То, чего нельзя рассказать: по следам одного флешмоба

Источник материала:

«Одни спрашивают: зачем он, этот флешмоб? Другие кричат: в милицию, на экспертизу!» Юлия Чернявская рассуждает об акции #янебоюсьсказать, в рамках которой пользователи соцсетей стали рассказывать истории о том, как сталкивались с насилием.

Я уже как-то писала: я — не феминистка в том смысле, который в это понятие частенько вкладывают сейчас. Я — феминистка, когда речь идет о женских правах, а не мелочных счетах с мужчинами. Не очень любя флешмобы как жанр общественного дискурса, я - за «флешмоб изнасилованных» #янебоюсьсказать. Хотя сама бы вряд ли отважилась признаться в том, в чем женщины моего поколения, как правило, не признаются.

Вот одни спрашивают: зачем он, этот флешмоб? Стыдно же выставлять себя напоказ! Эксгибиционизм какой-то, право слово. Заметьте: не только мужчины пишут такое — женщины тут тоже преуспели. Мол, можно ведь пережить, перемолчать, перемыкаться: авось да встретится тебе потом рыцарь на белом коне — и ты забудешь о насилии, как о кошмарном сне. Это старый рецепт — рецепт мам и бабушек. Только вот беда — не забудешь.

Другие кричат: в милицию, на экспертизу! И это правильно. Но не каждой по плечу. Как говорят женщины, подвергшиеся насилию, больше всего хочется поскорее смыть с себя его (или их) прикосновения, а значит, и улики. Кроме того, если речь идет о юной девушке, то есть, опять же, мамы и бабушки, для которых их фамилия в таком процессе — сама по себе позор. Они скажут: молчи! Хорошо, если утешат, а не наорут: сама, мол, виновата. (К вине мы еще вернемся.) Впрочем, если изнасилованные честь по чести подадут заявление, пойдут на экспертизу — каков шанс на то, что насильник будет найден? Сколько их ловят стражи правопорядка? Не знаю процентов, но статьи с заголовком «Найден насильник, который в течение десяти лет терроризировал район» попадаются регулярно. Вдумайтесь: десяти…

Кто посовременнее, те сетуют: в тишине, с психоаналитиком разобралась бы со своими проблемами. Ну, во-первых, не факт, что разобралась бы, это уж как повезет. А во-вторых, психоаналитик не Бог, беду руками не разведет. Он может объяснить страх лифта, если тебя изнасиловали в лифте, но не факт, что потом этот страх не переметнется на что-то другое: на темноту, пору дня или года, паническую тревогу за ребенка или мужа. Страхи хитры. Хитрее нас с вами.

Есть еще четвертые, бряцающие звонкими и бессмысленными фразами: мол, помнить об изнасиловании — много чести насильнику. Так что вы посоветуете жертве: встать, отряхнуться и пойти как ни в чем не бывало? А страдать и высказывать свою боль ни-ни — много чести насильнику…

Никто — запомните, никто из тех, над кем надругались, не может снять с себя ощущение липкой грязи и вины. Откуда — вина? За что?

Вот как отвечали мои знакомые — реальные и виртуальные.

Я была в мини. (На это один из интеллигентных вроде мужчин ответил: в мини дома ходить надо, перед мужем… Я так понимаю, на улице он предпочел бы женщин в парандже. Впрочем, под паранджой и слоями белья женщины все равно голые, что мужчинам прекрасно известно. Может, даже интереснее поглядеть, какова она там, под паранджой?)

Я выпила два бокала шампанского. (А не выпила бы — к ней не пристали бы на улице, не заволокли бы в подъезд?) Она и посейчас уверена, что не пей она шампанского — лучше бы отбивалась. Словом, виноваты не двое напавших подростков-уродов, а она — потому что отбиться не могла.

Я вошла в лифт с незнакомцем. (А лифт — это что, бордель? И войти туда — преступление против нравственности?) Героине этой истории было пять лет. От ужаса она перестала спать. Умные родители купили ей маленькую собачку, с которой она могла спать в обнимку. Когда собачка умерла, девушка была уже взрослой. Я помню ее горе и чувство беззащитности — хотя чем ее могла защитить крошечная старая болонка. За соломинку хватаемся. Хорошо, когда еще есть соломинка…

Что еще можно вменить себе в вину? «Он был красивый, загадочный, мне он понравился…» (Ах, вот оно что? Так чем ты недовольна? Что он пошел за тобой в женский туалет в кафе, содрал с тебя белье и начал лапать? Тебе ж он понравился, значит, чего парня динамить…)

На деле это все мужские самооправдания (из рубрики «она сама меня спровоцировала», «она сама этого хотела!»), которые на женщину налепляет общество, а потом они становятся ее кожей — не отодрать. Кожей становится вина и исходящее от нее заискивание перед мужем. Или, напротив, ненависть к мужчинам — и поиск в каждом из них «сексиста». Или жизнь в страхе, что кто-то испытает к тебе сексуальное влечение — даже тот, в кого влюблена. Или элементарный вагинизм. Вариации многочисленны.

