"ПБ" — 15!. ГОЛОС ГАЛЕРКИ. Лучшая минута любви

Источник материала:

В 80-х годах XIX столетия русские беллетристы положили начало традиционным “ежемесячным обедам писателей”. Стопочка, растегай, неторопливая беседа. На одном из таких обедов присутствующие решили послать приветственную телеграмму имениннику — Салтыкову-Щедрину, который приболел. Составить послание поручили некоему Головачеву. Топорный писака нацарапал так: “Ежемесячно обедающие приветствуют тебя...” и т.д. Прихворавший старик ответил: “Благодарю, сударь, тебя и всех ежемесячно обедающих. Ежедневно обедающий Салтыков”.
Водицы много утекло с тех пор. Но полку “ежемесячно обедающих” прибыло, а “ежедневно обедающих”, согласитесь, куда меньше. Головачевых — пруд пруди, а вот потомков старика Евграфыча — кот наплакал. Опять ходим строем, поем хором, любим одного, живем пятилетками...
Лучшая минута любви — когда поднимаешься к любимой по крутой лестнице. Желанная минута близка и... О, блаженство! 15 лет мы поднимаемся по этой лестнице, а желание — прежнее, не пропало. Кайф, полный кайф. Тебя ждут, тебя любят, тебя ненавидят, тебе завидуют, тебе предлагают за послушание и единомнение модную смирительную рубашку и приличный тугрик. Только воздух свободы бесценен. Ведь еще один страстный футбольный гурман с мировым именем Альбер Камю наставлял: “Свободная печать бывает хорошей или плохой, это верно. Но еще более верно то, что несвободная печать бывает только плохой”.
Жизнь голову посеребрила, не шибко руки позолотила, но прессболовская душа не забронзовела. Хочется летать, мечтать, побеждать. И не хочется лгать. Да, в стране трясущихся ягодиц выражать общественное мнение по традиции поручают обществу глухонемых. Поэтому и счет на табло — унылый и нулевой. М-да-а... Легче выдавить из себя “Да здравствует!”, чем раба. Однако один мудрый журфаковский профессор учил нас: “Вечность в политике длится не более 20 лет”. Посмотрим...
Сегодня чертовски приятно за друзей-товарищей. Выдюжили. Не из бюджетного копытца холодца понаварили. Впрочем, разве могло быть иначе? Корни у прессболовского дуба ого-го! Фамилии сегодняшнего газетного иконостаса — Бережков, Новиков, Беленький — с родословным клеймом высшей журналистской пробы. Эх, жаль, что отцы Вовки и Сереги — отменные журналисты (благодарен судьбе, что у каждого из них на заре 80-х брал уроки мастерства) — не могут сегодня взглянуть на строки сыновей. Отцам не стыдно было бы за своих детей. Они научили их, как написал бы Саша Борисевич, шевелить извилинами, а не хвостом. Это, извините, порода. Она или есть, или ее нет.
Говорят, что наши надежды — это чаще всего отсроченное разочарование. Не соглашусь. Молодая поросль “Прессбола” — разношерстная и разухабистая — должна быть благодарна за университеты аксакалов. Только мне жаль, что в сегодняшней прессболовской альма-матер давно уже нет Борисевича, Навоши, Богданова, Батенкова, Одинца, Канашица. Они любили и пестовали живое словцо, как хохол сальцо. И, конечно, были из когорты “ежедневно обедающих”. И будут.
...Коллекции бывают разные. Вин, оружия, футболок да клюшек, яхт и пивных кружек. Вирус собирательства, увы, сидит и во мне. Каюсь: комплекс Плюшкина — вещь абсолютно неизлечимая. Кроме нумизматических шалостей, есть серьезная “сдвинутость” на печатных изданиях. Подшивка “Правды” 1937 года со штампом НКВД или весь “Футбол-Хоккей” 60-х и 70-х — разве не увлекательное чтиво? Свое почетное место занимает и “Прессбол”. Абсолютно все номера за все 15 годиков. Маленькая щенячья гордость. Между прочим, вчера утром специально с сыном взвесил годовую подписку — 8 кило. Умножьте-ка на количество лет минус “худышки” раннего возраста... Тут, согласитесь, Курловича с Тараненко, впору на подмогу вызывать. Родные, правда, не ропщут, понимая “серьезность заболевания”. Какие уникальные раритетные издания перекочевали на родительскую дачу, а “Прессбол” — священная корова. Почему? Ответ простой. Наверное, это и есть та самая лестница, по которой поднимаешься к любимой. И это ли не лучшие минуты нашей грешной жизни?
Александр ШИЛОВИЧ, Витебск


