Веткa. Куда подевались старообрядцы, которых сюда в XVII веке бежало не меньше 40 тысяч

 А на деле единственный, кто встречает любопытных туристов на здешней Красной площади,— застывший Владимир Ильич. Куда подевались старообрядцы, которых сюда в XVII веке бежало не меньше 40 тысяч, выяснял «Огонек».

Само название — Ветка — говорящее. Слышится в нем то ли «малая ветвь Москвы», то ли «ветвь древлеправославия». Есть еще красивая легенда о том, как после раскола бежавшие из столицы старообрядцы привязали к ветке икону и пустили по реке: «К коему берегу прибьется волнами сия ветвь, там и быть нашему поселению, ибо это будет указанием Божьего перста».

— Это не просто сказочка для привлечения туристов, а нить родовой памяти. Помню, как в детстве впервые услышала легенду от деда,— строго замечает коренная ветковчанка Галина Нечаева, которая больше 40 лет жизни посвятила работе в местном музее старообрядчества и белорусских традиций.

— Музейщики ходят в научные экспедиции и общаются с народом. Так вот эту легенду им в каждой семье рассказывают, как некую «сакральную историю от дедов». Мол, и мне в детстве перед сном говорили про такое,— подхватывает разговор нынешний директор музея — молодой и энергичный Петр Цалко.— Прошлым летом старожил из деревни Васильевка Калина Петрович, когда узнал, что мы из Ветки приехали, выдал: «Это ж еще наши отцы говорили: "Пруточек на воду пустили, и Веточка образовалась"».

Так или иначе, но доподлинно известно, что не принявшие церковную реформу москвичи действительно пришли в 1680-х годах на окраину Речи Посполитой. Уже в 1695-м тут была построена первая церковь по старому уставу после раскола (польская власть-то никаких претензий к старообрядцам не имела). Храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы освятили на древнем антиминсе (плат со вшитой в него частицей мощей, лежащий в алтаре на престоле.— «О»), привезенном из Москвы любимой ученицей протопопа Аввакума Маланьей Былевской.

А там, что называется, понеслась молва по всему государству о местечке, где приверженцам старой веры «жить свободно». Народ, ревностный к древнему благочестию, хлынул сюда со всех сторон. Вокруг Ветки выросли десятки старообрядческих слобод, которые и образовали ту самую вошедшую в историю сорокатысячную по населению Большую Ветку — крупнейший центр поповского старообрядчества на рубеже XVII?XVIII веков.

У истоков ветковской церкви стоял московский «поп Козьма из церкви Всех Святых, что на Кулишках» и тверской «поп Стефан из Белево». Правда, и между ними, идейными старообрядцами, на новом месте случился раскол. Первый купил колокола «на позывание народное к службе», а второй настаивал: «Мы не славитеся семо забегохом, но от новин и гонений укрытися». В итоге звон на Ветке все-таки зазвучал. Более того, именно он ее дальнейшую судьбу и определил.

Ветковские старообрядцы с самого начала выделялись на фоне остальных. В первую очередь желанием и умением жить богато и красиво. Не теряя, впрочем, крепкой веры и разумного начала. Основную массу местного населения составляли купцы, ремесленники и строители. Люди зажиточные, с деловой хваткой и тягой к прекрасному. Площадь в центре нового поселения они сразу назвали Красной, как в столице. Расстроились. Торговлю с другими городами за пару десятков лет развернули до таких масштабов, что в середине XVIII века Киевская канцелярия жаловалась в Сенат на «подозрительно большие сделки старообрядцев», исчисляемые сотнями тысяч рублей. Не говоря уже о том, что здешняя церковь оказывала значительное духовное влияние на старообрядцев-поповцев Москвы, Поволжья, Дона и других регионов.

