Зачем патологоанатом на войне: история белорусского профессора

Это сейчас Беларусь входит в топ-10 стран с самой низкой детской смертностью, а в 60-е, вспоминает профессор, доктор медицинских наук Михаил Недзьведь, не проходило и дня, чтобы он не вскрывал младенцев, которые погибли в родах. Акушеры в то время плохо понимали биомеханизм родов.

Этими травмами, а также другими родовыми травмами и инфекциями в 60-70-е годы активно занимались на кафедре патологоанатомии в Минском мединституте под руководством легендарного Юрия Гулькевича.

Гулькевич был легендой, в том числе и из-за одного военного эпизода. Он входил в состав комиссии, которая в начале мая 1945 года проводила вскрытие и опознание тел Гитлера, Евы Браун, Геббельса и его семье, а также генерала Кребса.

Но его именитые ученики, с которыми пообщался Sputnik, – профессора, доктора медицинских наук Михаил Недзьведь и Евгений Черствый вспоминали о своем учителе прежде всего как об успешном ученом и невероятно ярком человеке.

Белорусская история Юрия Гулькевича, заслуженного деятеля науки БССР, члена-корреспондента АМН СССР, доктора медицинских наук, профессора (кафедра патологической анатомии), началась в 1955-м. Он приехал в Минск заведовать кафедрой Минского медицинского института.

Он был родом из Ленинградской области. Изучал медицину в Иркутском университете. Когда началась война, работал доцентом кафедры в Новосибирском меде.

Гулькевич вспоминал, что, когда их, сотрудников кафедры, где он работал, провожали на фронт, им пожелали вскрыть Гитлера. Удивительно, но в его случае это пожелание оказалось пророческим.

Он довольно часто на лекциях вспоминал войну, рассказывает профессор Черствый. Но вовсе не эпизод с опознанием фюрера, хотя, когда просили, и об этом рассказывал. Но больше и чаще говорил о работе на поле боя или в прозекторской при госпиталях. Он так объяснял материал – опираясь на свой военный опыт.

"Врезалось в память, что первое время на его лекциях я никак не мог понять, зачем во время войны нужна была патологоанатомическая служба. Вот зачем?!" – вспоминает Евгений Черствый.

В войну советские патологоанатомы вскрыли более 400 тысяч трупов умерших раненых. "Ни в одной из зарубежных армий вскрытия на боле боя не проводились, впервые были проведены в нашей армии в период Финской войны и в большом масштабе – в Великую Отечественную войну", – писал Гулькевич в статье "Из воспоминаний военного патологоанатома", опубликованной в профильном журнале "Здравоохранение Белоруссии" в 1970 году.

Очевидно, это же он говорил и студентам. Объяснял, как результаты вскрытий вносили коррективы в работу врачей. В одном из медсанбатов, к примеру, хирурги оперировали всех раненных в живот без исключения. В том числе и тех, кому явно уже нельзя было помочь. Это были "убитые, но не умершие", цитировал Гулькевич главного хирурга Советской армии академика Бурденко. А те, кто поступал в госпиталь с, казалось бы, более простыми ранениями рук и ног, не дожидались своевременной помощи и умирали от гангрены.

Трупы вскрывали даже на поля боя. Это делалось для того, чтобы оценить, насколько качественно сработала санслужба при выносе раненых. Плохо сработала, если патологоанатомы находил на поле боя бойцов, умерших от осложнений, для развития которых нужно время.

"Вскрытия помогают определить те смертельные ранения, которые неизбежно должны закончиться смертью, и не всегда мгновенной. Это практически важно для оценки любого (в том числе и нового) мероприятия при лечении ранений", – писал Гулькевич.

Патологоанатомы, как это ни парадоксально звучит, спасли в войну множество жизней. Изучая на ходу ранения и их последствия, они могли корректировать тактику лечения и действия врачей.

"Патологоанатомическая служба объясняла, от чего развивался сепсис у раненых, каковы основные осложнения. А клиницисты уже лечили в госпиталях с учетом этого знания – знания, что может развиться, предупреждали негативные последствия. Даже мы, медики, не понимали, для чего этого: идет война, а тут вскрывают трупы... А это же создавался базис медицинской службы в армии. И клиницисты полностью это поддерживали. Это вещи, которые влияют на жизнь", – объясняет Евгений Черствый.

"Эта служба очень активно работала во время войны. На основе этой работы была опубликована огромная энциклопедия, томов 40, которая называлась "Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне". Этот опыт был построен в том числе на данных вскрытия раненых и больных. Тогда появилось много новых болезней и было сделано много важных открытий", – добавляет Михаил Недзьведь.