15 лет без права переписки
Пять лет назад мне, связанному в тот момент с “Прессболом” эпизодическим сотрудничеством, неожиданно позвонил Бережков с предложением написать в юбилейный номер что угодно в объеме 3-4 тысяч строк. В то время я маялся в узде державного органа, уныло понимая, что смена приписки на противоположную не даст свободы выражения, а лишь заставит писать столь же заданное, только с обратным знаком, — словом, находился на перепутье. Свое состояние, со спортивным, понятно, уклоном, я в 3-4 тысячах строк и выразил — без особой надежды на опубликование. Петрович был тогда вхож на большие собрания и, казалось, стоял в фаворе — выплеснутый мною “поток сознания” был ему объективно ни к чему. Но эссе вышло в первозданном виде, за исключением строчки о Хусейне, о вырубке которой Бережков деликатно предупредил. Вот в тот момент что-то в моем мозгу перещелкнулось и через полгода воплотилось в долгоиграющий спортивный проект “Миг — и судьба”.
За промелькнувшее с той поры пятилетие много воды утекло. Для меня лично отрезок вместил замечательный период плотной работы с “ПБ”. Сейчас я несколько отошел, занявшись другим проектом: пришло время переключиться, дать читателю отдохнуть, чтобы потом вернуться с продолжением “Мига” или чем-то еще. Но в случае нашей заметки такое отдаление на пользу: рассматривать предмет лучше с расстояния, а не изнутри.
Жизнь сделала взрослее. Уже понятнее тяжелая ноша главреда, его вынужденное лавирование между айсбергами и выстраивание противовесов, без которых корабль потопят. Пресса у нас перестала быть четвертой властью: из мух и чиновников, которых газета может равно прихлопнуть, ушли в безопасность пресмыкающиеся. Журналистов помалу вернули в прежнюю систему совпропа, где мысль чувствует на кадыке пальчики идеологии. “Прессбол” из “правильного” стал “неправильным” — при том, что остался в принципе прежним, а просто изменилось к нему отношение власти.
Это нормально: в любой стране журналист должен быть оппозиционен в мышлении, а значит, любой власти должно быть не за что нас любить. У государства и журналистики слишком разные идеалы, и вопрос, писать или служить, каждый решает для себя сам.
На ситуацию с министром финансов посмотрел бы в другом преломлении: журналистам был преподан урок, а за науку надо платить. Свободное письмо никогда не стояло в почете у власти, промахи будут караться, и ситуация с Корбутом предельно наглядно это продемонстрировала. Ни университет, ни самый завернутый семинар не научат искусству письма между строк там, где сами строки чреваты, и не принудят этому учиться лучше, чем 40 миллионов, сколь их ни жаль. Формулировать надо, как Малофеев в общении с генералом: “Помните, вы играли в шахматы с Горянским и он назвал вас дураком? Так вот я с ним согласен!” А чего уж точно не следует бояться профессии, так это сползания в столь знакомую по установкам совдепию. Нам (и не нам одним) еще предстоит понять, что тем интереснее писать, чем больше стоит препон и запретов, и брежневы с сусловыми не помешали состояться Трифонову, Довлатову, Солженицыну.
Мы несколько отклонились от спорта, а я за спортивные идеалы, за то, чтобы на стадионе было на что смотреть и за кого болеть, особенно если это национальная сборная. Я трижды “за”, когда через увлечение спортом меняется образ жизни и люди вокруг становятся бодрее. Но все мое нутро противится, если спорт втискивают в прокрустово ложе пропаганды. Мы пришли к оборотной стороне государственной поддержки: кто дэвушку ужинает, тот ее и танцует.
Оценивая “ПБ” как читатель, нужно сказать, что газета по-прежнему информативна. Стараниями ряда “коренников” в сравнении с прошлыми годами более аналитична. Нередко в ней присутствует чтиво. Есть вещи, которые видятся мне недостатками, но “ПБ” стоит уважать за то, что его курс выбирается внутри, а не за стенами редакции. И возможные ошибки и недочеты — это его собственные ошибки и недочеты, а не сделанные за него кем-то или с чьей-то подачи.
По своей природе я не приемлю работы в хоре и уже по этой причине часто не участвую в процессе. Любая кампания претит своей многоствольностью, будь то продавливание идеи 12 футбольных клубов, атака на Малофеева или оборона Байдачного. По-видимому, я тот кот, который может гулять только сам по себе. Но при этом гулянии почему-то вот уже 15 лет забредаю на одни и те же страницы.
Василий САРЫЧЕВ, Брест