«Ляжыць ён, як вiцязь, У стоптаным жыце...»

Источник материала:

КИСЛЯК Ольга

Эти строки молодой белорусский поэт Николай Сурначев посвятил неизвестному юному солдату, погибшему в самом начале войны под Минском, в прифронтовой полосе. Строки, ставшие эпиграфом к сборнику «Акопны спеў», многие потом называли пророческими:

Ляжыць ён, як вiцязь,

У стоптаным жыце.

Мацi спаткаеце —

Ёй не кажыце...

6 декабря 2005 года в «Советской Белоруссии», в рубрике «Отзовитесь, кто помнит!», было напечатано письмо Леонида Ивановича Денисенко и старое фото, на котором в группе известных белорусских писателей и журналистов (в их числе — Кондрат Крапива, Михась Лыньков) его отец — Иван Филиппович, некогда работавший в нашей газете. Публикуя снимок, мы надеялись, что кто–то из читателей узнает на нем и других людей и сможет подробнее рассказать об их судьбах. Так и случилось — могилевчанка Лидия Николаевна Войленко узнала на фотографии своего брата Николая Сурначева (в среднем ряду он третий слева. — О.К.). Когда они виделись в последний раз, ей было всего 14 лет...

«1938–й год. Наша семья — семеро детей — жила в деревне Слобода Рогачевского района. Коля, который был старше меня на 5 лет, уже учился на литфаке Гомельского пединститута, домой приезжал на каникулы и всегда с подарками, которые умудрялся покупать со стипендии, — вспоминает Лидия Николаевна. — Я тоже мечтала уехать учиться, втайне от всех послала документы в Ленинград, в медтехникум. Никогда не забуду день, когда Николай провожал меня, маленькую худенькую девочку–подростка с кулечком сушеных яблок (жили Сурначевы бедно, и Лида тайком от родителей насушила себе на чердаке яблок в дорогу. — О.К.), и, словно предчувствуя недоброе, отговаривал: «Не надо тебе ехать, Лидочка, в таком большом городе ты, деревенская девочка, потеряешься. Поступай лучше в Гомельский пединститут». Лида все–таки уехала. Диплом акушерки она получила уже в начале войны и всю ее провела в блокадном Ленинграде — собирала по городу умерших и отвозила их на Пискаревское кладбище.

— Я знала, что из троих моих братьев на войне погибли двое: 19–летний Федя — под Кенигсбергом, Ефим — в августе 1941–го под Ленинградом. Его молоденькая красавица жена умерла в блокадном Ленинграде от голода, — рассказывает Лидия Николаевна. — Я делилась с ней последним куском хлеба, потом сама слегла, а когда поправилась, мне сказали, что ее больше нет... Коля ушел на фронт в 41–м, участвовал в обороне Кавказа, освобождал Беларусь, Украину, Румынию, Польшу. Постоянно присылал мне и родителям трогательные, полные любви и заботы письма. В 44–м, под Выборгом, я получила от него очередное послание, в котором он писал: «С ужасом представляю тебя, Лидочка, в кирзовых сапогах и в шинели. Война — это для мужчин, но ни в коем случае не для женщин... Меня самого уже трижды бинтовали ласковые девичьи руки, я чувствовал, что от их прикосновения утихала боль, быстрее заживали раны. Солдаты никогда не забудут своих сестер. Держись и ты, сестренка, до Победы осталось уже недалеко!»

Это было его последнее письмо сестре. Известие о том, что Николай погиб, Лида получила в 1946–м на Дальнем Востоке (после снятия блокады Ленинграда ее перебросили туда вместе с санчастью): «Старший лейтенант, командир подразделения противотанковой артиллерии Николай Сурначев пал смертью храбрых вместе со своими бойцами в восьми километрах от Берлина весной 1945 года». Это потом Лидия Николаевна узнала, что ее брат был тяжело ранен, но отказался ехать в госпиталь, — начался штурм Берлина, в котором он непременно хотел участвовать. В том бою он с солдатами попал в засаду и погиб в неравной рукопашной схватке. А тогда, в 1946–м, она впервые в жизни пожалела, что война закончилась, ведь ей хотелось одного: умереть... Она выдержала это испытание, вернулась в Ленинград, отправилась в городскую медслужбу и попросила: «Направьте меня на работу в детдом». Три года она растила детей–сирот, а после вышла замуж и переехала в родную Беларусь. Сегодня Лидии Николаевне — маленькой хрупкой женщине, за храбрость и отвагу награжденной орденом Отечественной войны II степени и медалями, уже 83 года. В ее квартире на видном месте — фотографии погибших братьев и сборники Колиных стихов: «Стихов у него было много, он ведь сочинять начал рано, лет в 13. Когда война началась, наш отец уложил все Колины тетради в ящики и закопал в огороде. После войны мы весь участок перерыли, но ничего не нашли. Не сохранились и Колины письма родным, пропала и его неизменная спутница — полевая кирзовая сумка, набитая топографическими картами и стихами...»

