Нечего ждать

Источник материала:

Нечего ждать

Продолжаем наш проект — о том, что скрыто за судебными решениями. В каждом материале цикла — один человек, одна судьба, одно преступление. Как урок, как исповедь и предостережение.

Сегодня история четвертая — философская. О тех, кому нечего ждать и кого никто не ждет. О смысле жизни и бессмысленности существования.

Часть 1–я. Ошибка

26 января 1974 года. Ничем не примечательная для мировой истории дата. Несколькими днями раньше родилась британская фотомодель Кейт Мосс. Днем позже — известный биатлонист Бьорндален.

В этот день в мире не взрывались атомные электростанции, мимо планеты не пролетела ни одна мало–мальски крупная комета. Солнечных бурь тоже не было, а Луна стояла в созвездии Рыб. Если верить астрологам, рожденные под этой луной дети должны были вырасти тонкими натурами — поэтами, художниками, музыкантами.

Историческую справку я даю для того, чтобы показать: ничего чрезвычайного на планете Земля, из того что могло бы повлиять на комбинацию ДНК, 26 января 1974 года не произошло. И тем не менее: в этот день родился один из 140 белорусских ПЗ — Андрей Владимирович Буйко.

ПЗ — значит «пожизненно заключенный». Это устоявшаяся аббревиатура. Сейчас, когда в стране обсуждают вопрос отмены смертной казни, она на слуху. «И вы к ПЗ?» — вздохнул контролер на КПП жодинской тюрьмы № 8, куда в последние месяцы приезжали и депутаты, и правозащитники, и корреспонденты. ПЗ — своего рода местная достопримечательность, как бы цинично это ни звучало.

ПЗ Андрей Буйко ждет нас в клетке: только что он имел беседу с приезжавшими из Минска следователями. Буйко сидит в Жодино уже долго — больше 8 лет, а оперативники все ездят и ездят. То и дело всплывают новые подробности из его богатой криминальной биографии.

...Осужденный, на котором черная спецодежда, молчит. На спине эмблема — та самая аббревиатура, заключенная в круг. Она напоминает мишень.

Щелкает затвор фотокамеры, меняется выражение лица ПЗ. Вот он улыбается, показывает два верхних зуба–клыка, и мне кажется, что это не человек, а зверь. Что в любой момент он может просунуть через прутья руку, схватить за горло, задушить. А вот Буйко задумался о чем–то — и передо мной просто изможденный страдалец с синяками под глазами, а вовсе не жестокий убийца. Смотрит пристально в глаза — хочется отвести взгляд. Многоликость ПЗ — это не просто субъективное ощущение. Она в каждом из здешних постояльцев.

— Родился в Минске, жили в доме на улице Жудро, — начинает Буйко свой долгий рассказ. — Хорошая семья. Мать работала в торговле, отец — строитель. Брат средний, сестра старшая. Я младший. Школа, спортивные секции. Все, как у всех. На море ездили постоянно. В Алушту.

На свободе Андрей окончил 8 классов: в 14 лет учиться ему стало скучно. Вместе с дружками обчистил соседскую квартиру. Оказалось, обокрали сотрудников милиции. Хозяин — опер из ГУВД, хозяйка — работница канцелярии МВД БССР.

— Вычислили нас быстро. Я попал на «малолетку». Родители тогда были в разводе, сильно переживали, даже снова решили сойтись. Ездили ко мне. И брат приезжал — он старше на несколько лет, только из армии пришел.

Родителям тогда казалось, что сынишка их просто совершил ошибку, что ее можно исправить, что жизнь его ждет нормальная, счастливая...

Часть 2–я. Закономерность

Институт пожизненного заключения сформировался в нашей стране в конце 1990–х. В 2000–м в Жодино на базе СИЗО № 8 организовали участок исправительной колонии особого режима, в котором и отбывают наказание осужденные к ПЗ. Звучит казенно, но сказать про них «коротают срок» нельзя.

