Сергей Кузин: Все думают, что у меня секс и рок-н-ролл, а я нудный 56‑летний старпер

Легендарный белорусский диджей, шутник и по совместительству рок-музыкант ест хинкали на берегу Днепра и рассказывает, как недавние выборы в Украине рассорили его друзей, эмоционально ругает русский рок, а себя характеризует как нудного, давно не пьющего человека.

У став от пафосных киевских ресторанов, НВ решается на эксперимент и зовет известного украинского радиоведущего Сергея Кузина обедать на киевский Речной вокзал.

Не только для белорусского, но теперь и для украинского радио Кузин — фигура заметная. Член совета директоров крупнейшего радиохолдинга страны ТАВР-медиа, уже 10 лет он вместе с Соней Сотник ведет утреннее шоу на Радио Рокс, одной из самых популярных музыкальных радиостанций в Украине. А в свободное от работы время Кузин играет в рок-группе своего имени, собирая пусть и небольшую, но вовлеченную публику.

— Радио Рокс — все же нишевое радио, но при этом популярное. В чем секрет? — начинаю я разговор, когда мы наконец‑то усаживаемся за отвоеванный у других едоков столик.

— Ну, я не считаю рок экзотикой, — слегка обижается Кузин, — скорее 90 % современной поп-музыки постсоветского пространства — экзотика и издевательство над мозгом. А вот рок-музыка — это мейнстрим.

— Давайте прислушаемся: ведь украинцы точно не слушают рок тотально, — парирую я, улавливая доносящееся из соседнего киоска бравурное: “Я и Сара — кльова пара…”.

— Это не показатель! — отмахивается мой визави, — потому‑то роковое радио и стало таким успешным, что рок слушают стадионы, а в эфире всегда было засилье попсы. Когда мы в 2009 году перезапустили Радио Рокс, мы почти сразу получили очень хорошие цифры по ауди­тории.

— И все же ваша аудитория возрастная, дети чаще слушают рэп и хип-хоп, — настаиваю я.

— И это неправда! Посмотрите [американскую рок-группу] Greta van Fleet, 20‑летние ребята, Imagine Dragons также поют чуть ли не для детей. И вообще, рок — это философия, стиль жизни, своя вселенная, а не группа немытых мальчиков и девочек в кожаных штанах, — эмоцио­нально реагирует Кузин и намеревается закурить.

Тут он обнаруживает, что пепельниц на столах нет. Обход близлежащих торговых точек также результата не дает. Спасает ситуацию уборщица, ставящая на стол неведомо откуда взявшуюся епельницу в форме морской раковины.

Смущенный и благодарный Кузин пытается одарить ее деньгами.

— Та не треба мені грошей, так беріть! — сердечно уверяет женщина.

— А еще рок-культура — это точно не про деньги, — к слову вспоминает мой собеседник, наконец‑то закуривая. — Здесь важно, чтобы исполнитель все делал живьем и по‑настоящему.

Тут же Кузин признается, что с удовольствием причислил бы к кругу рок-исполнителей британскую Леди Гагу или украинскую Onuka.

— Они точно лучше Bon Jovi, он мне вообще напоминает [российского певца] Баскова, которого переодели в кожаные штаны и выпустили на рок-сцену.

- Давайте поговорим о различии, например, украинского и русского рока, — предлагаю я. — Последний в Украине был еще пять лет назад очень популярен.

— В отношении русского рока у меня, конечно, есть свое мнение, сугубо личное, — морщится Кузин, надкусывая первый хинкал. — С технической точки зрения русский рок — это серьезные, грустные и депрессивные тексты, податливо ложащиеся на славянскую душу, которая любит страдать, с херово сыгранной музыкой. Она, может, и хорошая была по задумке, как у той же Машины времени, но игралась откровенно плохо, под копирку.

— А украинский рок? — интересуюсь я.

— Ну, это совсем другая история, — оживляется Кузин. — Я считаю, что [львовская рок-группа конца 80‑х годов] Брати Гадюкіни заложили здесь традицию классной роковой культуры. Украинский язык мелодичный, он хорошо ложится на блюзовый рок, и в украинском роке музыка, а не слова чаще на первом месте, это более западный стиль.

— Послушайте! 100 % ребят, по моему мнению, идут в рок-музыку, чтобы нравиться девочкам. И это, черт возьми, правильно! — смеется мой собеседник.

Развитием отечественного рока Кузин доволен и с гордостью называет несколько украинских имен, которые получили мировое звучание.

— Например, украинская металл-группа из Горловки Jinjer пару лет назад подписала контракт с одним из наиболее маститых рок-лейблов мира — австрийским Napalm records и сегодня очень популярна в США и Канаде.

Хинкали стынут на тарелках, а мы обсуждаем квотирование украиноязычной музыки на радио.

— Конечно, никакие квоты не благо, — вздыхает Кузин и тут же добавляет, что ничего не имеет против украинской музыки. — Хотя языковая регуляция усложнила работу нишевым радиостанциям страны: например, на станцию латиноамериканской музыки украинский шоу-биз попросту еще не наработал нужное количество артистов.

— И все же за последние пять лет в Украине появилось множество новых исполнителей, это ли не успех? — замечаю я.

— Талантливые ребята всегда были, — уверенно говорит Кузин и поясняет расцвет украинской эстрады не квотами, а ограничением въезда в страну для российских артистов. — Я очень радуюсь тому, что мы за эти годы выиграли у российских артистов борьбу за концертную деятельность. Освободилось огромное количество площадок, и наши артисты наконец‑то зарабатывают.

