Куртка безымянного пилота

Источник материала:

СЕЛИЦКАЯ Людмила

Правда войны зачастую оказывается замысловатее самой крутой выдумки

...Четыре как минимум раза он возвращался к началу этой трагической истории, и каждый раз оказывалось, что точку ставить рано, что это еще не конец. Другой бы давно махнул рукой — он не может.

Начало первое: 24 июня 1941 года

...Какой же это был одинокий и отважный краснозвездный самолет, отчаянно сражавшийся в небе с немецким истребителем, помеченным черной свастикой! Шел третий день войны, и жители Вилейщины, задрав головы, с волнением следили за тем, чем же закончится бой под облаками. Советскому «ястребку» не повезло: охваченный пламенем, он начал резко падать вниз. Задевая кроны придорожных деревьев, словно птица с перебитыми крыльями, самолет упал на землю. Рядом с дорогой Минск — Куренец и поблизости от деревни Снежково, чудом не угодив в близстоящие дома. Взрослые и дети стремглав кинулись к месту взрыва. То, что они увидели, навсегда застряло в их памяти: далеко отброшенный взрывом мотор, рядом с кабиной — обгоревшие тела двоих летчиков. Один из пилотов сжимал мертвыми пальцами горсть сухой июньской земли.

Тогдашние подростки Нина и Алексей Крутько, высовываясь из–за спин взрослых, во все глаза глядели, как односельчане, которые постарше, нашли документы погибших авиаторов. Как вызвали из местного райвоенкомата лейтенанта, еще исполнявшего свои обязанности и сразу же забравшего документы и личные вещи пилотов, как с помощью подручных средств похоронили экипаж. Прямо на месте гибели, хотя креста с подписью не поставили: во–первых, советским летчикам крест как бы и не положен — нужен обелиск со звездочкой, во–вторых, кто ж вырежет эту красную звездочку, если буквально на следующий день в Вилейку и окрестные деревни пришли немцы. Так что фамилии погибших пилотов нигде не увековечили.

Но есть такое счастливое (по крайней мере, в нашем контексте) свойство у детской памяти: в самые страшные моменты запоминать самые мелкие детали. Нине Крутько на всю жизнь врезались в сознание услышанные фамилии летчиков: Панин и Пронин.

Долгие годы она держала их в уме, словно надеясь, что придет срок — и ее памятливость обязательно пригодится. Ведь вилейского лейтенанта, унесшего документы погибших авиаторов, больше никто из деревни Снежково в глаза не видел.

Начало второе: 90–е годы ХХ века

Да не обидятся на меня руководители регионов и поисковых отрядов за то, что я намерена сейчас произнести. Лозунг «Никто не забыт, ничто не забыто» был особенно актуален в пятидесятые — семидесятые годы: именно тогда появлялись во всех райцентрах обелиски, шли массовые перезахоронения одиночных героев в братские могилы, пионеры брали шефство над ветеранами, а комсомольцы вместе с бойцами поисковых отрядов находили безымянные захоронения и устанавливали имена погибших.

В конце ХХ столетия энтузиастов стало поменьше, что лишь увеличивает заслуги тех, кто продолжил эту нелегкую работу. Без всякого вознаграждения, по зову души. Начальник Вилейских электросетей Анатолий Рогач — из породы таких подвижников. Лично я не устаю им восхищаться, называя про себя человеком, дарящим людям свет в буквальном и переносном смысле. И очень горжусь тем, что Анатолий Валентинович включил меня в круг людей, которых почитает за подобных себе. За несуетных, системных искателей–краеведов.

Именно он и придал настоящее, а не мимолетное значение услышанным однажды из уст Нины Григорьевны Крутько фамилиям Панин и Пронин. При ближайшей оказии съездил на памятное место у дороги, постоял в скорбной минуте молчания. И, глядя на мирные облака и представляя траекторию падения самолета, четко для себя решил, что давнюю историю придется начать сначала. Только так можно воссоздать картину произошедшего в первые дни войны, возродить память о безвестном подвиге. С помощью местных музейщиков и властей адресовал запрос в Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации, вписав туда услышанные от старожилов фамилии пилотов.

А чтобы не томиться в ожидании, Анатолий Валентинович — такая вот неуемная душа — стал самостоятельно искать по архивам да мемуарам военачальников материалы о том, какие советские авиасоединения и на каких самолетах вылетали в сторону Вилейки в первые дни войны.

«За свои деньги, небось, копались в ныне платных архивах?» — риторически уточнила я у него в наше первое знакомство, когда еще только приглядывалась к Рогачу–краеведу. Прозвучавший ответ — пафоса мой герой на дух не переносит — был больше похож на ворчание: «Ну не водку же пить, в конце концов».