Зачем этот флешмоб? Чтоб во всеуслышание заявить: мы, женщины, дискриминируемы просто потому, что родились женщинами. Более слабыми, чем мужчины. Но неужели нельзя как-то иначе, мягче, что ли, спрашивают некоторые. Не исповеди «эксгибиционистские», а круглый стол, участие экспертов… Да проводятся круглые столы. И эксперты выступают, но кто их слышит?

Предыдущие поколения могли понять ужас насилия из хороших книг и хороших фильмов. От Достоевского до Шолохова, от Куприна до Шаламова, от Бергмана до Висконти, от Мопассана до Стайрона, от Теннесси Уильямса до Тони Моррисон. Но хорошие книги сейчас читают редко (слишкоммногобукафф), а в фильмах и без того сплошь кровь и насилие — глаз пообвыкся. И если что-то еще может подействовать на массовое сознание — разве что флешмоб: и коротко, и внятно, и распространяется молниеносно, и от первого лица.

За эти дни я прочла множество исповедей. В них мало истерики и вранья. Истерика, ложь, желание «выпендриться» сразу видны по стилистике. Нет, и они встречались. Но в разы и в разы больше было жуткой правды, которую мы скрываем, а эти женщины выплеснули. Вы думаете, им не стыдно и не страшно? Есть вещи не на продажу. Человек может взывать к жалости или, напротив, пыжиться по поводу своих достоинств. Но самые лютые унижения и собственное бессилие люди обычно скрывают.

Помню, среди всего этого, порой беспредельного, ужаса прочитала короткий и сдержанный рассказ такой бывшей девочки, которую мальчишки пытались затащить в подвал. В это время мимо проходил сосед, и она попросила: помогите! «Сами разбирайтесь», — ответил этот человек. Не взрослое, мол, дело, не царское. И пошел ужинать, наверно. Я знаю эту женщину лично. Она очень здравый человек. В ней ни аффектации, ни истеричности. Она выбралась из этой истории, честь и хвала. Этого человека она запомнила. Именно его. Взрослого.

Для меня он — символ общества, поднявшегося против флешмоба по принципу: не грузите нас своими проблемами.

Но я даже не об этом хотела сказать. Не об изнасиловании как таковом. О разноликости насилия.

Если о нем и пишут — то чаще всего об изнасиловании посторонними или насилии в семье (где к сексу добавляются еще и побои). Но есть и другие виды сексуального надругательства, которые и насилием-то не считаются. Так, мелочи.

Например, когда женщину насилует муж. Нет, не гоняется за ней с ножом, а просто требует от нее неукоснительного исполнения супружеского долга. Больна она или здорова, критические у нее дни или обычные — ложись и молчи, а лучше издавай вздохи со стонами: они меня заводят. А то, не дай Бог, сочту фригидной — и уйду из семьи. Да и мама учила: «Мужу отказывать нельзя». Она и не отказывает, а если пытается сказать что-то типа: «Давай не сегодня», или «Я устала», или «Голова болит», на это следует ответ: «Ты всегда устала, у тебя всегда голова болит». И вновь ожог вины за усталость, за боль в висках. Хочется спросить его: а слабо жене чашку чаю принести, обнять, массаж сделать? Может, кстати, тогда и проснутся в ней желания, на которые он плюет с высокой колокольни. Ведь доказать ей и себе, что ты мужчина с большой буквы «М», - проще и бесхлопотнее с помощью ее безвольного тела. На это меньше времени надо, вот что. У нас же культ времени. И культ простоты.

Или, бывает, мужчине втемяшивается, что хорошо бы позабавиться в разгар вечеринки — в своем ли, в чужом ли доме. Он затаскивает любимую в какую-то кладовку или втискивает в угол соседней комнаты — и давай! Это только в кино такой порыв страсти вызывает у зрителя восторг (там он всегда обоюден). В реальности она обмирает от ужаса: вот сейчас откроется дверь… вот сейчас войдут… увидят… И хотя сегодняшние молодые многое из кино воспринимают как норму, все равно сердце екает. И опять она, эта липкая вина: он так меня любит, а я недовольна. «Любит» и «хочет» в нашем понимании смешались до полной неразличимости.

Да и гламурные журналы излагают: женщина должна угождать мужчине. Обязана испытывать оргазм, а лучше два-три. В противном случае неполноценная она какая-то. «Отпусти в себе тигрицу!» «Дай волю своей первобытной страсти!», голосят заголовки.

