Пейзаж после сражения

Источник материала:

Когда началась война, Зое Николаевне Носовой было 7 лет. Вместе с бабушкой она шла от немцев с Донбасса до Прохоровки. События тех лет она сохранила в памяти на всю жизнь. Вот ее рассказ.

(Продолжение, начало в № 26, 33.)

Когда танковое сражение закончилось, нам сказали, что немцев здесь больше не будет. Где-то еще грохотало и гудело, но первого сентября оставшаяся в живых учительница собрала детей и сказала, что мы начнем учиться. А кругом пепелище, ни бумаги, ни карандашей, ни ручек с чернилами, ни школы нет. Она объяснила, что надо делать. Когда мы нашли какие-то столбики и приспособили их под сиденья, учительница всех собрала и объявила: дети, сегодня первый день учебы. Теперь ищите, на чем будете писать. Мы разбрелись по сожженному селу. Кто-то нашел обгоревшие клочки газеты, кто-то такие же книжные страницы. А писать нечем. Вдруг учительнице на глаза попался огромный куст бузины, и она сказала: ищите гильзы, будем делать чернила из сока бузины. Когда у всех появились «чернильницы», осталось найти то, чем можно писать. Учительница и здесь нашла выход из положения: посоветовала найти подушки и достать из них перья.

Свой первый сентябрьский день, мой первый класс, в котором было человек десять, я запомнила на всю жизнь. Мы тихо сидели на обгоревших бревнах и старательно учились писать буквы алфавита обгоревшими перьями меж газетных и книжных строк...

Какие ответственные были учителя, знали, что детей надо учить даже в таких условиях.

Жизнь потихоньку налаживалась, люди стали обживаться. Поскольку у тети Дарьи все сгорело, она переехала к своей сестре тете Насте и ее отцу. Оказалось, что мне опять нет места. Немцы село сожгли, а вместе с домами сгорела и вся живность. Ни тете Насте, ни ее отцу, ни тете Дарье жить было не на что. И я ушла к бабушке в Липник.

От Тарасовки до Липника километров 20. Заблудиться не боялась, помнила, что бабушка всегда говорила – иди оврагом на мельницу и дойдешь. Мельница высоченная, ее издалека видно. Я иду, бурьян кожу царапает, жжет, вокруг полно трупов – и наших, и немцев – и красивых игрушек. Немцы их с самолетов сбрасывали. Бабушка запрещала мне прикасаться к ним: немцы клали в них взрывчатку. Раненых детей тогда много было, не слушались родителей и подбирали – мы же ничего подобного не видели. Но я хорошо помнила бабушкины слова и проходила мимо. Видела волков-чистильщиков.

К вечеру добралась до бабушки. Она меня увидела, заохала и говорит: что ж с тобой делать, как мы будем жить? Вскоре услышала, что в каком-то селе неподалеку женщина ищет няньку для маленьких детей. У нее уцелело какое-то хозяйство, поэтому есть надежда, что они не голодают. И бабушка отдает меня туда нянькой – в надежде, что и меня подкормят чем-нибудь. Приезжаю, а у женщины, кроме лука, больше ничего не было. Мы утром встанем, а она говорит: идите, лучку сорвите и поешьте. С тех пор и люблю его.

Пробыла я там недолго. Заскучала и опять захотела вернуться к бабушке. Она надеялась, что я что-то заработаю и прокормлюсь, а я опять убежала. Шла уже не по бурьяну, а по насыпной дороге. Вдали видела маленькие подвижные огоньки – волки, наверное, за мной следили. Но вокруг было столько трупов, что близко они ко мне не подходили.

В 6 часов утра пришла домой. Бабушка как меня увидела, запричитала: как ты сюда попала? Объясняю, всю ночь шла. Тогда бабушка сказала – ну все, больше никуда тебя не пущу, будем вместе умирать. Ели картофельные очистки, кто-то картошкой делился. Открылась нормальная школа, и я по возрасту пошла сразу в третий класс. Писать «а», «б», «в» уже умела, и меня взяли.

Учителя уделяли нам много внимания, организовали самодеятельность, мы даже «Демьянову уху» ставили, в пионеры меня там приняли. Помню, галстуков не было, пионервожатая всем сказала принести из дома белые платочки, она их выкрасит – и будут у нас красные галстуки. Я взяла бабушкин любимый белый батистовый платочек и принесла в школу. Пионервожатая его покрасила, да так неровно, что он весь пятнами покрылся. Так что вместо красного галстука у меня на шее была завязана пятнистая тряпочка. Но все равно я была рада, что стала пионеркой, прихожу домой, сияю, говорю – меня в пионеры приняли. А бабушка мой галстук увидела и спрашивает: откуда у тебя этот галстук? Платочек твой взяла, отвечаю, его пионервожатая покрасила. Бабушка очень расстроилась, чуть не заплакала.

В мае 1945 года, когда окончилась война, мы были в школе. Ни радио, ни света в Липнике не было, поэтому об окончании войны узнали от вестового. Когда он приехал в село и сказал, что война окончилась, все побежали на выгон, где мы обычно играли, начали петь, танцевать, орали как сумасшедшие. Такая радость победы была! Я кричала, что мы скоро поедем в Донбасс, папа вернется с войны, тогда заживем! Папа дошел до Берлина, был несколько раз ранен. Вскоре мы получили от него письмо. Не помню, как называется станция, проезжая которую он выбросил свой треугольничек из вагона, но мы его получили – без почты и почтальона. Кто-то письмо подобрал, и оно шло из села в село, пока не дошло до бабушки. Папа сообщал, что едет на лечение в госпиталь в Джезказган, сейчас Владикавказ.

Мы с бабушкой вернулись в Донбасс, а жить нам негде: дом разбомблен. Но самое ужасное, папу мы так и не дождались: пока его письмо до нас шло, он в госпитале умер.