Фраза мне понравилась — так мы два года назад подружились. Тогда же я и рассказала читателям нашей газеты о многолетнем, настойчивом поиске Рогачем фамилий погибших летчиков в своей публикации «Автограф на облаках» («СБ» за 25 июня 2004 года). Благо невероятная настойчивость моего визави к тому времени уже дала первые результаты.

Во–первых, прояснилась ситуация с самолетом. По всем документам выходило, что в вилейском небе, скорее всего, был сбит 24 июня 1941 года секретный Су–2 — многоцелевая машина, объединяющая функции бомбардировщика, разведчика и штурмовика. Первая промышленная партия таких самолетов, разработанных в авиабюро нашего легендарного земляка П.Сухого, в количестве 413 штук была поставлена в войска перед началом войны, а точнее, к 1 июня 1941 года. Во–вторых, почти сотня «сушек» (правда, в разных источниках фигурируют разные данные) попала авиаторам Военно–воздушных сил Западного Особого военного округа — в 12–ю и 13–ю авиадивизии. Штаб 12–й находился в Витебске, сама авиация базировалась на аэродромах Бецкое, Травники, Лепель и Крулевщизна. Последние два аэродрома, что наверняка заметил внимательный читатель, находились как раз на маршруте полетов летчиков в западном направлении. Направление же действий 13–й авиадивизии было еще западнее — Брест.

Начало третье: первые годы ХХI века

А теперь представьте радость искателя, которому наконец пришел ответ из Подольска, во многом подтверждающий его предположения. «В оперативной сводке 12 смешанной авиадивизии (она же 12 бомбардировочная авиадивизия, перед ВОВ дислоцировалась в Западном Особом военном округе, в начале войны боевые действия вела на Западном фронте) N 16 от 3 июля 1941 г. значится: «Дивизия в составе 43 и 128 бомбардировочных полков производила разведку и боевые действия по мотомехчастям противника в р–не Лепель, Глубокое, Докшицы, Радунь, Плещеницы. Звено РЗЕТ производило уничтожение танков в р–не Радунь. С задания не вернулись: ст. лейтенант Панин (имя, отч. не указаны)... (Пронин не значится.)

В оперативных сводках 12 САД за 22.06. — 2.7.1941 Панин и Пронин не значатся.

В алфавитной книге учета личного состава Управления и частей 12 сад (12 БАД) за 1941 — 1942 гг. записано: «...ст. лейтенант, зам. командира эскадрильи 43 БАП Панин Василий Иванович, ...в/техник 2 ранга, техник авиац. младший 43 БАП Пронин Николай Григорьевич».

Выходит, что недаром всю жизнь помнила Нина Григорьевна Крутько две фамилии — Панина и Пронина. Были такие товарищи в 12–й авиадивизии, в 43–м бомбардировочном полку! И пусть согласно архивным сводкам в небо Вилейки на третий день войны заместитель командира эскадрильи Вася Панин не вылетал, а воентехник второго ранга Коля Пронин и вовсе не должен был садиться в кабину, а только готовить машину к вылету, вполне логичным выглядит такое предположение: из–за ужаса и неразберихи первых дней войны кто угодно мог подменить погибших товарищей! Ведущие учет полетов штабные канцеляристы (а штаб, напомним, располагался далеко от самих аэродромов) вполне могли не поспеть за хроникой боевых действий и подготовить сводку задним числом. И наоборот: не могла придумать ошарашенная всем увиденным 24 июня деревенская девочка две столь реальные, столь совпадающие с фактическими фамилии летчиков.

В пользу выдвинутой версии говорили и другие разночтения в архивных документах. Например, в книге учета безвозвратных потерь о заместителе комэска В.Панине сказано следующее: «1908 г.р., урож. Дорогобужский р–н, Западная обл., кадровый, 2 июля 1941 г. при выполнении боевого задания в р–не Плещеницы не возвратился на свой аэродром». То есть вопреки первой сводке датой предполагаемой гибели летчика называется уже не 3, а 2 июля. Существовали неясности и с адресом жены погибшего старлея — Паниной Анастасии Васильевны: согласно одному документу она проживала на территории Ивановской области, согласно другому — Московской.

Вынужденные дислокации 43–го бомбардировочного полка в первые дни войны также могли внести сумятицу в архивные документы. Так, подольские архивисты сообщили в Вилейку, что 43–й БАП вскоре был преобразован в 13–й гвардейский БАП, и уже «30 июня 1941 г. к 8.00 в составе пяти эскадрилий... перебазировался на аэродром «Б.Каменка», откуда производил боевые действия до 7 июля 1941 года».

Легкими были на подъем тогдашние летчики, ничего не скажешь! Судьба, а точнее, война заставляла мгновенно сниматься с места и «ложиться» на крыло. А за самолетами вслед то ли летели по небу, то ли ехали по военно–полевым дорогам штабные бумаги.

