"Называю их своими детьми": как казачка, пережившая Чернобыль и онкологию, помогает белорусам с инвалидностью

Источник материала:

Анна Ивановна родом со средней Волги из казачьего рода. В этих местах девушку не брали замуж без трех самошитых лоскутных одеял. Для замужества рукодельничать Анне не пришлось: и без того женихи за нее дрались, да и семью создавала далеко от родных мест. Сейчас 70-летняя Анна Таранова учит шить людей с ограниченными возможностями в Полоцке. Продолжаем делиться историями удивительных женщин в проекте LADY.TUT.BY и Швейцарского Красного Креста «Третий возраст» и публикуем рассказ Анны Ивановны.

— Я родилась в Базарном Сызгане Ульяновской области — это окраины казачьего поселения. Папа ходил в шинели, фуражке, сапогах, и обязательно косоворотка на бок и под ремень.

Мама научила меня рукоделью. Я не помню, сколько мне было лет, когда я начала вязать носки. Мне кажется, родилась и пошла вязать и шить, мы жили в нищей стране. Мать всю жизнь вязала занавески. Отец всю жизнь шил на машинке рубашки себе — косоворотки. Косовороток не продавали, он же казак!

Мой папа был женат дважды, первая жена, дочь дьякона, умерла. После этого моя мать, которая была дальней родственницей, вошла в семью — тогда, до войны, были такие браки. У родителей родился сын Лева, он умер во время войны. Потом родился мой старший брат Костя, через два года я, затем Николай и Иван. Так что я одна сестра у троих братьев. У меня характер был — пацанами командовала! Ко мне приходили ребята: тот этому опять надавал ни за что. Иду разбираться — до 18 лет улицей управляла!

Папа был железнодорожником и хорошим звонарем. Помню, как в детстве, когда запрещалась церковь, к нам приезжали попы и в нашем доме крестили детей. Я держала младенцев, они тяжелые, у меня руки отваливаются. К попам не было ни трепета, ни поругания. Вся наша жизнь крутилась вокруг церкви, для нас это было естественно. Потом начали притеснять церковь, а затем и нас.

Однажды папа после смерти Сталина возил нас в Москву. Он был без орденов. Мы шли по ковровым коридорам. Он, мягкий человек в жизни, зашел в какой-то кабинет и говорит: «Зачем вам наша церковь? Оставьте ее для истории. Это маленькая копия храма Христа Спасителя, который вы разрушили».

Когда мы приехали домой, папка понуро сел на стул. Ему сказали: посадят тебя, Иван Ефимыч, собирай мешки. Оказывается, когда хотели разрушить церковь, он залез на купол и сказал: «Только со мной». А после поехал в Москву.

Помню, как мать кричала: «Паразит, тебя посадят, что мне делать одной с детьми!»

Но его не посадили. Заступились, наверно, те люди, чьих детей мы крестили. Когда я приехала через много лет на Родину, председатель исполкома, начальник милиции говорили мне: «Здравствуй, кума».

А вот орден Ленина, которым отца собирались наградить, ему не дали.

Но церковь сохранилась до сих пор. Вот недавно мне звонили из Ульяновской епархии — узнали историю, нашли меня и просили о папке рассказать.

Я окончила школу и в 18 лет уехала в Душанбе. В 1935 году, перед репрессиями, наши родственники отправились в Таджикистан — там были люди, на которых Сталин пулю пожалел. В Душанбе жили мои сводные сестры Рая и Мария. Я поехала к ним. Сестры меня хорошо приняли.

Я приехала поступать в мединститут, но я хотела поступать на лечебное дело, а у них была стоматология. К тому же, я не знала языка. Меня не приняли и отправили документы в Россию, я потеряла год. Потом мне сказали, что все равно бы не приняли, потому что обязательное условие для поступления — отработать два года санитаркой. И направили на работу в аэропорт Душанбе мыть полы.

Я поселилась в общежитии вместе с тремя бортпроводницами. Там меня увидел мой будущий муж и в первый же день сказал, что на мне женится. Он был старше на 8 лет, я наставила палец на него и сказала: «За тебя, старика, никогда!»

Еще один парень, Мишка, тоже на меня смотрел, они даже подрались. Я сказала: «Зачем вы меня позорите?» — и разругалась с обоими.

Кроме моих сестер, в Душанбе жила тетка и двоюродные сестры отца. У меня денег не хватало на еду, они заметили и сказали: «Чего ты при такой родне будешь по общежитиям мыкаться». И забрали меня к себе.

Я поработала, поняла, что два года не потяну работу «на швабре», и решила получить другое образование. Поступила в Таджикский государственный университет на экономиста, вышла замуж и через год родила сына. После университета работала сначала старшим, потом главным бухгалтером геолого-поисковой экспедиции «Таджикнефть», а муж трудился на буровой установке в горах.

Мы не добывали нефть, у нас было структурное бурение. Космонавты делали съемку нашей территории, передавали данные, и специалисты делали предположения, что здесь есть нефть или газ. Мы проверяли, верно ли предположение: бурили скважину на два километра и сообщали, есть залежи нефти или нет.

20 лет я прожила в Таджикистане, а потом приехала на родину, в Ульяновскую область, в райцентр Барыш к брату. Там мы с семьей прожили год. Но я не смогла я там жить. Психология другая.

В 1987 году в Чернобыльской зоне были нужны люди, и мы поехали в Брагин. Меня направили главным бухгалтером: сначала в командировку, а потом я осталась.