И все же кое–что сохранилось, после войны были изданы сборники поэзии Сурначева «На сурмах баравых», «Барвовая зара», «Акопны спеў», «Одна любовь». Его стихи вошли в сборник «Возвращение», где собраны произведения белорусских поэтов, погибших в годы Великой Отечественной. В 1985 году этот сборник переслали Лидии Николаевне Войленко из музея минской СШ N 150.

Знал ли Николай, что не вернется с войны, предчувствовал ли свою гибель, неизвестно. Но в своем стихотворении «Завещание солдата» написал:

Может, в жизни и мне уготовано —

Не бояться ни пуль, ни мин,

От приволжских идти равнин

В край, где ждет нас Дунай закованный,

Чтобы пасть в последние дни

От последнего взрыва снаряда...

Николая Сурначева любили за простоту и душевность. В 1963 году его отец получил письмо: «Дарагi Мiкалай Яўхiмавiч! Не здзiўляйцеся, што Вам пiша незнаёмы чалавек. Я адзiн з сябраў Вашага сына Мiкалая. Мы разам з iм вучылicя ў Мiнскiм педiнстытуце, разам першы год вайны служылi ў армii. Па маёй просьбе малады паэт Анатоль Вярцiнскi, якi раней працаваў у рэдакцыi Рагачоўскай газеты, расшукаў Вас. Я рашыў пераслаць Вам маю перапicку з афiцэрам запаса Капычанкам, якi служыў у адной часцi з Вашым сынам i падрабязна расказвае ў пiсьме аб гераiчнай смерцi Мiколы. Я ведаю, што гэтая перапiска надзвычай усхвалюе Вас i сясцёр Мiколы, зноў патрывожыць раны на Вашых сэрцах. Але ўсё–такi хочацца, каб Вы даведалiся, як хораша, з якой павагай i любоўю адзываюцца франтавыя сябры Мiколы пра Вашага сына...» Микола Аврамчик, написавший это письмо, посвятил Николаю Сурначеву не одно стихотворение.

— Колины фронтовые товарищи писали нам много, но лучше всего о нем вам сможет рассказать Иван Плахотнюк, с которым они вместе воевали и который уцелел в том бою под Берлином. Непременно ему позвоните, он будет рад, — просила меня Лидия Николаевна. — Иван Моисеевич меня не раз к себе в Минск звал, да все как–то не получалось...

Поговорить по душам с Иваном Моисеевичем не получилось и у меня. На том конце провода сказали: вот уже 6 лет, как его нет... Правда, остались его воспоминания: «Был 1945–й год. Наша артиллерийская батарея противотанковых орудий в ночь на 20 апреля в районе поселка Фрейденберг оказалась в тылу немецкого укрепрайона. Ситуация — почти безвыходная... В тяжелом ночном бою, переходящем в рукопашную схватку, погибли многие батарейцы, в том числе мой командир взвода, молодой белорусский поэт Николай Сурначев. Сам я был ранен... Современники считали моего командира надеждой белорусской поэзии. Спустя много лет я познакомился с родственниками и друзьями поэта по перу. И тут выяснилось, что за все послевоенные годы на могиле Сурначева, похороненного в Германии, так никто и не побывал...»

Иван Моисеевич разыскал эту могилу. Ему помог настоятель храма имени Александра Невского в Потсдаме, священник Русской православной церкви отец Анатолий (Анатолий Коляда), с которым он встретился в Берлине в 1992 году. В Фрейденберге, куда они приехали, захоронений советских воинов не оказалось, но один из местных жителей подсказал, что останки русских солдат, покоившихся в братской могиле вблизи костела, лет 20 — 30 назад были перевезены в город Бад–Фрейенвальде, что в 20 километрах на северо–восток к польской границе. На одной из припорошенных снегом надгробных мраморных плит (там более 200 могил, в которых, по примерным подсчетам, около 2 тысяч человек) они действительно отыскали имя молодого белорусского поэта. И стали первыми близкими людьми, посетившими его могилу. В своем письме Лидии Николаевне Иван Моисеевич написал, что обнаружил ошибку: вместо «Сурначев» на обелиске значилось «Лейтенант Сурнамов Н.Н.»... Прощаясь со мной, 83–летняя Лидия Николаевна обронила: «Одна у меня на старости лет мечта — побывать на могиле брата и исправить эту неточность».