Жизнь и судьба Николая Кожемякина

Источник материала:

Продолжение. Начало в номере за 9 февраля.

НА ЗАБИТОЙ до отказа железнодорожной станции в Подмосковье он думал, что ему повезло — снова встретил земляка, с Гомельщины. Через окно он успел забросить вещмешок на верхнюю полку переполненного вагона. Но сам втиснуться туда не успел. Поезд уехал, увозя его нехитрый скарб — извлеченные из тела осколки, кое-какую пайку, смену белья.

На вокзале в Подмосковье было тесно и людно: эшелоны прибывали и с запада, и с востока. Случались и невероятные встречи — то земляки, не знавшие ничего друг о друге, вдруг встретились на несколько минут, чтобы поезда вновь увезли их в разные стороны …. То горькую весть о фронтовом товарище кому-то принесла эта мимолетная встреча. Но больше всех других волновала людей одна, самая главная весть, которую передавали из уст в уста, озираясь по сторонам, тихо: будто бы Германия капитулировала. Значит, победа!

Николаю Кожемякину повезло во второй раз: через день он со своими костылями смог всунуться в переполненный, забитый до отказа вагон. И на следующее утро выходил из него на станции Жлобин. Два эшелона встретились на несколько минут: тот, что шел с запада, и тот, что с востока.

— Эй, братишка, радуйся, мы победили! Германия капитулировала! Война окончена! Эх, и заживем мы теперь! — кричал молодой смуглолицый парнишка, сверкая улыбкой.

Поезд, дав прощальный гудок, увез солдатика на восток, а через минуту тронулся и поезд, который привез Николая. А он так и остался стоять на станции, ошарашенный услышанной новостью, которую ждали давно, но которая все равно пришла неожиданно.

Неторопливый пригородный поезд вез его со Жлобина, от узловой станции, до небольшого полустанка, от которого до родной деревни — рукой подать. Так и подмывало поделиться новостью с каждым, кого встречал на пути, но сдерживало одно: как бы не сболтнуть лишнего, пришили бы пораженческие настроения, не попасть бы под пристальное внимание особистов. Поэтому о новости молчал, хотя радость распирала душу.

На полустанке, сойдя с поезда, сразу же поспешил в родную деревню. Но торопиться особо не мог. До нее — 9 километров, а солдат — на костылях.

— Слушай, браток, дай позвонить, — обратился к дежурному по станции. — В деревню, домой, пусть встретят. Сам-то я, видишь, на костылях, пока доберусь — завечереет.

— Ты что, солдатик, проснись, — ответил тот. — Куда звонить будешь? В деревне — ни радио, ни телефона, а из транспорта — шесть тягловых волов да захудалая лошадь — персональный транспорт председателя. На чем тебя заберут? Одна надежда — на попутную лошадку. Хоть с полдороги подвезут.

Но попутного транспорта ждать не захотелось. Как не ждал своего эшелона там, на Дальнем Востоке, так не терпелось встретиться с родными и теперь, когда до родного порога оставались считанные километры. Так и пришел в родную деревню на костылях.

Как только ступил на пыльную деревенскую улицу, ватага мальчишек понеслась впереди, разнося по деревне весть о возвращении фронтовика. Для Рудни Викторианской это была первая хорошая новость — до сих пор в деревенские дома приходили только солдатские треугольники да казенные похоронки. Пока доковылял до родительского дома, там его уже ждали. Деревенские мальцы принесли родителям радостную весть. Суетилась мать, накрывая на стол. Подросшие деревенские девчата заглядывали в окна, а любопытная детвора густо облепила яблоню у окна.

РАСПЛАКАВШЕЙСЯ от счастья маме Николай осторожно сказал: слышал, мол, что Германия капитулировала. Но об этом пока — никому. Вдруг утка это, неровен час — посадят.

Но где ж утаишь такую новость? Долгожданная новость быстрее, чем телеграмма-молния, понеслась по селу. Еще бы — ведь этого события ждали давно. Через полчаса председатель колхоза пожаловал: правда ли?

Что мог сказать фронтовик? Повторил все, что слышал в пути. За подтверждением послали гонца в сельсовет. Ради такого случая председатель не пожалел «персональный транспорт» — единственную лошаденку.