Но если о Панине нашлись хотя бы противоречивые данные, то о младшем воентехнике Пронине подольские архивисты ничего конкретного сказать не могли. Кроме одного: в картотеке потерь 12–й дивизии он не значится.

Списав путаницу на лихую войну, Рогач вместе с местными энтузиастами решил: на обелиске в деревне Куренец должны появиться две новые фамилии — Пронин и Панин. А от своих задумок он никогда не отступал. В прежней публикации я так и написала: на деревенский памятник добавлены имена двух считавшихся ранее безвестными героев. Анатолий Валентинович, к слову, параллельно нашел документы о послевоенном перезахоронении погибших пилотов в братской могиле. Тогдашний материал мы сопроводили снимком: постаревшая Нина Григорьевна Крутько — специально собралась с силами для такого случая — показывает памятное ей с детства место гибели Су–2.

Начало четвертое: время нынешнее

И все–таки есть у него чутье, есть! Может, основанное на дотошности, но все же чутье!

Анатолий Валентинович в ту первую нашу встречу рассказал, что не собирается ставить в этой истории точку, а намерен сделать как минимум еще два добрых дела. Во–первых, отыскать родственников погибших героев, чтобы те при желании смогли приехать и поклониться останкам близких людей. А во–вторых, вместе с давним другом–архитектором Анатолием Коптюгом установить памятный знак. «На месте гибели переставших быть безвестными авиаторов», — так написала я в предыдущей публикации. И признаюсь, ошиблась.

Нет, памятный знак, а точнее, огромный гранитный камень с рваными краями и памятной доской А.Рогач с А.Коптюгом поставили. Разыскали роскошный, отвечающий моменту истины валун и привезли его на обочину трассы, сделав красивую надпись. И открытия самодельного, воистину на добровольные пожертвования (считай, самого Анатолия Валентиновича и его друзей) памятника также добились — очень торжественного, аккурат 22 июня этого года, в 65–ю годовщину начала Великой Отечественной войны. В знаковый для всех день пришли сюда и официальные лица района, и тысячи рядовых вилейчан вместе с детьми — на Вилейщине, надо сказать, умеют бережно хранить историю родного края вкупе с самыми горькими ее страницами.

Ошиблись вместе с А.Рогачем мы в другом. В том, что в самолете вылетел на последнее боевое задание воентехник Николай Пронин.

Помните архивные формулировки, что в списках пропавших без вести такой не значится?

Ох, не даром они, недомолвки эти да неточности, волновали душу моего искателя!

Неутомимый энтузиаст вновь и вновь запрашивал архив, писал на родину летчиков, пока в потоке очередных отписок не получил конкретный ответ: живой воентехник Н.Пронин благополучно прослужил до 1957 года. Просто в том разбившемся на вилейской земле самолете оказались его документы и куртка...

Погожим летним днем вместе с Анатолием Валентиновичем мы съездили на поклон к памятному месту. На огромном гранитном монолите красного цвета, в соседство к которому специально подобраны напоминающие снарядные осколки куски поменьше, прикреплена гранитная же доска, только черного цвета. На ней нарисован силуэт военного самолета и выбиты слова: «На этом месте после неравного воздушного боя 24 июня 1941 года погиб экипаж самолета Су–2. Командир — старший лейтенант Панин В.И.»

Такое вот скромное, но важное уточнение.

Такая вот неожиданная развязка, которую не под силу придумать даже виртуозу внезапных сюжетных изломов Спилбергу.

Такая вот реальная правда реальной, а не выдуманной писательским или режиссерским гением войны.

И мне рядом с этим памятником у большой дороги, окруженным трепетными березами, над которыми плывут белые мирные облака, даже про себя уже не захотелось в очередной раз повторять произнесенные ранее в качестве объяснения слова: «Неразбериха первых дней войны». Захотелось процитировать совсем другие строки, но даже они, будучи пронзительно–талантливыми, все равно показались вдруг банальными: «Ах, война, что ж ты сделала, подлая». Мы ведь с А.Рогачем — я уже говорила — одинаково не любим ненужного пафоса. И потому после минуты молчания я просто сказала Анатолию Валентиновичу: «Опять у вас непочатый край работы. В пятый раз начнете раскапывать историю, первым началом которой стало 24 июня 1941 года?»

И мне вовсе не требовался в подтверждение его молчаливый кивок. Мы оба прекрасно знали, что так и будет, если только ему хватит на поиски сил и здоровья. Должно хватить — иначе мир просто рухнет без энтузиастов, решила я. Там, на небе, должны понимать это. И может быть, помочь. И как только наступит пора, я, сколько бы лет ни прошло, чтобы поддержать уцелевшее мироздание, обязательно приеду в Вилейку и расскажу продолжение этой невыдуманной истории.

Потому что — и здесь я не боюсь повториться — никто не должен быть забыт.

Фото Антона КУРГАНОВИЧА.