ЖИВУТ КУРСАНТЫ ВЕСЕЛО ОТ СЕССИИ ДО СЕССИИ…

Источник материала:

Недавно меня разыскал через Интернет однокашник по нашему Донецкому высшему военно-политическому училищу Юра Котик. В настоящее время он проживает в Москве. Больше часа душевно по телефону говорили!

«Пейте, дети, молоко — будете здоровы!»

В конце разговора Котик меня удивил. Да так, что чуть «мову не отняло»!

— Ты знаешь, а я вашу «Белорусскую военную газету» каждый день читаю!

Что угодно готов был услышать, но только не это. После некоторого замешательства я произнес:

— Ты фильм «Собачье сердце» смотрел? Там профессор Преображенский категорически не рекомендовал читать до обеда советские газеты.

Да не обидится на меня уважаемый коллектив военного информационного агентства «Ваяр»!

— А я ее по утрам читаю!

— Ты что, ее в Москву выписал?

— Да нет! — рассмеялся Юра.  — В Интернете читаю. Кстати, а почему ты в своих «Невыдуманных историях» до сих пор не написал статью про молоко? Ведь в том споре я принимал непосредственное участие. А ты рядом был. Неужели не помнишь? У меня даже письменный договор сохранился. Если хочешь, я его тебе по электронной почте вышлю.

— Обязательно напишу! — ответил я. — За то, что любишь нашу военную газету, — обязательно!

Младший сержант Витя Храмов — мой земляк, родом из Борисова, а точнее — из Печей. Он был свободным сержантом, то есть находился на должности рядового курсанта. После окончания училища Витёк помотался по миру, был в Афганистане, имеет награды. В конце концов он вернулся в родные края. Как говорится, где родился, там и пригодился. К сожалению, видимся редко. Но после этой статьи, думаю, повод повидаться появится. Ведь Витя дал согласие на ее публикацию.

…Итак, дело было в Донецком высшем военно-политическом училище. Мы учились на третьем курсе. В один из дней младший сержант Храмов принес вечером в казарму два вещевых мешка, набитых… треугольными пакетами молока. Кто постарше — помнит такие. Емкость вмещала ровно пол-литра.

— В столовую завтра не пойду. Буду питаться молочком, — сказал он нам.

Как выяснилось, Витя поспорил с курсантом Юрой Котиком, что сможет выпить за двадцать четыре часа, то есть за сутки, двадцать четыре пакета молока.

Когда мы построились для следования на занятия, Витя встал в середину строя. Для того чтобы начальство вопросы не задавало: «Для чего тебе вещмешок? Что в нем?».

Каждый перерыв Храмов и Котик уединялись то в конце коридора, то в умывальнике, то еще в каком-нибудь укромном месте. Витя выпивал молоко, затем вместе с Юрой они доставали по листу бумаги и отмечали количество израсходованных пакетов. Вначале всем нам было интересно. Но постепенно курсанты к состязанию охладели.

— На завершающий этап соревнования посмотрим! — сказал Шура Коваль, кстати, тоже земляк, из Печей, впоследствии также воин-«афганец».

В тот день я как наиболее подготовленный курсант был назначен в наряд дежурным по роте. Правда, заступал в него с очень большой неохотой, так как знал, что это такое. Уж лучше бы дневальным! Хоть немного поспать бы удалось. Согласно распорядку дня училища — к слову, его сохранил еще один мой земляк из Минска Женя Сальников, работающий сейчас в «Ваяре», — дежурному по роте разрешалось «Отдыхать лежа (спать), не снимая обмундирования и не раздеваясь, ослабив поясной ремень и сняв обувь, не более четырех часов, с 10.00 до 14.00». Гениально придумано: «Не более»! Это значит, что ты можешь поспать полчаса, час, но не более четырех часов! Но почему бы не написать «не менее четырех часов»? А то пока наведешь порядок на закрепленной территории в казарме и на улице и отчитаешься ротному, уже часов двенадцать дня будет! А если еще и оружие на занятия выдавать и принимать его снова? Именно так в том наряде у меня и получалось.