Все это, конечно, не могло не привлечь внимания российских императоров. Их недовольство «старообрядческим звоном» на территории чужого государства вылилось в два насильственных выселения («выгонки») «беглых русских» и последующее сожжение Ветки в 1735 и 1764 годах. А она, как феникс, из пепла возрождалась стараниями вернувшихся старообрядцев. Пусть уже и не в тех масштабах, но все по тому же свободолюбивому обычаю.

— Если б уклад здешней жизни с момента основания Ветки вплоть до революции нужно было описать одной фразой, то это непременно стали бы слова одной ветковчанки: «На том свете невемо, что будеть, а здесь живешь, красуешься, свавольничаешь!» — говорит Петр Цалко, показывая раритетную серию фотопортретов 1907 года, сделанных заезжим петербургским этнографом Абрамовым.

На черно-белых кадрах ожидаешь увидеть хмурые или как минимум серьезные лица, недовольные вторжением чужака в размеренную жизнь старообрядческой слободы. Но вместо этого — открытые взгляды, любопытство к фотографу и… явное желание показать себя во всей красе.

Вот девицы с прическами и в модных городских нарядах бегут навстречу объективу, вот румяная смеющаяся дама примеряет парчовое платье из бабушкиного сундука, а вот пожилая монахиня учит детей грамоте, или мастера-иконописцы посвящают ребят постарше в свое ремесло.

Возможно, правнуки этих людей и сегодня бы жили в Ветке, если б не события ХХ века.

Сначала здешнюю старообрядческую общину проредил 1917-й. Раскулачивания и репрессии — само собой. Но именно революция привела к появлению такого понятия, как «выходцы из старообрядческих семей»,— дети под давлением атеистических идей коммунизма потеряли связь с верой предков.

Не менее ощутимый удар по ветковской общине нанес 1986-й. Авария на Чернобыльской АЭС зацепила райцентр и окрестности — некоторые слободы из-за зашкаливающей радиации пришлось сравнять с землей.

— Кто-то получил квартиру в Минске, хотя многих забрали родственники в Ленинград, Киев, Москву — связи-то сохранялись мощные. Вот так 40 тысяч наших старообрядцев за три столетия по миру и разошлись,— с легкой грустинкой говорит Петр, но потом оживляется: — Хотя кое-что в наследство оставили.

Ветковский музей старообрядчества и белорусских традиций, названный в честь основателя Федора Шклярова, уникален не только для Белоруссии, но и для мира. Потому что его богатейшие коллекции икон и книг собраны фактически из рук местных старообрядцев. Специально сюда никто ничего не свозил. А вот «паломничества» к ним совершают приверженцы старой веры со всего света. К слову, бывал тут, среди прочих, и Митрополит Корнилий.

— Жду не дождусь, когда мы этой красавице сережки повесим,— любовно подмечает Галина Нечаева, показывая на одну из икон.

Богоматерь, «одетая» в ризу из речного жемчуга, чуть заметно переливается в тусклом свете музейного зала.

— Отчего старообрядческую веру зовут живой? Дело не в том, что она выжила, несмотря на запреты и гонения. Это понятие более широкое и касается отношений человека с Богом. Возьмем, к примеру, иконы. Старообрядцы напечатанным иконам молиться не будут, потому что нет в них жизни. «Только живой человек может сотворить живое,— поясняет Петр.— В Богородице ветковские иконописцы в том числе видели и женщину. Значит, ей положена "красивая одежка". Не так давно фонды пополнили "жемчужные малинки" — оригинальные серьги, созданные когда-то местными умельцами. А у нашей иконы аккурат под них предусмотрены "ушки"».

Ветковской школе иконописи присущ тот самый «звон», который принес с собой Козьма. Яркие, детализированные, часто обрамленные золочеными киотами или златоковаными окладами образцы буквально «втягивают» в свой космос.

— Чего только иконы с людьми не творят,— загадочно говорит Галина Нечаева и припоминает: — Был как-то у нас на экскурсии скульптор Вячеслав Клыков (автор памятника Жукову на Манежной площади). Засмотрелся на одну из икон, упал на колени и давай молиться.