В тюрьме № 8 пожизненников сейчас 97. Еще 43 человека содержат в глубокской ИК–13. На почти сотню жодинских ПЗ приходится 185 убийств, 16 покушений на убийство и 17 изнасилований. Большинство из этой армии бандитов не желают общаться с журналистами. Одним сказать нечего — они могут разве что промычать, уставившись в диктофон. Другим общаться с прессой запретили родственники. У Буйко «социально полезных связей» на воле не осталось, вот он и согласился на интервью.

Начало своей жизни в тогда еще «спецучастке» мой собеседник вспоминать не хочет. Подробности я узнал из его личного дела. Это толстая папка, которую завели в 2001 году. На ней надпись, что Буйко прошел прошлогоднюю перепись населения. Здесь же его характеристики: «Имеет опрятный внешний вид, уравновешенный, общительный, спокойный, волевой, флегматик». Но вместе с тем — «жестокий, скрытный, изворотливый». Несколько лет назад осужденный участвовал в соревнованиях по армрестлингу и даже занял третье место.

За дисциплинарные проступки — «небрежное отношение к имуществу» и т.д. — поначалу он получал взыскания. Это было в период адаптации, так происходит со всеми ПЗ, пока они полностью не приспособятся к заключению. Однажды Буйко даже объявил голодовку. Потом притерся и привык.

Но мы забежали вперед — вернемся туда, где ему еще 14, где нет ни тюремного армрестлинга, ни бетонного пола тесной камеры. Из детской колонии парень так и не вышел — жестоко избил одного из «малолеток», получил новый срок, уже на взрослой «зоне». 18–летие встретил в ИК в Волковыске. Освободился в 1995–м. На свободе пробыл чуть больше месяца.

— Если быть точным — 37 дней. Это был сплошной криминал. Грабежи, разбой, кражи. Валютчиков тогда прессовали, которые возле обменников стояли. Подходили к ним, спрашивали: «От кого стоишь?» и забирали часть налички. Группа наша сформировалась стихийно — молодые «отморозки», никто друг другу ничем не обязан. Как волки: напали, избили, отобрали... «Закрыли» меня в итоге на 10 лет. Амнистия, УДО — фактически полсрока скостили. 21 ноября 2000–го я снова был свободным. Гуманное наше законодательство опять дало мне шанс.

Часть 3–я. Шанс

Осужденные к ПЗ забыли, как выглядит небо. Они не видят его целиком — только клочки, разрезанные металлическими прутьями, и то когда гуляют в прогулочном дворике. 30 минут в день...

— Установлен строгий распорядок дня — этим достигается дисциплина, в этом суть исправпроцесса, — вводит в курс дела начальник отдела по организации исполнения наказания в виде пожизненного заключения тюрьмы № 8 Дмитрий Савватимов. — В определенное время осужденные принимают пищу, четко по графику приступают к уборке. Включение телевизора — по распорядку, выключение — тоже. В течение дня, кроме 30–минутной прогулки, они постоянно находятся в камере. Лежать на кровати при этом нельзя, курить — можно, в специально отведенном месте, днем. Игральные карты запрещены, шахматы, шашки, нарды, домино — имеются. Некоторые выписывают газеты и журналы. Каждую неделю проводим санитарную обработку — выводим людей в душ. Два раза в месяц те, кому разрешено, могут приобрести продукты и предметы первой необходимости на 3 базовые величины. Раз в 10 дней — поменять книги в библиотеке.

Еще о «развлечениях». Два раза в год каждый осужденный имеет право на краткосрочное свидание с родными — до 4 часов в специальной комнате, через стекло, общение — по телефону. Один раз в год они могут получить посылку или передачу общим весом до 30 килограммов. Если, разумеется, не допускают нарушений.

— В первое время многие вели дневники — потом наскучило, — продолжает Дмитрий Савватимов. — Помню, один осужденный даже пытался составить словарь. Писал слова — а потом их вольные трактовки. Исписал десятки тетрадей. Надоело...