После войны в Минске Гулькевич занялся довольно необычным для патологоанатома, прошедшего войну, направлением – патологиями новорожденных и плода.

"Это же была огромная проблема. Когда я был молодым, мне каждый день приходилось вскрывать умерших детей с черепно-родовой травмой. Каждый день! У нас в Минске. Потому что не соблюдали биомеханизмы родов. Были ужасные травмы, даже отрывы голов… И вот первая диссертация под его руководством вышла, "Патологическая анатомия черепно-родовой травмы". И мы смогли акушерам предъявить материал: вот что получается, когда вы не соблюдаете правила", – рассказывает профессор Недзьведь.

Потом ученые-патологоанатомы под руководством Гулькевича занялись проблемой травм позвоночника у детей в родах, затем перинатальными инфекциями… Почему Гулькевич увлекся сам и увлек молодых коллег решением именно "детских" проблем, профессор Недзьведь честно признается, что не знает.

"Видно, он чувствовал белое пятно, чувствовал, где можно что-то сделать. Это же только большой ученый может видеть, где есть перспектива, и может нацелить коллектив на решение таких задач", – полагает Михаил Константинович.

По инициативе Гулькевича в 1969 году в Минске появилась одна из первых в СССР медико-генетических консультаций, которую возглавил Георгий Лазюк, в будущем еще один успешный белорусский ученый и академик.

"Это было время, когда еще генетика у нас не очень признавалась. Эту лабораторию создали на общественных началах. Со временем эта лаборатория выросла в Научно-исследовательский институт наследственных и врожденных заболеваний. То есть кафедра создала целый институт. Гулькевич руководил абсолютно всеми этими работами. Он был основоположником перинатальной патологии. Из-за этого, кстати, нашу кафедру патанатомии отнесли к педиатрическому факультету", – рассказывает профессор Недзьведь.

А еще он привлек на кафедру и увлек наукой внушительное множество студентов, которые в итоге выросли в успешных ученых. Тот же Георгий Лазюк. Или Евгений Черствый. Он, кстати, шел в мед, чтобы стать хирургом, а, попав на первую лекцию к Гулькевичу, остался на кафедре патанатомии.

"Невероятно интересный человек был. Прекрасный ученый, лектор… Я был аспирантом, а он, академик, со мной разговаривал как с равным. Вместе и на рыбалку ездили, и в гости к нему ходили. Помню, как аспиранты, пока остальные садились за стол, старались пробраться к нему в кабинет, найти в стопке работ свою, вытянуть снизу и положить наверх, чтобы быстрее читал. Он даже и не знал об этом", – вспоминает Евгений Давыдович.

Он никогда не ругался, вспоминает профессор Недзьведь. Максимум, что мог позволить, если был недоволен студентами и аспирантами, так это холодное "молодой человек". Общаться с Гулькевичем, судя по отзывам его учеников, было одно удовольствие – и по работе, и вне ее.

"Зимой мы всегда выезжали на лыжах. Видите, это он едет, а я за ним. Я его подстраховывал, потому что он был немного грузноватый. Упадет, бывало, говорит: "Черт возьми, зазря упал" – и смеется. Я ему помогал подняться. Это был год 67-й, то есть ему был 61 год. Но он активно ездил на лыжах, по рекам часто сплавлялись. Кафедрой скинулись – купил мотор для лодки. Вот видите, здесь он чистит рыбу, был дежурным. А здесь все построились по случаю моего дня рождения. Самый высокий – это Гулькевич", – перебирает старые фото профессор Недзьведь.

При этой внешней доступности между академиком Гулькевичем и его студентами-аспирантами всегда сохранялась дистанция. И нарушить ее было немыслимо. Он был интеллигентом царской закалки, говорит профессор Недзьведь. Мог, если ошибался, признать ошибку и честно сказать, что чего-то не знает.

"Когда я поступил в аспирантуру, Юрий Валентинович мне сказал: "А вы, молодой человек, займетесь врожденной гидроцефалией, но учтите, что я головной мозг абсолютно не знаю, – то есть вы понимаете, это профессор мне говорит, – но зато я вам открою двери в Москве в любой институт". Его очень уважали в Москве, и его именем действительно открывались даже закрытые учреждения", – рассказывает Михаил Недзьведь.

Для своих учеников Гулькевич остался прежде всего выдающимся ученым, который вывел белорусскую науку в части перинатальной патологии на одно из ведущих мест в СССР. Эпизод с опознанием Гитлера – всего лишь яркая деталь в биографии их учителя.