Первая, вторая и третья пары занятий, согласно расписанию, — строевая подготовка с оружием у разных взводов.

Перед отбоем ко мне подошли Храмов и Котик.

— Будешь будить нас каждый час, — попросили они, — мы ночью молоко пить будем.

— С дневальными договаривайтесь, — ответил я. — У меня завтра тяжелый день. Сам кемарить буду. Мне ваши споры, как говорят музыканты, «по барабану».

— Так ты что, — сказал Храмов, — решил спать в неположенное время? Это же грубое нарушение воинской дисциплины! Мы тебе доверили охранять наш покой — а ты?

— Знаете что, вы ночью спать должны, а не молоко пить! Не забывайтесь! Еще одно слово — и я прикажу дневальным не будить вас!

— Да ладно, ладно…

Отдыхать ночью я решил по методике своего замкомвзвода сержанта Гончарова. Заключалось его изобретение вот в чем. Тумбочка дневального находилась в одном конце казармы, а спальное помещение — в другом. Через все помещение от тумбочки тянулась замаскированная за стоящими в коридоре шкафами с шинелями, полками для хранения вещевых мешков и общевойсковых защитных комплектов веревка. В спальном помещении она протягивалась вдоль стены к нужной кровати. Перед тем как дежурный ложился спать, он привязывал конец веревки к своему уху — самому чувствительному месту. Стоило в казарме появиться проверяющему, как дневальный незаметно дергал за веревку, и дежурный, кемаривший в спальном помещении, мгновенно вскакивал…

Как потом оказалось, веревку я привязал очень туго. Поэтому на доклад дежурному по училищу выскочил, держась за ухо.

— Что ты делал в спальном помещении? — спросил меня дежурный по училищу подполковник Годунов, наш преподаватель тактики. — Спал?

— Да вы что! — ответил я. — Проверял заправку обмундирования.

— Что-то мне глаза твои не нравятся, — продолжал дежурный. — Какие-то они заспанные.

— Так это я из темного помещения на свет вышел. Глаза к свету еще не привыкли, товарищ подполковник.

— Кстати, а что это ты за ухо все время держишься? Ну-ка покажи? Да оно у тебя покраснело!

— Стреляет что-то…

— Может, в санчасть тебя отправить?

— Нет, не надо. Пройдет и так.

Когда дежурный ушел, я снова лег спать, привязав веревку к другому уху. Но поспать получилось только полчаса — за веревку опять дернули, и я снова вскочил от резкой боли. Побежал к тумбочке дневального. Вместо дежурного по училищу рядом с дневальным стояли Храмов и Котик.

— Это мы тебя разбудили, не обижайся. Ты должен рассудить нас…

— Ребята! Шли бы вы подальше! — вспылил я. — Вы мне ухо чуть не оторвали! Зачем же так сильно за веревку дергать? Как с такими ушами я завтра ротному или комбату докладывать буду?

— Но ты же мой земляк — белорус. Мы должны помогать друг другу, — заметил Витя.

— Ладно, — сказал я, — что там у вас стряслось?

Мы зашли в бытовую комнату, где на столе стояло два пакета молока — початый и целый.

— Ознакомься сначала с письменным договором, — сказал Юра, — а потом мы тебе кое-что покажем.

Я начал читать: «Договор на предмет спора между младшим сержантом В. В. Храмовым и курсантом Ю. В. Котиком

В. В. Храмов обязуется выпить за 24 часа 24 пакета молока емкостью 0,5 литра в присутствии Ю. В. Котика. Начало употребления молока — в 9.00, окончание — в 9.00 следующего дня. С этой целью В. В Храмов покупает 26 пакетов молока на собственные деньги (два пакета запасные).