Не надоедает им только говорить.

— После освобождения мне дали шанс, — Андрей Буйко снова возвращается в свою беспутную юность. — Тогда я в первый раз столкнулся с бюрократией. Не было паспорта — и никто не желал помочь мне его сделать. Я жил тогда в родительской квартире на Жудро — вместе с братом и его семьей. С братом мы не общались. Мне было нечего есть. Помню, день на 20–й после освобождения проснулся и понял, что стою перед выбором: купить пачку «Беломора», а она стоила 100 рублей, или четвертушку черного хлеба. Когда я шел по улице, головы прохожих казались мне кошельками. Я проходил мимо.

Буйко устроился грузчиком. Работал круглые сутки — в частной фирме, которая занималась оптовыми поставками фруктов. С первой получки купил себе десяток пакетов «Роллтона» и устроил пир.

— Через два месяца приобрел маленький телевизор. Встречался с женщиной, с которой познакомился по переписке еще в колонии. Думал даже создать семью. Понимал, что просто остаться на свободе, если живешь для себя, не получится. Тюрьма затянет назад... Но с женщиной мы разошлись. И я сорвался.

Для начала в гарантийной мастерской «Промсвязь» на Петруся Бровки он обчистил дамскую сумочку. Потом проник в квартиру на улице Глебки и вытащил оттуда видеомагнитофон, кассеты, крупную сумму в долларах. Через несколько дней на той же улице забрался уже в другую квартиру — украл микроволновку, кофеварку, дубленку, пальто, набор электроножей. Набеги продолжались. Где–то ему везло — попадались кольца, бриллианты. Но не брезговал преступник и дезодорантом, кремом после бритья. Стащил даже диплом об окончании ПТУ.

Ключевой день в его жизни — 29.06.2001–го — приближался...

Часть 4–я. Резня

Тех, кого только–только привезли на ПЗ, подсаживают в камеры к «подготовленным» заключенным — тем, которые привыкли и смирились. Хорошо, чтобы и они, а не только администрация, разъяснили новичку правила новой жизни. Вот главное: ссориться с тюремным начальством неразумно, нарушать режим — глупо, потому что сидеть — долго. Правило это усваивают все. Хотя в 2000–м, когда в Жодино только организовали спецучасток, было тяжело. И осужденным, и тем, кто их охраняет.

Мой собеседник — из тех, кто все требования исполняет. Сейчас он без наручников, но все равно держит руки за спиной — привычка. Буйко продолжает свою исповедь, дойдя до часа «икс»: «В тот теплый летний день, 29 июня, я зарезал человека, потому что мне понравился его мобильный телефон».

Несмотря на решетку, я снова вижу в нем зверя и радуюсь, что оставил свой мобильник на КП.

— Это было на Ольшевского, в Минске, поздно вечером. Вместе с подельником мы шли по улице и заметили на остановке общественного транспорта мужчину, который разговаривал по телефону. Решили телефон забрать. Двинулись за ним в подъезд. В лифте я достал охотничий нож — большой такой ножичек у меня был... Рассчитывал больше на психологию страха, но мне не повезло. Этот человек, никогда не пивший, в тот вечер употребил две бутылки «Балтики девятки». Алкоголь добавил храбрости: когда я подставил нож к его горлу, он начал «бодаться». Я порезался, разозлился и ударил его два раза ножом. Все.

Телефон «Сони Эрикссон», пластиковый пакет, в котором были две книги и зонтик, а также документы Буйко забрал. Труп остался лежать на грязном полу лифта. С подельником, который до этого перетрусил и выскочил из подъезда, они вызвали такси и скрылись.

У убитого — мы не называем здесь его фамилию, чтобы не травмировать родственников — остались жена и двое детей. Они жили в Гомеле. На суде супруга рассказывала, что в том месяце муж приехал в столицу и устроился на работу в одну из минских сотовых компаний — инженером. Получил первую зарплату — 300 долларов, поехал на Ольшевского, чтобы договориться о съемной квартире. В пакете, который вырвал из его рук убийца, как оказалось, лежали учебники по английскому...

