Николай Расюк участвовал в освобождении Освенцима и штурме Берлина

В деревне Колыбань на Брагинщине Коля Расюк отучился в семилетке и решил ехать в Ленинград поступать в ремесленное училище. Там в 1940 году объявлялся набор на обучение слесарей-инструментальщиков. Кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба, выбери он другой город, иную специальность...

— Отлично помню, как в июне 41-го в общежитии я готовился к экзаменам. После хотел уехать домой на каникулы. Собираясь с однокурсниками в столовую, мы услышали, как по громкоговорителю объявили о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, — вспоминает он. — Война. Какая чепуха, решили мы с ребятами. Мы же сразу победим!
Не подозревал тогда, что родную Колыбань увидит лишь спустя десятилетие. Лето прошло за рытьем противотанковых окопов у Бадаевских складов, где были сосредоточены все запасы продовольствия для Ленинграда. Склады разбомбили, и с зимой наступил голод. Николай ослабел настолько, что попал в госпиталь. Там еще мало-мальски кормили, говорит он, а когда выписали, как и все, получал по 250 граммов хлеба в сутки. После учебы ребята забирались на крыши зданий и помогали тушить зажигательные бомбы, которые сбрасывали на город вражеские самолеты. Кузнечными клещами хватали «зажигалки» и кидали их вниз. Несмотря на страшный мороз (температура падала до минус сорока), снаряды прожигали землю.

Ребят, которые не замерзли, не умерли от голода, вместе с Николаем отправили на один из ленинградских заводов, где они вытачивали отверстия в корпусах мин. Работали мало, по два-три часа в день, а потом свет отключали: энергия была нужна на других, более важных объектах. Завод — единственное место, где можно согреться. В подвалах стояли автономные котельные, трубы были горячими. Забирались туда через люки. Опасно было, но холод убивал страх.

На работу велели ходить с рюкзаками, где была смена белья и самые необходимые вещи. Каждый день надо было быть готовым к эвакуации, вспоминает Николай Петрович. Но этот день все не наступал. Январские, февральские морозы и страшный голод продолжали безжалостно уносить жизни его знакомых и друзей. Лишь в марте 1942 года ему выдали направление на эвакуацию, сопроводив фразой: «Впрочем, до Финляндского вокзала (это было место сбора) ты все равно не дойдешь...».

Но он дошел. Из тысячи машин с людьми по ледяной дороге жизни Ладожского озера лишь половина доезжала до заветного берега. В тот день им повезло — погода была облачной, нелетной, и бомбежки не было. Спасенных блокадников поездом отправили на Кавказ, в Карачаевскую автономную область. Восстанавливали здоровье в местном санатории. Им, изможденным, едва передвигающим ноги, все время очень хотелось есть. Но еды много не давали — врачи запрещали.

Враг рвался к Сталинграду и Кавказу, и всех блокадников отправили в глубокий тыл, в Куйбышев. На эвакуированном авиационном заводе № 18 имени Ворошилова было налажено серийное производство самолетов-штурмовиков Ил-2.

— Немцы боялись их и называли «черной смертью», а летчиков в плен не брали, расстреливали сразу, — продолжает Николай Петрович. — На заводе меня назначили штамповщиком пресса. Поселили в общежитии, выдали документы на броню и талоны на усиленное питание. На порог военкомата, как специалиста важного оборонного предприятия, не пускали, хотя мне шел восемнадцатый год. Но такая спокойная и сытая жизнь, в то время как фашистов уже вовсю гнали обратно в их логово, была не для меня. Воевать я все же ушел.

Помог случай, о котором Расюк рассказывает с юмором:
— Отправился я как-то на городской рынок. Чего там только не было! Всяких преступных личностей — воров, дезертиров, бандитов — пруд пруди. Почти каждую неделю военная милиция проводила на базаре облавы. В тот день забрали и меня, так как ни документов, ни свидетельства о брони я с собой не прихватил. Подтвердить мою личность в распределительный пункт вызвали табельщицу из заводского цеха. Я видел, что капитан искал среди задержанных тех, кого можно отправить на фронт. И пока суть да дело, принял решение идти на фронт.

После медкомиссии и ускоренных курсов вождения автомобиля Расюка в числе других новобранцев отправили под Минск. Их называли «инкубаторскими», потому что времени на военную и техническую подготовку не было. Из положенных 12 часов вождения удалось отъездить едва лишь половину. Расюку дали грузовой «Шевроле», и его война началась в Кракове. В январе 1945 года в составе 3-й ударной армии прорыва РККА он участвовал в освобождении самого страшного лагеря смерти — Освенцима, принял участие в боях за Зееловские высоты, в штурме Берлина.

Победу Николай Расюк встретил в лесах под Берлином. В первые майские дни к столице Германии было стянуто столько войсковых формирований, что многим боевым расчетам просто негде было стоять, велено было расположиться в пригородах, близлежащих массивах.

— Проспали бы мы с однополчанами в эту историческую ночь. Как вдруг небо зажглось тысячами огней, земля содрогнулась от звуков канонады. Это в Берлине салютовали в честь окончания войны. Мы похватали ружья, карабины, автоматы и палили в германское небо, пока не кончились патроны, — рассказывает Николай Петрович.

Воинскую часть Расюка расформировали, продолжать службу ему пришлось на востоке Германии, под Франкфуртом-на-Одере. Вернулся в Колыбань в 1950 году. Работал в местном колхозе, шофером машинно-тракторной станции. Потом жизненные дороги занесли его в Якутию. В Верхоянск, который называют полюсом холода Северного полушария, привез молодую жену из Колыбани. Проработал там водителем двенадцать лет. За каждый год неимоверно тяжелого труда в его трудовой книжке прибавлялось два. Получилось, что к шестидесяти годам у него было 50 лет трудового стажа.

После севера Николай Петрович обосновался с семьей в Речице. В тампонажной конторе объединения «Белоруснефть» работал мотористом цементировочного агрегата. В год чернобыльской катастрофы он в числе других тампонажников участвовал в ликвидации ее послед­ствий на 4-м энергоблоке атомной станции.

Сейчас Николаю Петровичу 92 года. Он бодр, активен, любит пешие прогулки.

— На фронте и в армии я всегда был запевалой. И сейчас на встречах ветеранов войны и труда люблю спеть, — говорит Николай Расюк и трогательно затягивает: «В низенькой светелке огонек горит, молодая пряха у окна сидит...».