Пить молоко разрешается как непосредственно из пакета, так и из стакана или кружки. После употребления внутрь молоко никак не должно выливаться наружу, кроме как после переработки в организме В. В Храмова через отправление естественных надобностей. Другие способы — например, путем приступов тошноты — запрещаются. Если же какое-то количество молока выльется из В. В. Храмова, то независимо от его объема не засчитывается целый пакет, и он штрафуется на запасной пакет, которых, по условию спора, может быть не более двух.

При невыполнении данных условий младший сержант В. В. Храмов отдает курсанту Ю. В. Котику 20 (двадцать) рублей.

В случае, если младший сержант В. В. Храмов выполнит все условия спора, то курсант Ю. В. Котик отдает ему 20 (двадцать) рублей и возмещает стоимость 26 (двадцати шести) пакетов молока.

Данный договор составлен в присутствии курсанта С. В. Елизаренко, который является независимым арбитром при появлении спорных ситуаций.

Дата. Подписи».

— Ну вы и хохмачи! — сказал я. — Вам бы книжки писать, а не договоры про молоко составлять… Только при чем здесь я? Почему вы Серёгу Елизаренко не разбудили?

— А он вставать не хочет, — ответили мне. — Говорит, что мы ему надоели, и нецензурно выражается. Поэтому решили: как ты скажешь — так и будет. Мы тебе полностью доверяем.

— Ну и что же вы хотите показать? — спросил я. — Как Витя молоком начал писать?

— Нет, гораздо круче!

Храмов встал со стула:

— Стоя больше входит.

Громко выдохнув, он сделал несколько решительных глотков из кружки. Буквально через пару секунд Витя икнул, и у него из носа потекло молоко. Двумя ровными струями. Храмов подставил к носу кружку, и в нее вылилось все, только что выпитое. До капли! Организм его молоко уже отторгал!

Я задумался. Действительно, такого никогда не видел.

— Какой это по счету пакет? — спросил я у Вити.

— Двадцать третий!

— Значит, так, — подвел я итог. — Сейчас без пяти пять. Времени предостаточно. Этот пакет тебе, Витя, не засчитывается.

— Два пакета не засчитываются, два! — начал было возмущаться Котик.

Но я его поправил:

— Юра, если по-честному, то ведь сейчас было показательное выступление! Специально для меня!

Котик нехотя согласился.

А Витя Храмов пару часов отдохнул, взял себя в руки, мобилизовался — и в 8.40 «приговорил» последний пакет. И — победил!..

Как я ел два торта

В нашем училище было немало озорных курсантов, которые любили поспорить. Самыми распространенными были споры о том, кто больше всех чего-нибудь съест. Например, сладенького… Некоторые считали и считают это глупостью, но лично я в этом не вижу ничего плохого. Ведь не на пиво, не на вино же спорили! Во всяком случае, это лучше, чем с утра до вечера за компьютером сидеть. Посмеяться можно было от души!

В конце первого курса мы занимались на спортивном городке. Во время перерыва к нам подошла группа выпускников, у которых был «золотой карантин». Так называлось прекрасное время после сдачи последнего государственного экзамена до приказа министра обороны СССР о присвоении первого офицерского звания лейтенант. Среди ребят выделялся высокий и накачанный парень. Нам объяснили, что он за три минуты пообещал съесть булочку и запить ее бутылкой лимонада, повиснув на перекладине вниз головой. При этом приподнимать голову он не имел права.

— Учитесь, мальчиши-кибальчиши, пока мы живы! — сказали нам. — Ни в одном цирке вы такого больше не увидите!

Выпускник встал на руки, подошел на них к перекладине и зацепился за нее носками ботинок. Его товарищ, легко сделав выход силой двумя руками одновременно, сел рядом с ним на турнике и привязал его ноги брючными ремнями.

— Запомните, ребята, на всю жизнь, что меры безопасности — это святое! — сказали нам.

Спорщик, вися вниз головой, взяв в одну руку бутылку лимонада, а в другую — булочку, прокричал:

— Включайте секундомер!