Среди всех ветковских образов особое место занимают так называемые огнепальные. Писанные в красных тонах лики архангела Михаила, пророка Ильи, Богородицы и других святых дают, помимо прочего, прямую отсылку к огненной истории ветковских старообрядцев. Во-первых, город был дважды выжжен царскими войсками. Во-вторых, имели место случаи самосожжения непокорных реформам Никона. Между тем никто не отменял и «адового огня», который ждал тех, кого насильно перекрестят по-новому обряду.

Оттого иконы ветковских старообрядцев, красные во всех смыслах, никогда не спутаешь, например, с беспоповскими — незатейливыми, скупыми на цвета и детали.

Впрочем, не одними только ликами святых славится Ветка. Здешнее книжное собрание в музее поражает уникальными фолиантами, многие из которых старше самого города лет на сто. Взять хотя бы «Апостол» с дарственной подписью «Пожаловал Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович Всея Руси…». Для справки: это первый царь из рода Романовых и отец Алексея Михайловича, при котором, собственно, произошел раскол Русской церкви.

— Денег на муляжи нет,— перехватывает мой любопытный взгляд Галина Нечаева у витрины с раритетом.— Как говорил основатель музея Федор Шкляров, зачем платить сумасшедшие деньги за «куклу бумажную», если мы хотим показать правду — что это все было на самом деле, что люди, которые здесь жили, действительно эти книги передавали из поколения в поколение?

Рядом подлинник «Апостола» Ивана Федорова, отпечатанный в 1574-м во Львове.

— Не хранилась, а использовалась по прямому назначению. Видишь, какие затертые страницы — владелица ее читала,— поправляет Галина Григорьевна.— Есть рукописное Евангелие начала XVI века, в котором последний хозяин делал пометки на полях шариковой ручкой. Тяжело ему было в наше время справиться с текстами на церковнославянском пятисотлетней давности.

Сегодня мы восхищаемся ими как предметом искусства, ценим с точки зрения истории. А после никоновских реформ все церковные книги, напечатанные или переписанные до XVII века, вообще были запрещены к употреблению в службе и оказались под угрозой исчезновения.

Старообрядцы-ретрограды, яростно оберегая интересы своей веры, по сути, выступили дальновидными хранителями культурного наследия. Ветка в этом деле сыграла решающую роль.

Поначалу она, как официально разрешенный властями старообрядческий центр, аккумулировала это самое наследие. Иконы и книги свозились сюда со всего царства (позже империи). Тут же в местных мастерских богатство это приумножалось, развивалось, сохраняя при этом каноническое содержание. А потом точечно расходилось обратно. В экспозиции имеются даже специальные карты с «путями попадания» и «путями распространения» духовных ценностей.

«Иконами и книгами Ветка снабжала весь старообрядческий мир»,— любят цитировать в городе слова академика Николая Никольского. Имеют на это полное право.

Идеи для декора собственных изб ветковчане черпали их древних книг, «коих всегда у староверов довольно было». Не удивительно, что искусная резьба покрывает и двери местного музея. Причем авторы ажурной красоты отнюдь не именитые мастера, а первые музейные работники Федор Шкляров, Галина Нечаева (на фото) и Светлана Леонтьева

Второе после музея место в городе, где можно в полную силу ощутить старообрядческий дух,— кладбище. Оно в Ветке условно делится на две части. Нас, естественно, интересует та, что зовется московской.

Тут вам и загадочные валуны вместо надгробных плит, и причудливые гранитные саркофаги. Но главное — практически все памятники и кресты (восьмиконечные, естественно) стоят в ногах у покойников, то есть с восточной стороны. «Чтоб, когда вставать с того света будут, было за что ухватиться».

— В начале ХХ века здесь хоронили не только ветковчан, но и зажиточных гомельских купцов со старообрядческими корнями. Был в этом элемент престижа,— говорит Петр, подводя к очередному памятнику, богатое оформление которого в наши дни практически полностью покрыл изумрудный мох.