НО ЕДВА гонец выехал за деревенскую околицу, как тут же повернул обратно. Навстречу ему из соседней деревни, из сельсовета, уже прибыл гонец с радостной вестью о победе. Бросив велосипед на землю, сразу же прокричал: «Мы победили!». О том, что Германия капитулировала, в сельсовете узнали из репродуктора, укрепленного на столбе возле сельсовета. И сразу же председатель отправил людей в деревни — сообщить всем радостную весть.

— Вся деревня собралась на перекрестке улиц на митинг, — вспоминает ветеран. — Радости было меньше, больше — слез. Потому что редкую избу в деревне обошла зловещая похоронка. Из 70 дворов не вернулись в родную деревню сорок восемь солдат. Мои родители получили похоронку на старшего сына, Ивана. Да и о моей судьбе полгода не знали, ведь, пока ранен был, потом в госпитале лечился, письма хоть и писал, но не доходили они до села. В тот день меня подбрасывали на руках всей деревней — и за то, что вернулся живым, и что первым принес радостную весть.

Таким запомнился Николаю Петровичу Кожемякину славный День Победы — 9 мая 1945 года.

Ветеран не успел еще залечить раны, но сидеть без дела не мог. Рабочих рук в деревне не хватало. Дел везде было много, да и учиться ему хотелось.

На третий день после возвращения, даже не поменяв фронтовую гимнастерку на гражданскую одежду, пошел в военкомат.

— Коля! Дружок! Ты ли это? — поднялся ему навстречу капитан в военкомате.

В бравом офицере, на гимнастерке которого было тесно наградам, Николай не без труда узнал закадычного школьного дружка Ивана Степанова, с которым они и призывались в один день.

В этот день они беседовали до зари — вспоминали детство, рассказывали друг другу о том, как воевали. Вспомнили погибших товарищей, помянули их молча. Потом перебирали в памяти тех сельчан, кто ушел воевать, тех, кто не вернулся. Жаловались друг другу на раны.

— Что-то наград у тебя жидковато, — глядя на армейскую гимнастерку Кожемякина, спросил Степанов. — Или потерял чего?

Николай разозлился вначале:

— Сколько давали, столько и имею. Сам не просил. А воевал не ради наград.

— Да не кипятись ты, — улыбнулся друг. — Я же не про то говорю. Верю, что воевал, а не в тылу отсиживался. Просто фронт — не прогулка по берегу моря. Бывало, что и не доходили награды. Или шли слишком медленно.

Степанов все-таки сделал запрос в армейский архив.

И ОДНАЖДЫ пригласил к себе бывшего одноклассника. Положил перед ним наградные книжки. Нашлись документы и на потерянный при ранении орден Славы третьей степени. А рядом с ним поблескивали еще две награды — орден Славы второй степени и медаль «За отвагу». Медаль высшей солдатской доблести он получил за тот последний в его фронтовой биографии бой, когда, изрешеченный осколками, пытался еще воевать. Как свидетельствовало из наградных документов, пулеметчики из взвода Кожемякина уничтожили в том бою большое количество живой силы и техники врага, обеспечивая наступающей пехоте «коридор». Когда приказ о награждении поступил в часть, санитарный поезд уже увозил солдата в глубокий тыл.

Так что свои награды фронтовик получил уже тогда, когда учился в техникуме лесного хозяйства.

Николай Кожемякин старательно выбирал себе профессию, примеривая то одну, то другую. Он выбрал лес — не смог забыть, как спаслись всей деревней, в которую нагрянули каратели. Лес стал тогда для них и домом, и кровом, и жизнью — приютил, кормил, спасал.

Когда получил направление на работу в Западную Белоруссию, родители провожали его с такой же тревогой, как и на фронт. Основания были: на Гомельщине неизвестный островецкий край по-прежнему казался заграницей, хоть и вошел в 1939-м году в состав Советской Белоруссии.

— Там же в колхозы люди не хотят идти, в банды собираются да в лесах живут, — плача, объясняла ему мать.

— Ну что ты, мама, какие банды, — ласково уговаривал ее. — Да и не привык я от дела отлынивать. Куда посылают, туда и поеду.

ШАГ ЭТОТ был рискованный. В 1948 году в островецких лесах в самом деле пошумливали банды — полицаи, которые пытались уйти от возмездия, сельчане, недовольные новой властью. Да и от строптивого браконьера в ответ на замечание можно было запросто схлопотать пулю. Тем более что и оружия в здешних партизанских лесах осталось немало — просто под ногами валялось. 

Николай ВОЛЫНЕЦ, «БН»

(Окончание следует.)