— Понимаете, мне сложно рассказывать о том преступлении в подробностях, потому что неизбежно придется оправдываться — дескать, убивать тогда не собирался. А такой акцент я делать не хочу — мне стыдно и теперь. На суде были родственники убитого — они смотрели на меня так, как никто другой раньше. А я не отводил глаз от судьи.

Мингорсуд приговорил:

— Буйко Андрея Владимировича признать виновным в убийстве, сопряженном с разбоем, и на основании ч. 2 ст. 139 п. 12 УК РБ назначить наказание в виде пожизненного заключения, с конфискацией имущества.

— Спрашиваете, каково это — убить человека? Это тяжело. По крайней мере, для меня. Дело даже не в преступлении, которое ты совершил, а в его восприятии. Есть люди, которые, украв кошелек, после от стыда лезут в петлю. А есть другие — в камерах они цинично смакуют эпизоды убийств. Я не из таких.

Часть 5–я. Защита

С 22 августа (в связи с изменениями в законодательстве) в устоявшейся жизни ПЗ небольшие изменения: осужденным разрешено звонить по телефону близким родственникам. Один раз в неделю, до 15 минут, за собственные средства. Буйко звонить некому.

— Когда я уже был здесь, мать зарезал ее второй муж. Как говорится — око за око. Где отец, не знаю — дай Бог, чтобы был жив. С сестрой не общались давно. Разве только брату позвонить...

Меняет ли человека тюрьма? Конечно. А как меняется человек, осужденный к ПЗ, чье существование, по сути, не имеет больше смысла?

— Я стал более сентиментальным. Еще придумал «защиту» — заставил себя поверить в то, что я не в тюрьме, а дома. Дома могут быть сложности, недопонимания, могут возникать бытовые проблемы — но это проходящее. А так — больше бездельничаю. Телевизор смотрю, когда разрешено. За хоккейное «Динамо» в КХЛ переживать будем. Читать не читаю — наскучило. Раньше глотал Достоевского, Есенина. Тут, кстати, «Идиот» — самая популярная книга. Даже не знаю почему. А вот «Преступление и наказание» «пэзэшники» почему–то не читают. Тоже загадка. Что еще? Ковыряюсь в душе. Называю это мыслями–страницами. На каждой странице определенное воспоминание, одна «зарубка». Если мысль важная, если она «сочится» какими–нибудь переживаниями, я просто медленнее ее пролистываю. А вот мечты о том, что никогда не состоится, фантазии про освобождение гоню от себя как вредные, опасные.

Понятие «дружба» — не для пожизненников. Хотя приятельские отношения между ними есть. По праздникам — в день рождения, например, они собираются в специальной комнате для релаксации, где установлены мягкие диваны и телевизор. Общаются друг с другом, пьют чай из фарфоровой посуды. Сделано это для того, чтобы люди не сходили с ума.

Часть 6–я. «Я и мой приговор»

Некоторые осужденные периодически заводят «пластинку»: почему нас не расстреляли? «Ну так давай, пошли за угол, сделаем», — по–черному шутит начальник отряда, и ПЗ тут же теряют прыть. Все–таки они живут. Это основа.

— Каждый человек, если он разумный, хочет жить, — рассуждает Буйко. — Вот и я — хочу. Но если бы меня приговорили к смертной казни, я бы и тогда не писал никаких жалоб. Попробую объяснить почему. У меня здесь было достаточно времени подумать о том, что такое жизнь, а что такое смерть, поразмышлять о себе и своем приговоре. Так вот. В нашем обществе почему–то сложилось странное отношение к убийству. За умышленное лишение жизни, оказывается, можно простить, освободить, найти смягчающие обстоятельства даже для нелюдя. Это неправильно! За убийство, особенно жестокое, надо карать. Поэтому я против отмены смертной казни.