Некрополь чуть было не отобрал у меня последнюю надежду на общение с живым старообрядцем. На мгновение показалось, что он давно проглотил тех, кто помнил в Ветке, как нужно двуперстие складывать.

— А что именно интересует? Я сам лет пять назад крестился по старому обычаю,— неожиданно признался директор музея.

Вообще-то Петр даже не из местных. Родился и вырос на Полесье, там старообрядцев и в помине никогда не было, а основная религия — православие с налетом языческих традиций.

— Не подумайте, должность не обязывает. Она скорее, наоборот, требует объективного подхода к религии,— немного подумав, пускается в объяснения молодой человек.— И хотя я в своей вере не сомневался, меня всегда смущала формальность, которую сейчас можно увидеть во многих православных храмах. Забежать в церковь, чтобы наспех подать записки и поставить свечи,— увы, привычная ситуация для многих. У старообрядцев такое не пройдет. Пришел — будь добр выстой литургию, которая длится по четыре-пять часов. Сами службы более откровенные, прихожане сосредоточены не только на своей вере к Богу, но и внимательны к окружающим. Взять хотя бы тот факт, что приложиться к иконе ходят парами: сначала друг другу поклонятся, а уж потом святому образу со словами «Господь посреди нас. И есть, и будет». Немыслимы в старообрядческой церкви ситуации, чтоб какая-нибудь старушка в церкви тыкала в спину молодежь и шептала ей, как «правильно» молиться. Ты либо знаешь и соблюдаешь устав полностью, либо вообще сюда не идешь… С ходу тебя никто, конечно, крестить не будет. Около полугода я ходил в храм и службы стоял в притворе храма. Наблюдал, учился и раздумывал, а действительно ли это мое. Присматривались и ко мне.

— Грешен,— смущенно отводит он глаза.

Рассказывая о вере, молодой директор музея показывает последние бытовые проявления старообрядческого духа в Ветке. Добротно сложенные, с четырехскатными крышами и резными наличниками дома на городских улицах редко, но пока еще встречаются. Выдают старообрядческое прошлое и особые деревянные заборы — высокие и совершенно глухие. Даже одним глазком заглянуть за них не получится — ни щелочки!

— Самое интересное, что в ограждениях между соседними дворами старообрядцы обязательно ставили калитки. Для чего? Чтоб соседи могли друг к другу попасть, не выходя на улицу. Удобно, особенно когда надо скрыться от незваных гостей,— раскрывает секреты Петр и останавливается у дома, утопающего в ажурной резьбе и пестрых росписях: — Тут жил основатель нашего музея Федор Шкляров. Сам построил, сам украсил, естественно. Соседский дом — родителей Галины Нечаевой. А вон там, в переулке, будет мой.

Пока двор пустой. Но сомнений в том, что изба выйдет не хуже, чем у предшественников-старообрядцев, нет. Во всяком случае, начало положено правильное — высокий забор, увенчанный резными пташками, внушает доверие.

— А правда, что у здешних старообрядцев Емельян Пугачев перед восстанием скрывался? Все-таки Пушкин в «Истории Пугачева» упоминает «раскольничью слободу Ветку», — спрашиваю на прощание Петра, который, кажется, этого вопроса от меня ждал больше всего.

— Эх, не поспели заглянуть в подвал, где он прятался,— пытается изобразить досаду собеседник, но не выдерживает и начинает смеяться.

Оказывается, фирмы, которые возят в Ветку народ на экскурсии, уже не первый год просят музейщиков «придумать хоть какую-нибудь пугачевскую точку на карте» — туристам для наглядности.

— Бывать-то он тут бывал. А вот где именно и по какому поводу — точных сведений нет. Поэтому пока у каждого экскурсовода свои пугачевские тропы на Ветковщине.