский.

Марина Цветаева

Судьба Цветаевой — ярчайший пример того, как страшна судьба гения. Особенно — гения, живущего в женском теле. Страшна не только для себя — но и для близких, которых коснулась, задела, поманила, повела. Потому в «Кругах на воде» Чернявская рассказывает о судьбе не только поэтессы, но и ее семьи.

О ее муже, Сергее Эфроне, русском интеллигенте и советском шпионе, расстрелянном в сорок первом. О ее дочери Ирине, умершей в сиротском приюте в возрасте трех лет. О другой ее дочери, Але, проведшей в лагерях и «на поселении» долгие годы. О ее сыне Георгии, погибшем в 1944-м девятнадцати лет. Да, революция, война, репрессии, но чтобы вся семья была уничтожена вот так, под корень, словно бы асфальтовым катком? И надо всем этим — тень Марины Цветаевой, тень ее гения и елабужской петли.

К жизни этой семьи удивительно подходит слово «рок» в самом страшном, античном смысле: обреченность на гибель. Может быть, потому что к ним прикоснулась ее душа — Психея?

Михаил Булгаков

Булгаков был удивительным человеком. Жаждал славы, богатства, признания — и писал книги, которые не могли быть опубликованы. Был верующим — и написал роман о дьяволе. Как и многие другие, был «стокгольмским заложником» у власти — и оказался самым свободным писателем не только своего, но и гораздо более позднего времени: ведь, как известно, «рукописи не горят».

Юлия Чернявская рассказывает о том, во всем ли прав любимый интеллигенцией профессор Преображенский и кто такой Шариков. О мистике и магии «Мастера и Маргариты» и о том, почему этот роман не любит церковь. О том, справедливы ли мы к Понтию Пилату… О том, наградил или обманул Воланд Мастера. О том, что мы избираем — свет или покой, и чем опасен этот выбор?

Сергей Довлатов

Неудачничество было принципом, согласуясь с которым он и жил, и писал, да и умер. Оно было его «лейблом», фирменным знаком. Он им щеголял, бравировал. Да, дощеголялся, добравировался до такой ранней, такой несправедливой смерти — но вряд ли его так полюбили бы, если б он был «удачником». Автор умер, а герой Довлатова (носящий его имя, имеющий его внешность, привычки и знакомства) вмиг стал кумиром огромного и тоже умирающего советского пространства.

Довлатов — это последний писатель, которого полюбили все: его читали «челноки» с клетчатыми сумками и рафинированная профессура, его читали школьники и их бабушки. Смеясь до слез или вправду плача… Кто уж разберет.

Василь Витка

Завершает нашу подборку выпуск программы, посвященный 100-летию классика белорусской детской литературы Василя Витки.

— Поэт, сатирик и драматург, Витка остался в истории национальной литературы как яркий детский автор, — говорил поэт, кандидат филологических наук Виктор Жибуль. — Его сказки и стихотворения включены в школьную программу, а имя занесено в почетный список сказочников мира. Обладатель Международного диплома имени Андерсена, Василь Витка стоял у истоков создания журнала «Вясёлка», руководил изданием в течение 17 лет. И свою любовь к детям воплотил не только в литературе.

Теги: знакомства