Я прекрасно понимала, что такое радиация. Нас в Таджикистане учили этому еще как. На каждом предприятии был подвал, где были средства защиты. На наших глазах случился Афган, и Таджикистан воспитал меня так, что Родину надо защищать. Направили — поезжай. Сын служил в армии, мы были не детородные — именно таких и посылали в Чернобыль. Брагин — красивое место. Климат хороший. Абрикосы во дворе растут, чем-то на Таджикистан похоже.

В 1990 году приехали молодые врачи в Чернобыльскую зону. Взяли меня на обследование и положили в онкологию. Заведующая отделением назначила операцию, сказала готовить операционный материал — мы это должны были делать сами. А мой лечащий врач, Гарри Александрович, уехал в командировку в Чернобыльскую зону - выбирать, кто в группе риска. И я думаю: нет, я без него под нож не пойду. Схитрила: говорю, мне надо с мужем посоветоваться, а то он меня не поймет, у нас в Таджикистане так не принято. Можно через неделю операцию сделать? Она согласилась. Я поехала в Брагин, как будто советоваться, а сама мужу ничего не сказала. Он не знал, что у меня онкология. Зачем? Мужчины начнут рыдать, а я сама плакать хотела.

Приехал Гарри, прооперировал меня и сказал: «С тебя одно условие. Вот тебе удостоверение, три дня на сборы — и чтобы тебя не было в зоне. Возьми в сопровождающие сына». А мой сын как раз вернулся из армии — отслужил в Капустином Яре, на первом космодроме Советского Союза. Я сейчас думаю, что врач так сказал, чтобы и сына моего выдернуть оттуда, из зоны.

И мы уехали. Я слабоватенько себя чувствовала. Хотели направить главным бухгалтером в большой трест номер 22 в Полоцке, но я взяла поменьше организацию. Трудно все-таки после всего этого.

В 1998 году начались большие проблемы со здоровьем. В Полоцке открылась астма. Хотели сразу дать вторую группу нерабочую, а я говорю: «Не надо! Я буду работать. Я буду лечиться». На меня смотрели, как на идиотку. Я не могла представить себе, как я не буду работать.

Они мне дали третью группу тогда. Но в конце 2009 года я переболела свиным гриппом, было осложнение на сердце. Кардиолог за меня взялась и оформила вторую группу инвалидности.

Работать мне уже было нельзя. А я не понимаю, как это — дома сидеть. Мне плохо быть одной.

И вот вернулась к рукоделию. У меня есть клуб мастеров рукоделия «Феникс», мы занимаемся лоскутным шитьем, участвуем в выставках. Однажды подумали: сами умеем шить, давайте других учить. Красный Крест пригласил нас к себе и дал место, восемь наших мастеров образовали инициативную группу пожилых людей «Душевные встречи». Вышли на детей-инвалидов и стали сначала учить их, а сейчас занимаемся со взрослыми людьми, имеющими инвалидность. Семь учеников у нас — четверо мужчин и три женщины, молодые и пожилые. Мы их называем мальчиками и девочками, своими детьми.

Когда такой человек приходит, мы смотрим, что он сможет сделать. Выявляем склонности и анализируем. Например, мальчики у нас вышивают. Один настойчиво учится пришивать пуговицы и делает из них картины. Это совместная наша идея.

Одна ученица начинала с резки ткани, а закончила вышивкой! Когда она пришла, в 36 лет ткань резала, как трехлетний ребенок. Я говорю: «Давай я тебя научу. У тебя получится, ты очень быстро это сделаешь». Она подходит через два дня: «Посмотрите, как я ровно уже режу!»

Как они радовались, когда начали шить на машинке и ровные швы стали получаться! А когда сделали первого медвежонка, надо было их видеть — бегали и кричали: «Это я сама сделала! Вот спросите у Анны Ивановны, я сама!» Теперь бывает битва за швейную машинку — мол, моя очередь!

К ним особое отношение надо. Требовательное, но мы не стоим в позе. Тихонечко, медленно вкладываем в голову, как надо делать. Когда работаю с пожилой женщиной, я должна всегда держать в уме: мало того, что мы сверстницы и инвалиды, она обидчивее. И я, как к ребенку, к ней должна относиться, и в то же время, как к равной. Они должны почувствовать, что ты от души говоришь. И тогда… Вот Ирина Ульяновна, ученица моя, только иголку в руках держать умела, а научилась и в выставках участвует теперь.

Я и сама шью. Кроликов сделала уже больше сотни. Заказывают еще таких же, а я не умею одинаковые вещи делать. Лапы должны быть другие и другое выражение лица! Если я буду штамповать, как на заводе, это будет не мое. Мне нравится видеть улыбку, когда я что-то сделаю.

Меня спрашивают, зачем тебе все это, такая нагрузка? А я никогда не понимала, что такое нагрузка, не понимаю и сейчас. Зачем я пошла учить, такая больная? Да если я останусь дома, то сойду с ума. Вот, бывает, женщины на скамейках сидят. Страдают. Лица становятся печальные, потом злые. Потом начинают завидовать. Если заговоришь с ними, пусто становится.

Я считаю, пока ты двигаешься, ты должен какую-то пользу приносить, иначе неинтересно. Жить, как гусеница, чтобы насытиться и подгрести что-нибудь? Нет. Лучше отдавать что-то.