Пытаюсь ему возразить — говорю про гуманизм, про цивилизацию, про XXI век. Но его аргументы в этот момент весомее. Бронебойные аргументы.

— Расскажите про ваш гуманизм детям того человека, которого я убил. А лучше представьте, что про гуманизм им рассказывает мать. Учит, воспитывает... А после, когда вырастут, дети узнают, что отца из–за какого–то дурацкого, извините, телефона зарезал отморозок, который еще дышит, еще шевелится. Что они будут думать о справедливости? Какими они вырастут?

Так, как Буйко, думают не все. Многие ПЗ ищут успокоения в религии, в Боге, а значит, мечтают о прощении. Буйко же утверждает, что для исповеди пока не созрел, — просидел еще слишком мало.

— Бог прощает, но он дал мне право выбора — не прощать самому себе. Не могу пойти в молитвенную комнату, которая у нас есть, достать список и по пунктам зачитать священнику список своих грехов. Это будет неискренне.

Часть 7-я. Надежда

На содержание каждого из жодинских ПЗ государство тратит 652.400 рублей в месяц. За плечами 97 осужденных — почти полтора миллиарда исков. Столько стоит их раскаяние.

— Это моя мечта — выплатить родственникам потерпевшего то, что должен по приговору суда, — говорит Буйко. — Я понимаю, что деньги не вернут им отца и мужа, но все–таки. К тому же работа отвлекает. Я бы на лесоповалы, на рудники с радостью пошел! Да что там — даже конверты клеить готов. Хотя, конечно, понимаю: первый инженер по труду, который будет принимать у пожизненников работу, как говорится, только в следующем году поступит в школу. Слишком много организационных проблем. Слишком хлопотно.

Почему ПЗ не работают, мне разъяснили. Во–первых, на территории тюрьмы нет помещений для организации мастерских. Во–вторых, нет соответствующих специалистов — инженеров, бухгалтеров. Да, все это можно было бы организовать. Но... Люди, которые знают, что никогда не освободятся, слишком непредсказуемы. Заполучив инструмент, они могут наброситься друг на друга, покалечить, избить.

— Многие так и говорят: «Я могу убить. Что в этом плохого? Это моя мужская сила». Их уже не переделаешь, — считает Дмитрий Савватимов, и не только он.

В 2018 году суды рассмотрят первое прошение о помиловании ПЗ — по истечении 20–летнего срока отсидки. Судя по всему, оно не будет удовлетворено: вряд ли у судьи поднимется рука выпустить на свободу злостного убийцу.

Вот и Буйко так думает. День за днем, месяц за месяцем, год за годом он будет листать свои мысли–страницы, оставив все надежды.

— Дико, когда привык ко всему и привыкать больше не к чему. Когда знаешь, что в камере можно сделать 14 шагов, а в дворике — 9. И так всю жизнь — столько, сколько проживу. Знаете, почему я согласился с вами поговорить? Из–за паренька, который сейчас, быть может, только–только вышел с «малолетки» и читает эту статью. Может, он сделает то, что не получилось у меня. Пускай это будет даже всего один паренек. Значит, смысл во всем этом все–таки был...

***

На прощание я, не глядя в глаза, пожал ему руку, а он мне за это сказал: «Спасибо». Когда я шел назад по подземным тюремным коридорам, слушая эхо от шагов, чувствовал себя обессиленным. Не зря здесь говорят, что разговор с ПЗ отбирает у постороннего человека энергию, забирает несколько лет жизни. Еще мне было непонятно, как все–таки относиться к этому человеку, верить ли его раскаянию.

Потом, уже в Минске, я зашел в свой темный подъезд, нажал на кнопку вызова лифта и инстинктивно оглянулся по сторонам. Кто–то спускался по лестнице. Мне стало не по себе. Я вспомнил, что совсем недавно разговаривал с убийцей...

Автор публикации: Николай КОЗЛОВИЧ