Уложился он меньше чем за две минуты!

— Вот это да! — сказал кто-то из нас, — неужели и мы такими здоровенными к выпуску станем?

Лично я тоже в спорах поучаствовал. Я очень любил «Киевский» торт. Два раза в месяц — в день получения стипендии и в день получения денежного перевода от мамы — я приходил в буфет, брал торт, пакет молока и чревоугодничал. По размеру торт был поменьше современных где-то на треть, но все равно порция выглядела солидно. Однажды ко мне подошли улыбающиеся братья Чукановы, Толя и Олег (сейчас они в Израиле смеются, никогда бы раньше не подумал, что они евреи…).

— Ну, один торт ты съедаешь легко. Четыре года за тобой наблюдаем. А вот слабо два торта сразу съесть?

Я подумал и спросил:

— А за какое время?

— За полчаса…

Взвесив все за и против, я согласился.

— Письменный договор составлять будем? — спросили Чукановы.

— Да зачем! Мы что, друг другу не доверяем?

…Первый торт я заглотил менее чем за десять минут и, улыбаясь, подмигнул Чукановым:

— Ну как?

Признаков беспокойства на их лицах не было.

Половину второго торта употребил тоже быстро. В запасе оставалось около пятнадцати минут на оставшуюся половинку. Правда, чувствовалось, что желудок у меня уже полный…

Братья Чукановы стали волноваться.

— Кто тебе сказал, что это невозможно? Шелудков, видно, не такой, как все! — говорил старший брат младшему.

— Да нет, — отвечал Олег, — такое количество глюкозы ни один организм не выдержит!

…Они оказались правы! Оставшуюся половину я разрезал на четыре части. Съев одну, принялся за другую, но она почему-то не проглатывалась. Справился с ней с большим трудом. Остальные куски поделил пополам, потом еще раз пополам…

Сидя с полностью забитым ртом, я почувствовал, что у меня начинает кружиться голова. От бесполезных попыток глотания стали болеть скулы и шея. Мне стало плохо.

Отойдя в сторону, я стал выплевывать сладкую до тошноты жижу… Потом долго полоскал рот.

— Сдаюсь, — сказал я братьям…

Через пару часов у меня поднялась температура, но в санчасть я решил не обращаться. Что я там скажу? Что торта объелся? Да меня потом просто засмеют! Я отпросился у взводного и целый день отлеживался в комнате общежития.

…До сих пор к тортам полностью равнодушен.

Инакомыслящий курсант

Все-таки много по молодости мы совершали необдуманных поступков! До сих пор жалею, что, пользуясь авторитетом у своих товарищей, не прекратил один спор, а, наоборот, всячески его поддерживал.

Историю КПСС у нас преподавал полковник Филькин. К сожалению, не запомнил его имени и отчества. Нормальный был мужик! Преподавал он свой предмет грамотно, добивался полного усвоения пройденного материала, да и к нам относился по-человечески. Так вот, в конце четвертого курса на последней лекции по истории КПСС я и такие же веселые «искатели приключений» устроились в поточной аудитории на галерке. Полковник Филькин рассказывал нам о программе КПСС, принятой во времена правления Никиты Сергеевича Хрущёва, но действующей и после его отставки.

— Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, — зачитывал он выдержки из программы, — будет осуществлен принцип «От каждого по способностям, каждому по потребностям». В 1980 году будет создана материально-техническая база коммунизма.

— Что-то мне с трудом в это верится, — сказал курсант Коля Карпов. — На дворе 1978 год. Неужели через два года у нас для коммунизма все будет готово? Филькина грамота!

— А ты это преподавателю скажи! — сказал сержант Гончаров, которого поддержало сразу же несколько курсантов.

— Давай, Коля! — предложил кто-то из нас. — Мы скинемся и десять рублей тебе за такой риск заплатим.