— И все же сегодня, со сменой власти многие российские исполнители и экс-украинские исполнители потянулись обратно. Не убьет ли молодую украинскую эстраду возвращение Стаса Михайлова и Артура Пирожкова? — спрашиваю я.

— Конечно, все еще можно обратить назад, и я этого очень боюсь, — с досадой реагирует Кузин. — Мы же видим все эти прекрасные билборды Дружественная Россия и Мир на Земле, прямо в тех местах, где “дружественная” Россия этот “мир на Земле” бомбит.

Проглотив наконец первый хинкали, он добавляет, что был бы рад закону, по которому российский исполнитель, давая концерт в Украине, часть гонорара автоматически отчислял на нужды АТО.

— Вот поверьте, это бы замечательно регулировало украинский музыкальный рынок, — доволен своей идеей Кузин.

Тут я решаю напомнить, что кроме всего прочего мой собеседник является гендиректором Русского радио Украина. В ответ он оживляется:

— Понимаю, что радио остро нуждается в ребрендинге, но удачного варианта пока нет.

— А какие российские песни ставит Русское радио Украина? — интересуюсь я.

— Вы думаете, я помню? — отвечает вопросом на вопрос Кузин. — Конечно, мы что‑то ставим из безобидного, но, честно говоря, я уже пять лет ничего даже из нового русского рока не слушаю. Всегда же потом найдешь, как этот же музыкант про величие их двуглавой курицы втирает.

Отодвинув приторный лимонад из бутылки, мы решаемся заказать кофе, и я задаю Кузину традиционный вопрос: звали ли его в депутаты?

— Ну да, звали, я поржал, — улыбаясь, закуривает мой собеседник.

— Почему это? Пошли бы, возглавили комитет культуры, — настаиваю я.

— Во-первых, я страшно некультурный, а во‑вторых, хорошо образован. Везде мимо — понимаете? — завершает он фразу уже полноценным смехом.

А затем, погрустнев, рассказывает, что главным уроком этих выборов, по его мнению, стала для него поляризация людей с общими целями, но разными методами ее достижения.

— Есть у меня два друга военных, оба из Аэропорта, один в одной политической силе, другой — в другой. Оба за Украину, но я до сих пор не могу собрать их вместе. Мне кажется, у нас политический вопрос пришел на смену булгаковскому квартирному, — вздыхает он.

В 2004 году Кузин, белорус по национальности, окончательно переехал в Киев из Минска. Все из‑за прощального интервью экс-посла США, которое тот дал радиостанции Кузина, а не официальному правительственному каналу. Почти сразу строптивый медиаменеджер стал в Беларуси нежелательным.

— Что вы думаете теперь, по прошествии лет, о современной Беларуси? — задаю я ностальгический вопрос.

— Мы с вами поговорили уже о рок-н-ролле как свободе и настоящем. Так вот, если взять Беларусь, там ведь и дороги лучше, и города чище, и зарплаты выше, и среди моих знакомых есть те, у кого по два-три Bentley. Но свободы нет, и оттого уныло. А в Украине весь этот рок-н-ролл есть, и поэтому все происходящее не так тягостно воспринимается.

Понимая, что тема политики исчерпана, а обед близится к концу, я спрашиваю Кузина о его музыкальном проекте, насколько это хобби самоокупаемое.

— Не очень окупаемое, — улыбается он, — но и я не безумный папик, который за безумные деньги корчит из себя музыканта. Мы собираем залы по 200‑300, иногда тысяче человек, играем, когда позовут.

Впрочем, тут же добавляет, что артист он сложный, привязан к радийному расписанию, а играть за пределами Киева может только в выходные.

— Это многих удивляет, они думают, что я постоянно езжу на байке, беспробудно пью и все у меня секс и рок-н-ролл, а встречают нудного 56‑летнего старпера, который давно не пьет, а на сцене делает все то, что давно не олицетворяет сам, и вообще ему домой пораньше нужно, — поглядывает на часы Кузин.

Уловив настроение собеседника, я прощаюсь. Окинув еще раз печальным взглядом дымное будущее киевской городской культуры, Кузин покидает набережную Днепра.

— Вот, мотоцикл купил новый два месяца назад. Harley-Davidson Street Glide.

— На машине, у меня Lexus 570.

— Однажды в армии меня командировали сопровождать в Азербайджан тело умершего солдата родом оттуда. Это случилось в 1991‑м, и я добирался вначале из Одессы до Москвы, а потом долгим поездом Москва — Баку через весь Северный Кавказ. Уже на месте мне пришлось задержаться на пару дней: по местным обычаям я должен был присутствовать при погребении. Так я завис в небольшом городке на границе с Ираном. А возвращаться было еще сложнее, Совок окончательно рухнул, и внезапно обратный путь оказался недоступен. Невообразимым образом я через неделю очутился почему‑то в Ташкенте, где немытый и голодный провел три дня, был пойман как бомж и дезертир местной военной комендатурой. После долгих разъяснений меня посадили на поезд до Москвы. Слава богу, ничего более необычного в моей жизни не случалось. Даже ночуя два месяца на улицах Нью-Йорка, я чувствовал себя комфортнее.

— Мало с отцом говорил последние лет пять его жизни, в молодости, когда жизнь была связана с водкой, к сожалению, много напортачил. Да всякое было.

— Я беспокоюсь за здоровье мамы, да и за здоровье всех своих близких. Это самое главное.