Мне ответят: она ж не протестует, какое ж это насилие? А она протестует, только мягко. Вот этим «голова болит» или «не надо, пожалуйста». Она надеется, что он, любимый и любящий, поймет. Что он ей отвечает? «Ай, ты все выдумываешь!», или «Ты должна», или «Ты фригидная», или «Просто я так тебя хочу, что не могу», или «Ты же сама хочешь, только кокетничаешь» (на этой посылке построен хороший роман Стивена Кинга «Игра Джералда»). Нехитрый репертуар. Если она будет протестовать более явно — разразится скандал. Или череда скандалов.

И что? Разводиться, что ли? А детям отец нужен. А зарабатывает она копейки. А квартиру-малометражку не поделить. Не проще ли перетерпеть? Да ведь у каждой второй так, объясняют подруги. А то, что близость это взаимная радость, - так это для кино. Так и идет время. Годы. Десятилетия.

Скажете: это ее выбор? Нет. Это выбор системы — по видимости модернизированной, но патриархальной. Хорошо об этом у Людмилы Петрановской.

Но есть еще один лик насилия, казалось бы, безобидный, даже порой бесконтактный. Такое мимолетное, «мягкое», можно даже сказать «домашнее» насилие.

Я не о страшных надругательствах со стороны извращенцев — отцов, дедов, дядюшек, отчимов, старших братьев или умственно отсталых взрослых сыновей (бывает и такое). Вы еще удивляетесь, что эти женщины молчат? Молчат упрямо. Всю жизнь носят в себе ужас и стыд. Потому что раскол в роду, где все повязаны многократно пересекающимися нитями, пострашнее развода, и на уровне ощущения это ясно даже ребенку.

Не знаю, много ли в мире женщин, которые не подвергались бы «мягкому насилию» в семье и вне ее. Когда проходя мимо родного дяди, каждый раз получаешь щипок за попу. Или поглаживание по груди и реплику: «расцветают бутончики». Или когда любящий дедушка или папа берет с собой трехлетнюю девочку в ванну, и она тянется ручками, как к резиновой игрушке, к тому непонятному, что торчит из воды. Потом понимает, иногда спустя десятилетия, — и вот тогда приходит стыд, не совместимый с любовью к родному, любимому человеку. Или когда старший брат то и дело, походя стягивает с сестренки трусы — нередко при друзьях. Как говорится, «продолжи рассказ по-своему»…

Помню, в детстве ненавидела ходить в гости к одним знакомым. Милые люди. Прекрасная семья. Меня там любили. Кое-кто даже слишком — один гость, пожилой родственник. Иногда мы оставались в комнате одни — и он с кресла, что перед окном, мне, стоящей у дверей, говорил… да, он просто говорил. Про каждую часть моего тела — и ту, что в одежде, и ту, воображаемую, что под ней. Называя все мерзкими сладкими словечками. А иногда он сидел рядом за столом, не прикасаясь, но шепча в ухо… Вот тогда-то я и почувствовала, что нечиста. Просто потому что родилась девочкой. И лишь много лет спустя поняла, что грязен был он.

Что дальше? Девочка растет, оканчивает школу, где физрук твердой рукой подсаживает ее на канат, подхватив под задок и попутно захватывая повыше; военрук требует, чтоб девочки в форменных платьях лежали, прицелившись в мишень, и прикрикивает: «Ноги на ширину плеч!», а преподаватель черчения, стоя рядом с партой, норовит потереться о плечо школьницы. Что, не было у вас такого? Считайте — повезло.

Потом — вуз и телесный торг за оценки. Требование начальника перед новогодним празднованием: «И вот что, дорогие мужчины, аспиранток по кабинетам не растаскивать!». Престарелый физик, судорожно хватающий студенток везде, куда дотягивается его рука — и утешение мудрой лаборантки: «Да не плачь, ты что? Не бойся. Он же уже не мужчина, он гладиатор. В смысле: ничего не может, только гладит».

А она не боится. Ей противно. Хочется вернуться домой, снять с себя все, бросить в стиралку, стать под душ и тереть себя докрасна. Жаль, что нельзя вымыться изнутри.

К слову, многие мальчики и юноши переживают то же или почти то же самое. Только флешмоба они не затеют. Они будут молчать до смертного часа. Им стыдно, дико стыдно. У женщины есть право — быть слабой хотя бы физически. Просить о помощи. У мужчин такая возможность и такое оправдание отсутствуют.

Так что я — со всеми оговорками и шокирующими открытиями последних дней — за флешмоб. Раз уж ни на что большее мы пока не способны. Несмотря на столь мучительное чтение.

Впрочем, были в нем и радости. Я увидела, сколько прекрасных мужчин рядом с нами. Я услышала от немолодого уже человека: «Обидно за мужчин. И стыдно». И от юноши: «Я плакал, столько женской боли было в моей ленте».

Кстати, об унижении мужчин я тоже напишу. Когда-нибудь, при случае.