Карпов, немного подумав, согласился. Было обговорено, что вопрос Коля задаст прямо сейчас. Зачем время тянуть? Произнести надо было следующее: «Товарищ полковник! Я не согласен с изложенной вами точкой зрения, потому что я инакомыслящий».

Надо отдать должное не только глупости, но и смелости Карпова. Сказать такое в военно-политическом училище! Да еще на лекции по истории КПСС! Да еще за пару месяцев до выпуска! Посадить бы не посадили, но из училища точно отчислили бы, да и с КГБ пришлось бы тесно пообщаться.

— Товарищ полковник! — поднял руку Карпов. — У меня вопрос!

— Все вопросы — в конце лекции! Я для этого специально время оставляю, — ответил Филькин.

Карпов обрадовался:

— Вот видите! Не получается, но это не по моей вине.

— Ничего не хотим знать! — ответило ему сразу несколько человек. — Дал слово — держи его!

Карпов снова поднял руку:

— Товарищ полковник, у меня срочный вопрос!

Преподаватель вздохнул:

— Ну что там у тебя случилось?

— …Я инакомыслящий! — закончил говорить Коля.

Мы еле сдерживали смех, а сидевшие в первых рядах и ничего не знавшие о нашем споре курсанты смотрели на Карпова с большим удивлением.

Полковник Филькин снял очки и посмотрел на Колю.

— Карпов! Когда полгода назад в финале училищного конкурса художественной самодеятельности ты в одной из миниатюр по мотивам русских сказок играл Иванушку-дурачка — и мне, и моей жене понравилось. Но здесь не сцена клуба! На экзамене я тебя заставлю правильно мыслить!

Ко всеобщему удивлению, ничего Коле не было и никуда его не вызывали. Более того, поехал служить он в какую-то сверхсекретную часть. А ведь в те времена могло бы быть совсем по-другому!..

«Афганская» сгущёнка

В Афганистане командира нашей 5‑й гвардейской мотострелковой дивизии генерал-майора Александра Васильевича Учкина мы прозвали Почемучкин. Строгий был и все время вопросы задавал. Но все знали, что он настоящий боевик и военное дело знает в совершенстве. За это его и уважали.

— Встаньте, товарищ гвардии полковник! — обратился он на совещании к командиру артиллерийского полка. — Еду я как-то по режимной зоне, а мне навстречу на ГАЗ‑66 ваш заместитель по тылу едет. Я ему: «Скажите, но только честно, куда вы едете в столь поздний час?» — «В гости к другу. На день рождения. Я отпросился у командира». — «Покажите ваш путевой лист?» Но мне ничего не показали. Я его из-за этого обратно в полк развернул. Всех предупреждаю! Если встречу кого-нибудь даже с неправильно оформленным путевым листом, сразу же в Союз досрочно отправлю! Ну почему, почему у нас даже в таких делах порядок отсутствует?

— Нашел чем меня испугать, — сказал мне после совещания знакомый офицер из рембата. — Родиной!

— А мне кажется, что это все-таки глупость, — добавил мой командир батальона Александр Сергеевич Ефимовский. — Представляете, приезжаю я досрочно в Союз, а меня спрашивают: «Что ты там натворил? Струсил?».

— Нет! — отвечаю.

— Из-за тебя люди погибли?

— Тоже нет!

— Уголовное преступление совершил? Украл что-то?

— Ничего я не совершал!

— Так что же случилось?

— Я ехал в штаб дивизии на совещание с неправильно оформленным путевым листом.

Так вот. Командиры дивизий на боевые операции обычно не ездили. Руководили ими их заместители. Но в 1986 году Александр Васильевич поехал в Кандагар из Шинданда с нами вместе. Причем в составе колонны и в первых рядах на командно-штабном бронетранспортере Р‑145БМ. Лихость! Впереди всех всегда двигался танк Т‑62 с усиленной броневой защитой и тралом во главе с одним из старших офицеров оперативного отдела дивизии.

Первый привал был на сторожевой заставе Дилорам. Поздно вечером комбат, зампотех и я сидели в кунге, пили чай и играли в карты. На столе стояла открытая банка сгущенки. Вдруг к нам в дверь постучали.

