Олег Меньшиков: Если у меня получается, то только с первого раза

— Действительно. Терпеть не могу. Потому что... Мы уже разговариваем? А. Почему же. Я охотно даю интервью, вдруг попадется интересный собеседник, спрашивайте, я постараюсь быть максимально честен.

— Да из "Цитадели" могло получиться несколько отличных фильмов. Если бы сократить "Предстояние" — а возможно, избавиться от него вовсе — и развить до конца одну линию. Потому что сценарий был — роман в новеллах. И, не поверите, это был очень хороший сценарий. Он мне страшно понравился. Я потому и согласился на воскрешение Мити, потому что кино — оно же любую условность может, да? Если мне сценарий не нравится, я все-таки стараюсь воздерживаться. Иное дело, что собственная работа мне нравится очень редко, то есть я могу понять, профессионально я отработал или нет. И только. А вышло что-то сверх нормы или нет... Когда снимали первых "Утомленных", мне казалось, что все обыкновенно. И когда Михалков мне в Лондон позвонил, серьезно сказав: "Имей в виду, это лучшая твоя роль", — я совершенно ему не поверил. Леонтьев там ему помогал на съемках — и он мне после нашей сцены с Дапкунайте, грубо говоря, в кустах сказал тоже: ну это... А что "это"? Я, когда брался за эту историю, совершенно ею не горел — на то режиссер, чтобы все видеть заранее. Когда Михалков мне пересказывал сценарий, он нарочно засучивал рукав и говорил: "Вот! Видишь мурашки?" — мурашки так по нему и бежали, когда он это излагал. А по мне не бежали абсолютно. Мне тогда — и даже теперь — гораздо больше нравился сценарий "Грибоедов" Адабашьяна с Ибрагимбековым, тоже в новеллах, напечатанный, но так и не поставленный.

Я Михалкову верю почти абсолютно, до сих пор. Еще и потому, что он не заставляет меня читать свои подробнейшие экспликации и позволяет играть без репетиций. Я ненавижу репетировать. У меня всегда получается только с первого раза — или не получается ни с какого. В репетиции все тратится. Пусть уж лучше Михалков мне показывает точки и говорит: ну дальше как знаешь.

— Наверное, чтобы я мог ее прихлопнуть: бах!

— Понятия не имею. Наверное, для красоты.

— Нет, конечно. Как я могу соглашаться, что я крупный актер?

— И про себя не могу, насчет режиссера тоже. Я довольно уютно чувствую себя без своего постоянного режиссера, с теми, кого бог послал. Наверное, я хотел бы поработать со Стрелером. Наверное, теоретически я хотел бы сыграть у Феллини. Но они всегда были где-то, шли своими путями, не пересекаясь со мной. И я теперь думаю: к лучшему. Постоянно зависеть от кого-то одного, ходить с ним в связке...

— Мне обидно обратное: я оканчивал институт как комический актер. Играл Миловзорова. Водевильные роли. Вот это мне страшно обидно, что я недоиграл. Мне хочется оперетту сыграть, например.

— Что такое амплуа? Это не основные роли, не количественное их большинство. Это человеческая ваша сущность, которая заставляет к тебе прислушаться. Это личность, которую в тебе чувствуют, личность, имеющая право что-то зрительному залу сказать. И если ты достреливаешь до десятого ряда, попадаешь в зрителя — то благодаря этому своему типажу, о котором, что обидно, сам почти никогда не имеешь понятия. Он виден только со стороны. Нонна Мордюкова какое имела амплуа? Она была трагическая Родина-мать, а была комическая жуткая управдомша, а была мелодраматическая крестьянка из "Родни", и за всем этим стоял огромный женский ум, который и заставлял к ней прислушиваться. Она говорила: нет ума — порядка нема. И кого бы она ни играла, ее слушали благодаря этому внутреннему опыту, который зрители улавливали.

— Не знаю и думать не хочу.

— Ничего себе мальчик в пятьдесят два года.

— Да где ж у меня звери? Но вообще — да, такая закономерность есть: в молодости он Костик, в зрелости он Митя из НКВД или того похлеще. Ну, наверное, потому, что наш народ инстинктивно не доверяет блеску. Если ты в юности блещешь, значит, есть в тебе поверхностность, или пустота, или ты классово чужд. Но если совсем серьезно — много вы видели людей, которые сохранили бы весь этот блеск и плеск? Большинство либо встраивается в систему, либо разрушает себя и гибнет. У Козакова перед смертью была идея сделать сиквел "Покровских ворот", он меня пытался этим зажечь, я не понимал: что за радость смотреть на Костика десять лет спустя? Что от него останется? Вообще сиквел не люблю как идею.

А к возрастным ролям я присматриваюсь, почему же нет. Я сейчас сыграл тренера Тарасова в "Легенде №17", выйдет в апреле, это риск — ведь каким мы все помним Тарасова? Ему будто никогда не было меньше сорока. Потом Фамусова мне предложили — интересного можно Фамусова сделать, умного, хитрого, не хуже Чацкого... Кстати, понял. Понял! Знаете, почему блестящие мальчики вырождаются в злодеев? Потому что мало положительных возрастных ролей, особенно в России. Сильно портится человек к старости, жизнь такая.

— Нет. Существует особый русский тип артиста, со страстью относящегося к обучению, сделавшего себя... Но это, впрочем, везде. Лично я очень многому научился, глядя на Герберта фон Караяна.

— А вы присмотритесь. Это гипноз чистый. Он, знаете, в немецко-фашистской молодости пару раз сильно подмахнул Гитлеру. Вступил в НСДАП. Геббельс его хвалил, статьи о нем писал. И вот у него после войны концерт в Штатах, и музыканты не встали. Представляете? — он идет топ-топ к пульту, и ни звука аплодисментов, ни единого вставшего оркестранта! А дирижирует он Девятую Бетховена. И после того как он продирижировал — в зале рев, в оркестре овация. На такое посмотришь — многому научишься.

— Помню, конечно... Но как я вам это расскажу? Будет хвастовство. Когда я вышел на сцену театра "Глобус" в Лондоне, а там восторженный рев, когда нашего "Есенина" ходили смотреть Аль Пачино и Лайза Миннелли, когда Джулия Ормонд в "Цирюльнике" мне сказала при знакомстве: "Так ты ТОТ парень?!" — да, это было счастье. А личные моменты пусть будут при мне.

— Не самая, но делать, по-хорошему, должен был Машков. Он обожает роман, и у меня он всегда в ушах, и все мы его наизусть знали, а режиссер Ульяна Шилкина его любила недостаточно. В результате все сделано правильно, а огня нет. Бендер в "Теленке" — ведь это совсем другой человек, нежели в "Стульях". Он же воскрес, как Митя в "Утомленных", и тоже будучи порезан бритвой! Так что это трагический материал в комических обстоятельствах, мог серьезный стык получиться. Но он, правда, еще и вышел не вовремя.

— Очень сильно. После сорока понимаешь, что надо быть женатым. Надо, чтобы тебе было перед кем и за кого отвечать. От кого зависеть. Перед кем быть свиньей.

— Это главная трудность, наверное. Ее на многие роли не берут именно потому, что она жена Меньшикова.

— Нет, просто — зачем связываться? Но пока справляемся. Если вас интересует, позвал ли я ее в театр — нет, не позвал.

— Я жизнь положил на то, чтобы окружить себя людьми, с которыми этого не надо.