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии подполковник! — обратился к комбату гвардии старший лейтенант Садыров. — Все люди налицо, охрана выставлена.

— Спасибо, Фаиль, — сказал комбат. — Садись, попей с нами чаю.

Взводный уставился на банку сгущенного молока. Мы рассмеялись. О его любви к этому продукту ходили легенды.

— В составе офицерского доппайка ты каждый месяц пять банок сгущенки получаешь, — сказал зампотех. — А за сколько дней ты их съедаешь?

— За два, — ответил Фаиль, — иногда на три дня удовольствие растягиваю.

— А сможешь за час эти пять банок съесть? — поинтересовался комбат.

— Легко! — обрадовался старший лейтенант.

— Фаиль! — вмешался я. — Да у тебя одно место слипнется!

— Не слипнется! — ответили он. — Я в училище три банки за полчаса на спор выпил — и не слиплось.

— Три банки — это не пять! Когда в училище я попытался два торта съесть, то чуть не умер, — продолжил я. — Подумай хорошенько!

— Да что тут думать! Готов прямо сейчас…

— Тогда иди на пункт хозяйственного довольствия, возьми пять банок сгущенки и неси их сюда. Старшему прапорщику Серебрякову скажешь, чтобы на мой счет их записал, — приказал комбат Александр Сергеевич Ефимовский.

Я начал возмущаться:

— В этом беспределе участвовать не буду! Вы даже не знаете, что это опасно для жизни! Вдруг он умрет? Да за такое Почемучкин всех нас уничтожит! Он же вместе с нами едет. Представляете, что будет, когда мы доложим ему о том, что еще до начала боевых действий у нас появился «Груз‑200». Генерал спросит, при каких обстоятельствах это произошло, а мы ему: он сгущенки объелся! Да поймите же! Когда я лопал торт, то был молодым и крепким, вел здоровый образ жизни, спортом занимался. Не курил и не употреблял спиртного. Да и климат был совсем другой. Здесь же жара и высокогорье. Кислорода не хватает. Кто Садырова в Набережные Челны сопровождать будет? Допустим, я, если не посадят. Соберутся все его татары и зададут мне всего лишь два вопроса: «Почему его не уберегли?» и «Как он погиб?» А я им в ответ: «Он на боевой операции в провинции Кандагар пять банок сгущенки на спор за час скушал и после этого умер». За это они меня вместе с Фаилем похоронят! Мне это надо?

— Не неси ерунду, ничего с ним не случится, — ответили мне. — В крайнем случае отлежится, как ты когда-то.

— В пять утра — начало движения колонны. Где он отлеживаться будет?

— Освободим один из отсеков БМП и матрасов накидаем. Там не трясет.

…Когда Фаиль принес сгущенку, комбат поинтересовался, как он ее будет есть.

— Пробью две дырки в крышке банки и выпью.

— Не пойдет, — ответили ему, — на стенках много молока останется. Вот тебе открывалка и чайная ложка. Соскребешь оставшееся молоко, потом из чайника кипяточку нальешь в каждую баночку и выпьешь, чтобы она изнутри блестела.

Садыров заулыбался:

— Дома я так и делаю!

Что интересно, взводный перекрыл норматив.

— Вот видите, ничего у меня не слиплось! — сказал он мне.

…Не слиплось- то не слиплось, но утром у Фаиля поднялась температура, и он обратился к врачу.

— Что случилось? — спросил его медик. — Я должен поставить правильный диагноз, чтобы знать, как лечить.

— Я простудился…

— При такой жаре?

…Не помню, как комбат договаривался с врачами, чтобы они генералу Учкину ничего не докладывали, и как лечился Садыров, но через пару дней он был в строю…

На сгущенное молоко после этого он без ненависти смотреть не мог.

Подполковник запаса Игорь Шелудков

 

Теги: Минск